Уолт Уитмен - Стихотворения и поэмы

Звените, смейтесь, берега,

Но горестной стопой

Я прохожу по палубе,

Где пал он неживой.

У БЕРЕГОВ ГОЛУБОГО ОНТАРИО

(Из поэмы)

Посторонитесь, Штаты!

Дорогу мне - простому, обыкновенному человеку, человеку

прежде всего.

Уплатите мне отработанное мною.

Дайте петь песни о великой Идее, а все остальное возьмите себе.

Я любил землю, солнце, зверей, я презирал богатство,

Я делился со всеми, кто бы ни попросил, заботился об увечных

и неразумных, отдавал свой заработок другим,

Ненавидел тиранов; спорил, не считаясь с богом; терпеливо,

терпимо относился к людям, не сгибал голову ни перед

чем известным иль неизвестным,

Дружил с неучеными мужественными людьми, и с юнцами,

и с матерями семейств,

Читал эти листья себе на вольном воздухе, проверял их

на деревьях, звездах, реке,

Проходил мимо всего, что оскорбляло мою душу или пачкало

мое тело,

Хотел лишь того для себя, чего для других добивался,

Спешил в лазареты, где товарищей находил из всех штатов

(Сколько солдат, умирая, склоняли голову на эту грудь,

Скольких кормила эта рука, этот голос ободрил,

Скольких к жизни вернули - этот голос, эта рука);

И, никого не отвергнув, откликаясь на все,

Охотно я подожду, чтобы поняли меня и оценили как надо.

Скажи, Мать, разве не был я верен заветам твоим?

Разве образ твой исказил я в жизни своей и в делах?

ИЗ ЦИКЛА "ОСЕННИЕ РУЧЬИ"

БЫЛ РЕБЕНОК, И ОН РОС С КАЖДЫМ ДНЕМ

Был ребенок, и он рос с каждым днем и каждый день видел

новое,

И на что бы он ни взглянул - он всем становился,

И все становилось частью его на этот день, на этот час

Или на многие, многие годы.

Ранняя сирень стала частью его,

И трава, и белый или розовый вьюнок, белый и красный

клевер, и песня синицы,

И мартовские козочки, и розовые поросята, табунок

жеребят, и резвый теленок,

И шумливый птичий двор, и утята в грязи возле пруда,

И рыбы, так непонятно повиснувшие под водой,

и сама красивая непонятная вода,

И водяные растения с большими плоскими листьями - все

стало частью его.

Апрельские и майские побеги стали частью его,

Зимние всходы и желтые всходы маиса, и овощи огородов,

И яблони - сначала в цвету, а потом все в плодах,

и лесная ягода, и придорожный сорняк,

И старый пьянчужка, ковыляющий домой из сарая при

кабаке, где он отсыпался после попойки,

И учительница, идущая в школу,

Послушные мальчики и драчуны-забияки,

Румяные девочки в чистеньких платьях, и босоногие

негритята,

И все, что менялось в городе и деревне, в которых он рос.

И родители: тот, кто зародил его, и та, что его носила

и родила,

Они дали ему не только жизнь,

Они отдавали ему себя каждый день, они стали частью его.

Мать, спокойно собирающая ужин на стол,

Мать в чистом чепчике и платье, ее ласковые уговоры,

и когда она проходит мимо - запах свежести от нее

и от ее одежды.

Отец, сильный, поглощенный делами, раздражительный,

грубый, переменчивый, несправедливый,

Подзатыльники, быстрая громкая речь, когда он торгуется

до хрипоты ради выгодной сделки,

Семейный уклад, привычные словечки, гости, вещи

и сладкая на сердце тоска.

Привязанность, с которой не совладать, ощущенье всего,

что окружает тебя, и сомненье - а вдруг все окажется

сном?

Дневные сомненья, и сомнения ночи, и желанье узнать: так

ли это все и как именно,

Такое ли все, каким оно кажется, или все это только

проблеск и промельк?

Люди, снующие по улицам городов, - что они, как

не промельк и проблеск?

А сами улицы, фасады домов, товары в витринах,

Экипажи, фургоны, тяжелые настилы пристаней, скопления

и заторы у переправы,

Деревня на взгорье, когда издали видишь ее на закате

с другого берега быстрой реки,

Тени, отсветы сквозь дымку, на колокольне, на крышах,

там, за две мили отсюда.

А тут рядом шхуна, сонно дрейфующая вместе с отливом,

с маленькой лодкой, зачаленной за кормой,

Или сумятица теснящихся волн, всплеск ломких гребней,

удары прибоя,

В высоком небе пожар облаков и вдали полоса коричневой

отмели, затерявшейся в чистом недвижном просторе,

И горизонт, и пролетевшая чайка, и запах соленых лагун,

водорослей, ила,

Все это стало частью ребенка, - он рос с каждым днем,

и каждый день видел новое, и не перестанет расти,

будет всегда расти с каждым днем.

ГОРОДСКАЯ МЕРТВЕЦКАЯ

Праздно бродя, пробираясь подальше от шума,

Я, любопытный, замедлил шаги у мертвецкой, у самых ворот.

Вот проститутка, брошенное жалкое тело, за которым никто

не пришел,

Лежит на мокром кирпичном помосте,

Святыня-женщина, женское тело, я вижу тело, я только на него

и гляжу,

На этот дом, когда-то богатый красою и страстью, ничего

другого не вижу,

Промозглая тишина не смущает меня, ни вода, бегущая

из крана, ни трупный смрад,

Но этот дом - удивительный дом, - этот прекрасный

разрушенный дом,

Этот бессмертный дом, который больше, чем все наши здания,

Чем наш Капитолий под куполом белым с гордой статуей там,

наверху, чем все старинные соборы с вознесенными в небо

шпилями,

Больше их всех этот маленький дом, несчастный, отчаянный

дом,

Прекрасный и страшный развалина-дом, обитель души, сама

душа,

Отверженный, пренебрегаемый всеми, - прими же вздох моих

дрогнувших губ

И эту слезу одинокую, как поминки от меня, уходящего,

Мертвый дом, дом греха и безумья, сокрушенный, разрушенный

дом,

Дом жизни, недавно смеявшийся, шумный, но и тогда уже

мертвый,

Месяцы, годы звеневший, украшенный дом, - но мертвый,

мертвый, мертвый.

ЭТОТ ПЕРЕГНОЙ

1

Вдруг что-то ошеломило меня, когда я думал, что я

в безопасности,

И я бегу из любимого тихого леса,

Я не стану бродить по лугам,

Я не пойду, не разденусь, чтобы встретиться с моим

любовником - морем,

Я не стану прижиматься моим телом к земле, чтобы ее тело

обновило меня.

Почему же ее не тошнит, эту землю?

Как можешь ты жить на земле, ты, весенняя зелень?

Как можешь ты давать мне здоровье, ты, травяная кровь, кровь

корней, плодов и зерен?

Разве изо дня в день не пихают в тебя, о земля, пораженные

болезнями трупы?

Разве каждый материк не набит до краев мертвецами?

Куда же ты девала эти трупы, земля?

Этих пьяниц и жирных обжор, умиравших из рода в род?

Куда же ты девала это тухлое мясо, эту вонючую жижу?

Сегодня их не видно нигде, или, может быть, я заблуждаюсь?

Вот я проведу борозду моим плугом, я глубоко войду в землю

лопатой и переверну верхний пласт,

И под ним, я уверен, окажется смрадное мясо.

2

Вглядитесь же в эту землю! Рассмотрите ее хорошо!

Может быть, каждая крупинка земли была когда-то частицей

больного - все же смотрите!

Прерии покрыты весенней травой,

И бесшумными взрывами всходят бобы на грядах,

И нежные копья лука, пронзая воздух, пробиваются вверх,

И каждая ветка яблонь усеяна гроздьями почек,

И пшеница с таким бледным лицом воскресает из своей

усыпальницы,

И начинают опять покрываться зеленоватым туманом

шелковица и плакучая ива,

И птицы-самцы поют утром и вечером, а их самки сидят в своих

гнездах,

И вылупляются цыплята из яиц,

И возникают новорожденные твари, корова рождает теленка

и жеребенка кобыла,

И честно встают на пригорке темно-зеленые листья картошки,

И желтые стебли маиса встают, и сирень зацветает у дверей

во дворе,

И летняя зелень горда и невинна над этими пластами умерших.

Какая химия!

Что ветры и вправду не веют заразой,

Что нет никакого подвоха в этой влаге прозрачно-зеленого моря,

которая жаждет любовно прижаться ко мне,

Что я без опаски могу ей дозволить лизать мое голое тело

множеством своих языков,

Что мне не грозят те хвори, которые влиты в нее,

Что все чисто всегда и вовеки,

Что так сладостна студеная вода из колодца,

Что ежевика так сочна и душиста,

Что ни яблони, ни апельсины, ни виноград, ни дыни, ни сливы,

ни персики не отравляют меня,

Что, когда я лежу на траве, она не заражает меня,

Хотя, может быть, каждая былинка травы встает из того, что