Сергей Аксаков - Избранные стихотворения

ПОСЛАНИЕ К БРАТУ

(Об охоте)

Предвестник осени туманной,Седой зимы суровый сын,Печальный гость, никем не жданный,Губитель красоты долин!Дохнул мороз — и пожелтелиОдежды рощей и лугов;Повеял ветер — полетелиЛисты увядшие лесов;Но мы с тобою, брат мой милый,Мы любим осени приход,И самый вид ее унылый,Для нас исполненный красот,Какую-то имеет сладость!Не знаю, как ее назвать?..Она… не веселит, как радость,Не заставляет горевать,Она… есть тайна сердца… ПолноНеизъяснимость объяснять;Без нас любителей довольноО тайнах сердца толковать!..

Охота, милый друг, охотаЗовет нас прелестью своейВ леса поблекшие, в болота,На серебристый пух степей.Уж гуси, журавли стадамиЛетают в хлебные поля;Бесчисленных станиц рядамиПокрыта кажется земля.И вот подъемлются, как тучи,Плывут к обширным озерам,Их криком стонет брег зыбучий…И как он слышен по зарям!Пруда заливы уток полны;Одев живой их пеленой,Они вздымаются, как волны,Под ними скрытою волной.Вертятся стаи курахтанов,Пролетных разных куличков;Среди осенних лишь тумановМы видим их вокруг прудов.Бекас и гаршнеп, разжиревши,Забыли быстрый свой полетИ, к кочкам в камышах присевши,Таятся плотно средь болот.Товарищ их, летать ленивый,Погоныш, вечный скороход,С болотной курицей красивойВ корнях кустов, в топях живет.Но дупель, вальдшнеп — честь и слава,Один — болот, другой — лесов,Искусных егерей забава,Предмет охотничьих трудов —Переменили на отлетеЖитья всегдашнего места;Уж дупель в поле, не в болоте,А вальдшнеп пересел в куста.Перепела с коростелями,Как будто обернувшись в жир,Под травянистыми межамиСебе находят сытный пир.Собравшись стрепета стадами,По дням таятся в залежах,А в ночь свистящими рядамиЛетят гостить на озимях.По ковылю степей волнистыхСтаницы бродят тудаковИль роются в местах нечистыхБашкирских старых кочевьев.Расправив черные косицы,Глухарь по утренним зарям, —Нет осторожнее сей птицы, —Садится сосен по верхам.И, наконец, друг неизменный,Стрельбы добыча круглый год,Наш тетерев простой, почтенный,Собравшись в стаи, нас зовет.Черкнет заря — и как охотноВалят на хлеб со всех сторон,Насытились — и беззаботноНа ветвях дремлют до полдён!И на деревьях обнаженныхДалеко видит острый взор,Как будто кочек обожженных,Угрюмых косачей собор!

Надежино, 1823 г. Сентябрь.

ОСЕНЬ

(Брату Аркадию Тимофеевичу, в Петербург)

Я был в Аксакове, и — грустьМеня нигде не оставляла;Мне все тебя напоминало,Мне дом казался скучен, пуст…Тебя везде недоставало.И дружба братская, любовьОсиротели будто вновь.Ах! Так ли прежде все бывало?Бывало, тягостных часовХолодное сложивши бремя,Освободившись от оков,Желанного дождавшись время,Умы и души обнажив,Сердец взаимным излияньемИли о будущем мечтаньемМы наслаждались — все забыв.Сходны по склонностям, по нравам,Сходны сердечной простотой,К одним пристрастные забавам.Любя свободу и покой,Мы были истинно с тобоюЕдинокровные друзья…И вот — завистливой судьбою —Без друга и без брата я.Я видел пруд: он в берегахОтлогих мрачно расстилался,Шумел в иссохших камышах,Темнел, багровел, волновался,Так хладно, страшно бушевал;Небес осенних вид суровыйВ волнах свинцовых отражал…Какой-то мрак печали новойПо пруду томно разливал.И грустное воспоминаньеНевинных радостей твоих,Невинной страсти обоихМое умножило мечтанье.Везде я видел все одно;Везде следы твоей охотыИ дружеской о мне заботы:Полоев в тинистое дноТам колья твердою рукоюГлубоко втиснуты тобою,Уединенные стоят,Качаясь ветром и волнами…Красноречивыми словамиМне о прошедшем говорят.Лежит там лодка на плотинеВ грязи, с изломанным веслом,Но кто ж на ней поедет нынеСо мной, трусливым ездоком?Кто будет надо мной смеяться,Меня и тешить и пугать,Со мною Пушкиным пленяться,Со мной смешному хохотать.Кто старшим лет своих рассудкомПорывы бешенства смиритИ нежным чувством или шуткойМою горячность укротит.Кто, слабостям моим прощая,Во мне лишь доброе ценя,Так твердо, верно поступая,Кто будет так любить меня!И ты, конечно, вспоминаешьНередко друга своего,Нередко обо мне мечтаешь!..Я знаю, сердца твоегоНи петербургские забавы,Ни новые твои друзья,Ни служба, ни желанье славы,Ни жизни суетной отравыВ забвение не увлекут…Но годы вслед годам идут,И, если волей провиденьяМы встретимся опять с тобой… —Найдем друг в друге измененье.Следы десницы роковой,Сатурна грозного теченья,Увидим мы и над собой.Прошедшее сокрылось вечно,Его не возвратит ничто;И как ни больно, но, конечно,Все будет то же — да не то.Кто знает будущего тайны?Кто знает о своей судьбе?Дела людей всегда случайны,Но будем верны мы себе!Пойдем, куда она укажет,Так будем жить, как бог велит!Страдать — когда страдать прикажет,Но философия нам щит!Мы сохраним сердца прямые,Мы будем с совестью в ладу;Хотя не попадем в святые,Но все не будем же в аду.Прости, храни святую дружбуИ братскую ко мне любовь;Будь счастлив и цареву службуНачни, благословяся, вновь!Пиши ко мне, ты очень знаешь,Как письма дороги твои…Уверен также, что читаешьТы с удовольствием мои!Да всем, что услаждает младостьТы насладишься в жизни сей!..Неукоризненная радостьДа будет спутницей твоей.

1824 г. Ноябрь.

Надежино.

P. S. Это последнее усилие призвать простившихся со мной муз!.. Ясно вижу, что мое знакомство с ними кончено, и только осиротелая братская дружба могла вымолить у них одно мгновенье слабого вдохновения.

РЫБАЧЬЕ ГОРЕ

(Русская идиллия)

Товарищ, что так приуныл? здоров ли, любезный?Здорова ль жена твоя, малые дети?

Спасибо,Мой друг, за участье твое, за приветное слово.Здоров я, по милости божьей, с моею семьею.Вчера лишь такая досада случилась со мною,Что, кажется, ввек не забыть…

Расскажи поскорее:Сперва подосадуем вместе, а после забудем.

Вчера поутру, лишь на небе брезжиться стало,Со всем рыболовным снарядом я был на плотине:Три уды, мешок со пшеницей, и ящик с червями,И хлеба краюха, и раков линючих десяток(По грошу за них заплатил деревенским мальчишкам)[2]В запасе и крючья, и лесы, и грузилы были,Сачок для язей (за грехи мои взял у соседа).Туман словно дым волновался!.. в воде по колени,Разлив перешед, кое-как пробрался я на стрелку.[3]Прикормку сейчас набросал и все уды закинул,Одну на линючего рака, другую на мякиш,А третью на белого угря с простыми червями.Сам трубку набил, закурил и присел на дощечке.Туманная сырость меня до костей пронимала,А только к заре, наклонясь, наплавки было видно.Люблю я, товарищ, рассвета часы золотые!Не знаю, с чего то, а утро на праздник похоже!Заря загорелась; струей ветерок перелетный(Всегда перед солнечным всходом он с неба слетает)Туман и камыш взволновал и рябью подернулДымящиясь воды… и шум небольшой будто шепотКругом пробежал и затих, и следов не бывало;Лишь изредка крупная рыба плеснется, как плаха,[4]И круг, расширяясь, с водой неприметно сольется.Ну, так мне, товарищ, и грустно и весело стало!..Сильнее из трубки я дым выпускал, и мешаясьС туманом седым — улетал он на воздух,И думы одна за другой в голове пробегали,Да слов не найду рассказать, а много их было.Ну, вот наступило и время для рыбьего клёву:Прикормку почуя, и сверху и снизу тронулисьЯзи, головли, и лини, и плотва краснопёрка,И окунь, всегда ненасытный, и лещ простоватый;По дну пузыри выпуская, забулькали воду,И сердце, как варом облито, забилось… Чуть духПереводил потихоньку, и с трубкой рука опускалась.Склонив к наплавкам неподвижные, жадные взоры,Я ждал поминутно, что хватит и ко дну утащит, —Напрасно: то тот, то другой наплавок пошевелит,И только. Ты знаешь, что я терпелив и не скучлив:Все удочки вынул, одна за другой, и насадкуОправил, закинул — и трубку забытую сноваКурю и счастливого часу опять дожидаюсь.

Все то же: шалили язи, а не брали, как должно.Манила надежда не раз, а все попустому:Не то же ли с нами, товарищ, бывает и в жизни?

Конечно; кто прожил свой век, не бывши обманут?Дивлюся, однако, всегда твоему я терпенью!Ты смейся как хочешь, а удить плотву веселее.

Дружок, без терпенья язя никогда не достанешь.Таскать же плотичек, как ты, по-моему, скучно. —Уж солнце высоко взошло, а нету талана.На белого угря которая уда ходила,Три раза ее повело и подернуло шибко;Тихохонько уду я вынул — червя постащило;Червяк был велик, заглотать, знать, не может — подумал,И выбрал поменьше, его насадил и закинул:Руки не успел отделить, как вдруг утащилоНа дно наплавок… подсекаю,[5] и что же? головлик,Хотя небольшой, но все не плотичка, все лучше.А! а! я подумал, так это все вы здесь шалите,Вот я вас ужо… и уду большую отбросил,А среднюю взял, червячка насадил молодого,Закинув, держу удилище в руке, и, конечно,Кусок и до дна не дошел — наплавок повернулоИ тихо в камыш повезло… Подсекаю легонько…Ужасная тяга, как будто задел за корягу…В кольцо удилище… вскочил я, и сердце взыграло;Попался, мой милый, кричу, и все уды отдернул;Веду потихохоньку около стрелки налево,На чистое место, а рыба большущая, слышу,Идет тяжело, как будто в воде упираясь;Едва половина лесы показалась, и мигом,Как молонья, прянула вверх аршинная рыба…Какая ж, не мог разглядеть, задрожали и руки,И свету не взвидел от страха, что с рыбой не слажу:Крючок небольшой и леса только в шесть волосочков!Водить я ее и туда и сюда… присмирела.Гляжу, разглядел, наконец: головлина ужасный!Такого еще никогда не видал и даже не слышал.Дрожащей рукою хватаю сачок — не годится:И мал, и без зыби совсем,[6] захватить невозможно.И только я стал подводить, а головль мой стрелоюМахнет из воды… и сачок я отбросил проклятый.Повел головля вверх реки, хоть до первой заводки,[7]На мелкой воде не удастся ль схватить мне рукою(Ты знаешь, в подпруде река наравне со краями);Лишь к берегу стал подводить… небесная сила!..Головль сам собою на берег взмахнул будто птица!Обробел я пуще, и чем бы схватить поскорееРуками иль пасть на него — обезумел я, грешный,Забыл стариков запрещенье, схватил я за лесу…Леса порвалася, головль перметнулся — и в воду!А я?.. я стою, будто в камень меня обернуло,За кончик оборванной лесы держуся руками,

Глаза устремив неподвижно на мокрое место,На берег зеленый, головль где лежал серебристый…И долго б стоял недвижим я, как в воду опущен,Когда бы головль мой, почувствуя острое жало,Пронзившее губу, желая его свободиться,Саженей десяток отплыв, наверх не взметнулся.Пришел я в себя, и досада меня обуяла,И в бешенстве все побросав: припасы и уды,Ушел я домой — и с тех пор со двора ни ногою.Стыжуся глаза показать; для чего мне и счастье,Когда совладеть не умел я с такою добычей?Не в добрый, знать, час я пошел, иль от встречи зловещейНашло на меня небывалое прежде затменье.Как будто бы я не таскал и на тонкие лесыОгромных язей, а бойчее их нету и рыбы!Поверишь, товарищ, с досады от хлеба отстал яИ сна по ночам не имею.

Товарищ любезный,Забудь ты свою неудачу; и с кем не бывалоОшибки, невзгодья, на ловле недоброго часу?Пойдем-ка со мною — и время теперь золотое;Ведь после грозы и ненастья вся рыба гуляетИ жадно клюет; пойдем, попытаем-ка счастье.Товарищ, ты старше меня, и разумные речиСлыхал от тебя я не раз — куда ж они делись?Не ты ль говорил мне всегда: после дождичка вёдро,А после несчастья бывает сугубое счастье?

Все так, но на счастье худое пенять мне не можно,А должно винить мне себя за свое нетерпенье,За жадность, горячность, еще же за глупую робость.

Товарищ, не ты ль говорил — не нажить нам умаБез потерь, неудач, без нужды и без разных печалей?Не ты ль говорил, что терпенье в успехе порука?Что радость без горя была б человеку не в радость?

Конечно, правдивы слова: спасибо, любезный!Меня оживил ты своей добродушною речью;Ах, добрый товарищ всего нам на свете дороже,Печаль с ним покажется легче, а радость милее!

1824.