Книга Слов - Борис Борисович Гребенщиков
Эльжбету прямо с пола поднимает
И рыцарски ссыпает кос-халву
Ей в декольте парижского халата.
Потом велит ворам вернуть металл
И доктора снимает с потолка.
На сем прервем течение стиха;
Перо не в силах описать веселья,
В которое повергнута квартира.
Спасенный Гук отплясывает вальс,
А Петр открывает тайны ритма
Застенчиво внимающей Эльвире;
И даже воры, тихо поскулив
И беззаветно вывернув карманы,
Всю ночь в такси им бегали за водкой.
Вот так живут в квартире номер шесть.
NEW YORK ADAGIO (OP. #10)
У поэзии гражданский брак с алкоголем. Наверно
Поэтому в Деревне есть Кипарисовая Таверна,
Где бытуют интенсивные Bloody Mary.
Поясню на человеческом примере.
Заходишь туда часа этак в три
И вдруг обнаруживаешь, что находишься внутри
Музыкальной шкатулки;
Керуак, Ферлингетти и прочие тулки
Только что вышли, но их отражения
В витраже бара еще продолжают движение
И крылья их плащей развивает Борей.
Для размешиванья в жидкости торчит сельдерей
(Замечу в скобках, что наши отцы
Много выиграли бы, если б чаще ели морские огурцы
В «Тайфуне» на St.Mark’s, где человеческий ум
Просветляется от сакэ и повторения ОМ МАНИ ПЭМЭ ХУМ).
Но продолжу.
Мы недолговечны, как цунами.
Ключи от нашей сладости уйдут вместе с нами.
И слава Богу. Как Дилан в Будокане.
Остается лишь лед в пустом стакане
И неназванное. И пустобрёх.
University и Десятая. Где-то около трёх.
КРАСНОДАР (OP. #15)
Здравствуй, уважаемый Краснодар
(или Красноярск, не прочесть из окна кибитки)!
Сегодня прекращаю пить скипидар,
Самбуку, самогон и аналогичные напитки.
Сегодня Шивкумар Шарма играет богине Дурге
В полуденном солнечном Екатеринбурге;
Жизнь наяву — продолжение сна,
В душе моей снежная тишина,
В душе моей небо и сияющие облака,
Сквозь мою душу течёт медленная река;
И вы, и я, и происходящее вокруг —
Всё тот же один великий неслышимый звук.
Если внимательно всмотреться в этот лубок —
Из всех глаз смотрит один и тот же Бог.
Под колёсами кибитки двенадцать лет дорога,
Чтобы Бог на Боге Богом играл для Бога.
Такая ясность виденья — исключительный плюс.
Пожалуйста, дюжину Боланже и два ящика Шато Петрюс.
ЖЕНЕВСКАЯ СИМФОНИЯ (OP.B-52)
1. Andante
В детстве я был сложный
И всегда хотел конфету;
После упростился
И пошёл бродить по свету.
Прошло много лет.
Я стал сияющий лев;
Я гуляю как корова
По берегам Lac Du Geneve.
Я на время спустился
С Гималай и Кордильер.
Моё почтение, Кальвин!
Здравствуй, Грюйер!
2. Allegro Diminuendo
Чувствуется наступление весны.
Еще немного и мне тоже начнут сниться сны.
Во сне я как есть, но значительно малохольней.
И прячусь, как граф Монте-Кристо под сельской колокольней.
В мое подвальное окошко заглядывает кура,
А я перевожу Упанишады слогом Тупака Шакура.
В самый разгар упоительной работы
По булыжникам двора стучат колготки и боты.
Стук в люк. Тушу свечу и кидаюсь в подпол —
Пришла инквизиция, Масад и интерпол.
Я, может быть, могущественнее Гаруна-аль-Рашида,
Я впитал с молоком матери кодекс Бушидо,
Я знаю относительность понятия «свобода» —
Но ползу как улитка вдоль подземного хода;
Потому что, если не я, то разве эти гады
Смогут прилично перевести упанишады?
3. Rittenuto par exellence
Проходит сто лет. Я просыпаюсь в саркофаге,
А вокруг меня бродят сплошные копрофаги.
За эти сто лет я едва ли стал моложе;
Лежание в саркофаге плохо сказывается на коже.
Я догадываюсь — я недоволен судьбой;
Я бесстрашно вызываю копрофагов на бой —
Но они поднимают нечеловеческий гам
И перезрелыми яблоками со стуком валятся к ногам;
Оказывается — их привёл сюда Божественный Гусь;
Оказывается — они сто лет ждали, пока я проснусь,
Потому что я лично знаю Гию Канчели
И могу разрешить им играть на виолончели.
Я подписываю эдикт на серебряном блюде.
Копрофаги! Вы же, в сущности, замечательные люди!
Раскрывается потолок. Средь ощерившейся тьмы
Раздаётся крик: «Mon ami! Это мы!»
И, едва не задев винтом дирижабля древних стен,
Спускаются мои друзья Вашерон и Константен,
Одемар Пиге, переодетый сельским пастором,
И Роже Дюбуи с полупрозрачным геттобластером;
И, в кислотном маскхалате, как удолбанный талиб,
С Bloody Mary в руке, мой кузен — Патек Филипп.
Копрофаги подносят нам соли и хлеба
И мы взмываем стрелой в женевское небо.
Я просыпаюсь от этого сна, как от поцелуя.
Аллилуйя!
4. Largo con carne
Новый Век!
Кто не спрятался — я не виноват.
Над поверхностью воды лишь Кайлас да Монсальват.
Остальные существуют в подводном мире
И на каждой их ноге стопудовые гири;
И каждый говорит: «Я такой молодой,
Что мне не обременительно оставаться под водой
И неважно, что вываливается моя вставная челюсть,
Зато слева от меня душка, а справа прелесть.
Если добро, то должно быть с кулаками,
Если писатель, то Хируко Мураками;
А ежели вцепится в душу мысль, что что-то здесь не так —
Пойду в церковь к священнику и дам ему пятак,
Он как-то там по-свойски договорится с Богом
И я снова буду прыгать по жизни бандерлогом»…
Шестое декабря. 5.30 вот уже.
Я сижу в Bon Genie на четвертом этаже,
Высоко над рельсами, высоко над проводами,
И гляжу на них на всех подобно расчувствовавшейся даме:
Насажай им, Господи,
