Александр Кондратьев - Боги минувших времен: стихотворения
Чистый лиризм, приятие зримого мира, благоговейное чувство природы, подспудная связь личного с космическим дышат в этих «старомодных» строках. Но на вдохновение не может быть моды, и в каких бы одеждах оно ни явилось, оно остается духовной ценностью, ибо идет не от человеческого эгоцентризма, а от состояния просветленности.
В конце лета семья Кондратьева осталась без средств к существованию. Нужно было перебираться туда, где была хотя бы крыша над головой. Единственным таким местом на земле оставалась для них усадьба на Волыни, куда Кондратьевы переехали в сентябре 1918 года. Пять раз менялась власть в Ровно — то правительство Скоропадского, то немцы, то большевики. В 1920 году Волынь была захвачена Польшей. Кондратьев горько шутил: не я уехал из России — Россия уехала от меня. Усадьба находилась в полуверсте от села Дорогобуж, некогда бывшего стольным городом удельного князя Давида Игоревича. Неподалеку от усадьбы стояла каменная церковь XVI века. «Я мало выезжаю из усадьбы моей старой больной тещи, мало даже вижусь с соседями». Время отнимали у него хозяйственные заботы – пилил, колол, носил дрова, топил печь, качал в колодце воду, ездил на мельницу, сторожил сад, работал в огороде. «По сравнению с другими эмигрантами, живется мне сносно, – говорил Кондратьев, – сыт и кров над головой; при наступлении холодов рублю старые вязы в саду». Иногда он ездил в Ровно, ближайший город, в двадцати с небольшим верстах от Дорогобужа. Брал книги в гимназической библиотеке. Город мало изменился с тех пор, когда еще был уездным центром Волынской губернии.
Усадьба находилась в верстах пятидесяти от советско-польской границы. Кондратьев мечтал «уехать с семьею куда-нибудь подальше от советского кратера, лава которого может нас в один прекрасный день залить». Уехать оказалось невозможным. На усадебные десятины покупателя не нашлось. Дохода усадьба не приносила. Не было средств, чтобы дать образование детям. Дочь пришлось взять из пятого класса гимназии – нечем было платить за обучение. Кондратьеву порой не хватало денег на покупку бумаги. Он писал на клочках. Когда-то я видел у дочери Кондратьева эти обрезки бумаги (вроде каталожных карточек, но вдвое меньше), плотно исписанные убористым почерком.
Уезжая из Петрограда, он оставил свою библиотеку. А здесь в старом помещичьем доме над Горынь-рекою среди занесенных снегом холмов он продолжал свой бесконечный литературный труд. Нужных книг негде достать. «Я так любил запах библиотек и архивов. Как я скучаю по такой скромной (собирал все-таки с детства), как моя, оставленной там», – писал он А. Амфитеатрову. В соседнем селе однажды нашел в кузнице несколько изодранных книг; среди них была одна, без начала и без конца, но особенно драгоценная для Кондратьева — «О поверьях, суеверьях и предрассудках русского народа» Владимира Ивановича Даля. Книги, найденные у кузнеца, еще недавно принадлежали кому-то из местных дворян, возможно, потомкам знаменитого ученого педагога Ушинского. Книги нужны были для работ по русскому фольклору, для составлявшегося Кондратьевым словаря поэтов, для исследования о русских эпиграммах. Дело подвигалось медленно, но работал он систематически и многое было сделано, однако этих исследований мы никогда не увидим — они остались в усадьбе, которая в 1939 году была разграблена, а в начале войны сожжена.
Лирических стихотворений, написанных в Дорогобуже, немного. Сильнейшее из них «В день Покрова», написанное на основании мистического опыта — видения явившейся ему Девы Марии.
Труд и горе сложив за порогом,Мы, чья вера в покров Твой жива,В сельском храме старинном и строгомСобрались перед Господом БогомВо всерадостный день Покрова.
И другое стихотворение «В церкви в день Успенья». В нем упомянута та же строгая каменная церковь с зеленым куполом, построенная в XVI веке на древнем фундаменте, оставшемся от XI столетия.
Догорают маленькие свечиПеред Девой на иконостасе,А Она, полна забот о Спасе,Ножки обняла Ему и плечи.Девство сохранившая, рождая,Мир Ты не забыла в день Успенья,В день восстанья к жизни бесконечной,Матерь Жизни, Дева Преблагая.По Твоей молитве Сын ПредвечныйНаши души сохранит от тленья.
По инициативе Кондратьева был основан кружок литераторов. Собирались в доме поэтессы Лидии Эразмовны Сеницкой – на Гминой улице в Ровно: К. Оленин, Е. Вадимов, И. Кулиш, А. Май, В. Брандт, Д. Бохан и другие. В рукописи сохранилось шуточное стихотворение Кондратьева, посвященное Сеницкой.
…И поэтому в сильной обиде яНа коварно-обманчивых муз:Поэтесса Семицкая ЛидияС ними в тесный вступила союз.
Эти музы, слетаясь на Гминную,В девять сил неустанно творят,То ей сказку нашепчут предлинную,То сонет, то балет смастерят.
Там, трудясь, позабыли лукавыеАполлона, поэтов, Парнас.Без венка, в грустном поиске славы яТщетно жду, что заржет мой Пегас.
Он ко мне не бежит. Сивым мериномОбозвав его, больше не жду.И на Гминную шагом размереннымМузу сманивать тихо иду.
В свой эмигрантский период Кондратьев написал значительно больше эпических стихотворений, чем лирических. Это был цикл сонетов на тему славянской мифологии. Он ставил перед собой почти неосуществимую задачу — реконструировать некогда богатейшую мифологию, собрать малоизвестные штрихи и из россыпи отрывочных сведений воссоздать мозаичную картину исчезнувшего пантеона. Смысл этой работы фольклориста и стихотворца сам он определил как попытку хотя бы частичного воскрешения образов забытых богов и низших духов. Он считал, что следовал в своей работе малоизвестному поэту XIX века Петру Бутурлину.
Кондратьев был большим знатоком отечественной поэзии и обращал особенное внимание на имена поэтов, отодвинутых на задворки литературного процесса. Впервые он мог заметить имя Бутурлина, листая номера «Живописного обозрения», в котором сам Кондратьев дебютировал как поэт. Бутурлин писал антологические стихи и уже одним этим был для Кондратьева интересен. Он приобрел для своей библиотеки изданную посмертно книжку Бутурлина «Сонеты», в которой содержались стихотворения исторические, мифологические и фольклорные. Что для Кондратьева могло быть ближе, чем эта тематика! Он запомнил такие сонеты, как «Ярило» и «Велес» Видимо, тогда же, в конце 1890-х годов, у Кондратьева возник замысел продолжить это дело художественной реконструкция и небесных, и демонических ликов славянских преданий. В осуществлении своих замыслов Кондратьев отличался необыкновенной последовательностью. Каждая существенная для него тема становилась темой всей творческой жизни. Над демонологическим романом «На берегах Ярыни» он работал фактически тридцать лет, с перерывами. Отрывок из этого произведения появился в печати в 1901 году, а сам роман вышел в 1930-м. Первое знакомство с сонетами Бутурлина, давшими Кондратьеву импульс, имело место около 1896 года, а сборник сонетов «Славянские боги» напечатан через сорок лет. То же самое можно сказать и о последнем произведении Кондратьева – повести «Сны». Началось в 1898 году на первом курсе университета; проснувшись однажды весенним утром, он стал вспоминать подробности виденного сна. Он должен был сдавать экзамен знаменитому профессору Гримму.
«Во сне увидел я X аудиторию Петербургского университета, экзаменационный стол и профессора Д. Д. Гримма, к которому я будто бы подошел. Глядя на меня в упор, экзаменатор обратился ко мне со словами: Дайте-ка сюда вашу программу. И когда я подал ему свои исписанные листки, Давид Давидович начал меня стыдить, говоря, что я не мальчишка-гимназист… После этого профессор стал меня спрашивать по курсу. Я долго ему что-то отвечал, а потом запнулся. Нет, вы этого билета не знаете, – сказал Гримм, – отвечайте мне вот этот…
В этот момент я проснулся. Было светлое майское петербургское утро. …Виденное во сне место я прочел много раз… Когда я пришел в X аудиторию и был вызван к ответу, первым вопросом профессора, внимательно на меня посмотревшего, было: А где ваша программа?..
Посмотрев на меня испытующим и, как мне показалось тогда, несколько разочарованным взором, Давид Давидович произнес: Ну, тяните билет… В середине билета оказался, однако, к моему неудовольствию и удивлению, вопрос, который я совершенно забыл… Профессор вперил в меня свои неподвижные, как у сонной рыбы, глаза и молча терпеливо слушал, как бы ожидая, когда я, наконец, дойду до незнакомого мне места. Я подошел-таки к роковому вопросу и… замолчал. — Что же, отвечайте, — предложил мне экзаменатор. Я попробовал сымпровизировать и — неудачно.
