Федор Тютчев - Том 6. Письма 1860-1873

Тем не менее, я нахожу возмутительным это глупое самоуправство, и такое мнение сейчас становится всеобщим. Действительно, робкие проявления либерализма, которые позволило себе наше правительство, привели только к тому, что усилили зуд административного произвола.

Ради Бога, Анна, не огорчайся сверх меры всем происшедшим и береги себя. Да хранит тебя Бог.

Аксаковой А. Ф., 17 марта 1867*

St-P<étersbourg>. Vendredi. 17 mars

Ma fille chérie. Cette fois encore je viens vous rassurer sur la situation. Les deux articles ont définitivement passé*. Je n’ai pas besoin de t’indiquer l’influence qui, encore une fois, est venue en aide à la Москва et a conjuré l’orage*. Mais il ne fallait pas moins que cette influence pour le conjurer. — Cet état de choses est anormal, je le sais, mais dis à ton mari que je le conjure — moi, qui suis sur les lieux et vois les choses de près, dans l’intérêt même de la cause — de laisser reposer pour le moment la question et de ne pas y toucher de quelque temps. L’effet produit par les deux articles a été très grand, mais, en le répétant, on le compromettra d’une manière déplorable. Laissons faire la logique des événements qui ne tarderont pas à amener l’évidence — et ce moment viendra bien avant qu’il ne soit trop tard pour réparer le mal. A l’heure qu’il est ce qu’il y a de plus à craindre, c’est de produire une excitation à contresens là où il serait si essentiel d’amener la conviction…*

D’ailleurs l’existence d’un organe tel que la Москва est aussi un intérêt du pays et à ce titre a droit à des ménagements. Il y a tant de causes en litige dans ce moment qu’elle peut utilement servir par la parole, tandis que — pour le moment aussi — ce qui servirait au mieux la question dont il s’agit, ce serait un temps de silence… Au point où nous en sommes, il est bon, parfois, de laisser agir l’opinion comme un élément, sans trop la résumer par une action individuelle — une pression élémentaire s’accepte plus volontiers.

En Orient, à mon point de vue, tout ce qui est négociation n’est que de la blague. Il n’y a et n’y aura de sérieux que l’insurrection armée*.

Quand tu verras ta belle-mère, parle-lui de la part sincère que j’ai prise à ce redoublement d’épreuves qu’elle supporte avec tant de grandeur et d’énergie…*

Il me tarde bien de te voir. N<ou>s attendons Kitty avec impatience.

С.-Петербург. Пятница. 17 марта

Моя милая дочь. Хочу еще раз успокоить вас относительно того, что происходит. Обе статьи определенно прощены*. Нет надобности говорить тебе, чья влиятельная рука в очередной раз поддержала «Москву» и отвела грозу*. Но только она одна в состоянии была ее отвести. — Такое положение ненормально, знаю, но передай мужу, что я — как непосредственный очевидец событий, в интересах самого же дела — настоятельно советую ему оставить пока этот вопрос и не касаться его какое-то время. Впечатление, произведенное обеими статьями, огромно, однако повторение сильно его испортит. Положимся на логику вещей, которая не замедлит все прояснить, — и эта минута наступит гораздо раньше, чем зло станет непоправимым. Нет сейчас ничего опаснее, как вопреки здравому смыслу раздразнить тех, кого так важно убедить…*

Кроме того, существование такой газеты, как «Москва», жизненно необходимо стране, и поэтому она имеет право на осторожность. В настоящий момент есть столько спорных вопросов, обсуждением которых она может принести немало пользы, тогда как самую большую пользу вышеупомянутому вопросу — тоже в настоящий момент — принесет временное молчание… На данном этапе полезно иногда позволять общественному мнению складываться стихийно, не слишком навязывая ему личные выводы — напору стихии охотнее уступают.

Все эти переговоры по восточным делам, с моей точки зрения, пустая болтовня. Нет и не будет ничего серьезного, кроме вооруженного восстания*.

Когда увидишься со свекровью, передай ей, что я всею душой с ней в ее новых испытаниях, которые она переносит с таким достоинством и мужеством…*

Очень по тебе соскучился. С нетерпением ждем Китти.

Ламанскому В. И., 7 апреля 1867*

Смею вас просить, дорогой мой Владимир Иванович, чтобы вы взяли на себя труд извинить меня завтрешным заседанием перед Комитетом и его почтенным председателем*. У меня ноги до того разболелись, что я не только не могу ступать, но даже передвигать не в состоянии. Доброе бы дело было с вашей стороны, если бы вы по окончании заседания зашли ко мне на минуту и сообщили бы мне о принятых решениях. Кстати, попросите от меня и Майкова, чтобы он посетил болящего. Вам душевно преданный

Ф. Тютчев

Пятница

7 апреля

Ламанскому В. И., апрель 1867*

Вторник

Намедни, заговорившись с вами, я совсем забыл, любезнейший Владимир Иваныч, об уплате моего долга.

Ваше предисловие к книге Штура* превосходно, и желательно было бы, при случае, перепечатать его, хотя бы сокращенно, в политической газете, в «Голосе», напр<имер>. Весьма кстати щелчок Тургеньеву, как последнему выражению худшего из русских нигилизмов — нигилизма нравственного и душевного бессилия*.

Ну что́ если надежда, что славяне наши надумаются наконец и воспользуются предстоящим случаем*, чтобы заявить о себе перед Европой словом: Мы. — Неужто в них еще нет довольно самосознанья, чтобы понять, что только заявлением своей солидарности с Россиею по польскому вопросу они заставят Европу признать их силою…Отчего же поляки — несмотря на всю свою практическую бестолковость — в принципе несравненно сознательнее наших дорогих славян и не упускают случая, чтобы не заявлять о своей солидарности с Западом?

Простите, до свидания.

Ф. Тютчев

Богдановой Е. К., 12 апреля 1867*

Ce 12 avril

Je ne suis pas plus mal aujourd’hui, mais je me sens plus découragé…

Je prévois que mon rétablissement se fera plus lentement que je ne le pensais, et que je vous laisserai contracter, tout à loisir, l’habitude de vous passer de moi.

Le médecin, qui me quitte à l’instant, insiste sur le bain et voudrait que j’en passe un demain soir. Il faudra bien en passer par là… En ce moment la douleur proprement dite est fort peu de chose, mais la difficulté de la locomotion est toujours la même… J’ai eu aussi la visite de Botkine*, pas du médecin, mais de son frère, lequel, pour sa propre satisfaction, comme il le dit, prétend m’amener l’esculape. Certes je serai enchanté de le voir, mais pour lui parler de chose plus grave que de mon insignifiante maladie.

J’ai eu aussi la visite du P<rinc>e Tcherkassky, de passage ici, et qui, par autorisation de l’Empereur, a été appelé dans le Comité polonais où il a eu tous les honneurs de la séance, aux dépens même de mon cher P<rinc>e Gortchakoff.

C’est aujourd’hui l’anniversaire du jour de naissance de Daria, et voici le billet qu’elle m’a écrit en réponse à celui que je lui avais adressé. — Vous comprenez l’innocente ruse dont je me sers, pour essayer de préoccuper votre imagination à mon sujet… Car positivement vous n’avez pas à beaucoup près le même sentiment d’absence et de privation que moi.

Que fait Ваня?* pourquoi ne m’en parlez-v<ou>s pas?.. Et votre santé du quart d’heure? Comment a été la nuit?.. Quand donc irai-je sonner à votre porte?

Voici le livre que v<ou>s m’avez demandé.

12 апреля

Мне сегодня не хуже, зато тоскливее…

Чувствую, что поправляться буду гораздо медленнее, чем думал, и, пожалуй, допущу до того, что вы, на свободе, привыкнете обходиться без меня.

Доктор, который сейчас от меня выходит, настаивает на ванне и рекомендует принять ее завтра вечером. Придется покориться… В настоящую минуту боли, как таковой, почти что нет, но двигаться по-прежнему трудно… Меня навестил еще Боткин*, не врач, а его брат, который собирается, для собственного, как он говорит, удовлетворения, привести ко мне эскулапа. Конечно, я буду счастлив встретиться с ним, но для того, чтобы поговорить о предмете более серьезном, нежели моя пустяковая болезнь.

Меня также посетил находящийся здесь проездом князь Черкасский, который, с соизволения государя, был приглашен на заседание Польского комитета, где ему оказали всевозможные почести даже в ущерб моему милейшему князю Горчакову.

Сегодня день рождения Дарьи, и вот письмецо, которое она мне прислала в ответ на мое. — Вы понимаете, что с помощью этой невинной хитрости я пытаюсь занять собою ваши мысли… Ведь вы без меня, конечно же, не испытываете ничего похожего на то чувство одиночества и сиротливости, какое я испытываю без вас.

Что Ваня?* Почему вы ничего мне о нем не говорите?.. А ваше сегодняшнее здоровье? Как прошла ночь?.. Когда же наконец позвоню я у вашей двери?

Вот книга, которую вы у меня спрашивали.

Полонскому Я. П., середина апреля 1867*

Друг мой Яков Петрович, от всей души сочувствую вашему горю — и надеюсь, что, кроме обманутой надежды, грустное событие не будет иметь никаких дальнейших последствий. Я тотчас бы явился к вам, но вот уже более недели я не могу ступить ногою. На другой день после нашего свидания в Комитете боль, которая тогда уже начиналась, так усилилась, что я целые дни не подымался с моего дивана.

Стихи ваши прочту на просторе и при свидании скажу вам чистосердечно мое мнение.