Джакомо Леопарди - Избранные произведения

Отметим еще одно свойство лирики Леопарди — незаменяемость порядка слов. Даже в пределах того же самого интонационного рисунка любая перестановка повлечет за собой нарушение музыкального смыслового начала, где все связано, взаимопроникаемо, незаменимо. В этом отношении Леопарди напоминает Пушкина, где все просто до крайности, но все единственно возможно. Такой стих не может иметь вариантов. Он окончателен. И в этом смысле Леопарди классичен. В его поэтике мало общего с принципиальной растрепанностью романтиков. Он не жертвует целостностью и ясностью в угоду счастливо найденному метафорическому слову, хотя, как правило, и отвергает слова терминологичные, строго понятийные.

Но в то же время преобладание чувства над рассудочностью, тяга к освобождению поэтического языка от жанровой закрепощенности, новшества в ритмической и строфической структуре канцон — все это сближает его с романтиками.

Сейчас вовсе не важно, романтиком ли был Леопарди или классиком. Важно, что поэзия его пережила все литературные распри. Сегодня он один из самых читаемых итальянских поэтов. По словам Де Санктиса, «Леопарди внушает чувства, противоположные своим намерениям: он не верит в прогресс, но заставляет тебя страстно его желать; он не верит в свободу — и заставляет любить ее; славу, добродетель, любовь называет он пустой иллюзией — и при этом возбуждает в твоей груди неуемную к ним тягу».

Н. Томашевский

Стихотворения[1]

К ИТАЛИИ[2]

О родина, я вижу колоннады,Ворота, гермы, статуи, оградыИ башни наших дедов,Но я не вижу славы, лавров, стали,Что наших древних предков отягчали.Ты стала безоружна,Обнажены чело твое и стан.Какая бледность! кровь! о, сколько ран!Какой тебя я вижу,Прекраснейшая женщина! Ответа У неба, у всего прошу я света:Скажите мне, скажите,Кто сделал так? Невыносимы мукиОт злых цепей, терзающих ей руки;И вот без покрывала,Простоволосая, в колени прячаЛицо, она сидит, безмолвно плача.Плачь, плачь! Но побеждатьВсегда — пускай наперекор судьбе,—Италия моя, дано тебе!

Двумя ключами будь твои глазаНе перевесит никогда слезаТвоих потерь, позора.Вокруг все те же слышатся слова:Была великой ты — не таковаТеперь. О, почему?Была ты госпожой, теперь слуга.Где меч, который рассекал врага?Где сила, доблесть, стойкость?Где мантий, лент златых былая слава?Чья хитрость, чьи старанья, чья державаТебя лишила их?Когда и как, ответь мне, пала тыВо прах с неизмеримой высоты?И кто защитник твой?Ужель никто? — Я кинусь в битву сам,Я кровь мою, я жизнь мою отдам!Оружье мне, оружье![3]О, если б сделать так судьба могла,Чтоб кровь моя грудь итальянца жгла!

Где сыновья твои?[4] Я слышу звонОружья, голоса со всех сторон,Литавры, стук повозок.Италия моя, твои сыныВ чужих краях сражаются[5]. То сныЯ вижу или явь:Там пеший, конный, дым и блеск мечей,Как молний блеск? Что ж трепетных очейТуда не обратишь?За что сражаются, взгляни в тревоге,Там юноши Италии? О боги,Там за страну чужую Италии клинки обнажены!Несчастен тот, кто на полях войныНе за отчизну пал,Семейного не ради очага,Но за чужой народ, от рук врагаЧужого; кто не скажетВ час смерти, обратись к родному краю:Жизнь, что ты дал, тебе я возвращаю.Язычества блаженны времена:Единой ратью мчались племенаЗа родину на смерть;И вы, превозносимые вовекиТеснины фессалийские, где греки[6],Немногие числом,Но вольные, за честь своей землиИ персов и судьбу превозмогли.Я думаю, что путникЛегко поймет невнятный разговорРастений, и волны, и скал, и горО том, как этот берегБыл скрыт грядою гордой мертвых телТех, кто свободы Греции хотел.И прочь бежал тогдаЗа Геллеспонт Ксеркс[7] низкий и жестокий,Чтобы над ним смеялся внук далекий;На холм же, где, погибнув,Они нашли бессмертье, Симонид[8]Поднялся, озирая чудный вид.

Катились слезы тихие со щек,Едва дышать, едва стоять он могИ в руки лиру взял;Кто о самом себе забыл в бою,Кто за отчизну отдал кровь свою.Тот счастье испытал;Вы, Грецией любимы, миром чтимы,Какой любовью были одержимы,Какая страсть влеклаВас под удары горького удела?Иль радостным был час, когда вы смелоШаг сделали ужасный,Что беззаботно улыбались вы?Иль не могильные вас ждали рвы,А ложе пышных пиршеств?Тьма Тартара и мертвая волнаВас ждали там; ни дети, ни женаВблизи вас не стояли,Когда вы пали на брегу суровом,Ничьим не провожаемые словом.

Но там и Персию ждала наградаУжасная. Как в середину стадаКидается свирепый лев,Прокусывает горло у быка.Другому в кровь загривок и бокаТерзает — так средь персовГнев эллинов ярился и отвага.Гляди, средь мертвых тел не сделать шага,И всадник пал, и конь;Гляди, и побежденным не пробитьсяЧрез павшие шатры и колесницы;Всех впереди бежитРастерзанный и бледный сам тиран;Гляди, как кровью, хлынувшей из ранУ варваров, облитыГерои-эллины; но вот уж сами,От ран слабея, падают рядами.Живите, о, живите,Блаженными вас сохранит молва,Покуда живы на земле слова.

Скорее возопят из глубиныМорской созвездья, с неба сметены,Чем минет, потускнев,О вас воспоминание. Алтарь —Гробница ваша[9]; не забыв, как встарьКровь проливали деды,С детьми в молчанье матери пройдут.О славные, я простираюсь тут.Целуя камни, землю;Хвала и слава, доблестные, вамЗвучит по всей земле. Когда бы самЯ с вами был тогда,Чтоб эту землю кровь моя смягчила!Но коль судьба враждебная решилаИначе, за ЭлладуСмежить не дозволяя веки мнеВ последний раз на гибельной войне —То пусть по воле небаХоть слава вашего певца негромкоЗвучит близ славы вашей для потомка!

К ПАМЯТНИКУ ДАНТЕ, ВОЗДВИГНУТОМУ ВО ФЛОРЕНЦИИ[10]

Зря белокрылой сеньюСогласье накрывает племена:[11]Наш итальянский умБой древнему не даст оцепененью,Коль обратиться к прежней отчей славеНе сможет обреченная страна.Италия, почтитьСумей ушедших, ведь в твоем составеВсе области — их двойников вдовицы,Нет тех, кто б честью дорожил твоей.Вспять обратись, отчизна, и увидь:Бессмертных бесконечны вереницы —И плачь, и гнев свой на себя излей,Ибо смешно не гневаться, скорбя;И устыдись, и пробудись в потемках,И жалит пусть тебя О предках мысль, забота о потомках.

Разноязыки, странны, чуженравны,Хозяев на земле тосканской гостиПытали с нетерпеньем[12]:Где упокоен тот, чьи столь же славныСтихи, как меонийского певца[13].Его нагие костиИ хладный прах — в ответ, о стыд! звучалоПокоя не нашли[14]:Нет места у чужих для пришлеца,Нет и в тебе, Флоренция, нагробнойПлиты, хоть славы он твоей началоВо всех концах земли.О, благочестных сонм, страну от злобнойТы низости отмыл! Ты повернутьК себе сумел исполненную пылаЛюбовь всех тех, чью грудь Любовь к Италии воспламенила.

К Италии любовь,Любовь к несчастной сей вас, други, гложет,Хоть в душах и мертваК ней жалость ныне: горестные вновьДни после ясных небо нам послало.Пусть состраданье свой венок возложитНа памятник, о дети,И боль, и гнев, и то глухое чувство,Что слезы льет на лик и покрывало.Но вас[15], какой восславит вас хорал,Усердье ваше, ум в любом совете,И гений, и чудесное искусство,Всех мыслимых достойные похвал,Творение, вознесшее творца?Иль песни не такой ваш подвиг просит,Что в пылкие сердцаВосторга искру новую забросит?

Сюжет высокий подчинит вас властиСвоей и в грудь шипы свои вонзит.Кто бурю передастСтремлений ваших и безмерной страсти,Изобразит в очах сиянье грез,Весь вдохновенный видКакой земной подняться голос сможетВ заоблачную высь?Назад, назад, невежды! Сколько слезВ Италии хранится на надгробье!Как вашу славу время уничтожит?Как пасть ей, как ей в нети унестись?Вы, в нашей нас смягчающие злобе,О дивные искусства, средь руинИталии, средь мертвого безличьяВы — живы; средь кручинНарод надежд в вас ищет и величья.

И ныне я пою,Чтоб нашей скорбной матери отрадуПосильную принесть,С твореньем вашим слив хвалу моюПред мрамором, что под ваялом ожил.Ты, кто отцом этрусскому стал ладу,Коль тенью отголоскаИз края, вознесенного тобой,Шум новостей ваш берег потревожил,Не за себя, я знаю, был ты рад,Ибо песчинок мельче, мягче воскаВ сравненье с дивно прожитой судьбойВся медь и мрамор; худшей из утрат,Коль еще можно мериться утратой,Мог стать бы твой из наших дум уход:Тоской навек объятый,Рыдал бы твой, от мира скрытый, род.

Не за себя ты рад, но за странуРодную, вдохновленную попыткойПример отцов и дедовНапомнить детям, чтоб, избыв вину,Дерзнул главу поднять твой бедный край.Увы, сколь долгой пыткойПеред тобой та жалкая казнится.Что славила тогдаТебя, когда ты вновь поднялся в рай!Ты видишь, столь малы ее размеры,Что та была пред нынешней царица.Так велика беда,Что, хоть глядишь в упор, глазам нет веры.Смолчать о всех ее врагах я б мог,Но не о близком том, что всех зловредней,Ибо на свой порогСтупившим зрит отчизна день последний.

Блажен ты, ибо сжатаТьмой ужасов жизнь не была твоя;Не видел итальянкиВ объятиях ты варвара-солдата;Ни сел и нив, познавших злобный норовГрабителей и вражьего копья;Ни див, в которых генийИталии явил себя[16], влачимыхЗа Альпы в рабство злое; ни заторовПовозок на путях в тот скорбный час;Ни строгих и спесивых повелений;Не слышал ты кощунств невыносимыхСвободы, зло осмеивавшей насПод лязг цепей и свист бичей. ТомимКто не был мукой? Кто вел счет страданьям?Пред алтарем какимОстановился враг — иль злодеяньем?

Зачем забрались в век мы столь срамной?Зачем родиться дал, зачем могиламНе отдал прежде наc,Жестокий рок? Служанкой и рабойБезбожников мы родину узрелиИ яростным зубиломИзглоданную доблесть, но отчизне,Страдающей от жал,Помочь иль стать ей в гибельном уделеХоть утешеньем — запрещалось сыну.Увы, ни нашей крови ты, ни жизниНе приняла, любимая: не палЯ за твою жестокую судьбину.С тех пор нас гнев и сожаленья жгли:Мы в битвах погибали, в бездну канув,—За гибнущую лиИталию? Нет, за своих тиранов.

Вознегодуй, отец,А нет — твой дух земной понес потери.Средь мрачных росских всхолмийЖдал итальянцев доблестных конецБесславный; небеса, и человек,И воздух шли войной на них, и звери;За ратью гибла ратьИзмученных, в крови, в одеждах рваных,И бедным их телам был ложем снег.И, вспомнив среди мук, за миг до шагаПоследнего возлюбленную мать,Шептали: «Пусть не от стихий, но в ранахОт копий пали б мы тебе на благо,Наш край. Но гибнем от тебя вдалиВ дни юные, что нас улыбкой манят,Мы на краю землиЗа племя, что тебя смертельно ранит».

Полночная пустыня этим пенямВнимала да в чащобах бурелом.Свершился переход их,Не упокоенные погребеньем,Их трупы мерзли в море снежной вьюги,Разодраны зверьем;И будут имена борцов-героевПодобно именамПрезренных трусов впредь звучать. О други,Пусть бесконечна скорбь, мы мир обрящем,Тем утешеньем душу успокоив,Что утешенья намВ грядущем так же нет, как в настоящем.Усните ж на груди безмерных бедВы, истинные дети той, для коейЖесточе горя нет,Чем ваше, жить с которым суждено ей.

Не вас корит, но тех,Кто вас толкнул на гнусные дела,На битву с ней, отчизнаИ дни влачит в рыданьях, без утех,И с вашими мешает слез потоки.О, ту, что славу мира превзошла,Пусть одному хоть сыну станет жальВ душе и, изнуренную скорбями,Из тьмы, чьи бездны грозны и глубоки,Ее он вытащит! О, славный дух,Скажи: любовь к Италии мертва ль?Скажи: погасло ль греющее пламя?Вновь оживет ли тот, что ныне сух,Мирт, в горестях спасавший нас без счета?Венки покрыты грязью все ли сплошь?И не придет ли кто-тоКогда-нибудь, с тобой хоть чем-то схож?

Навек ли мы погибли? Не бескрайнеУдел ли наш печален?Крича, войду в людское я собранье:«Направься к предкам, развращенный род,Глянь в глубину развалин,На мрамор, холст, на рукопись, на храм;Пойми, что топчешь; если не разбудитБлеск этих образцов тебя — что тамТебя остаться нудит?Уйди. Паденье нравов не к лицуЕй, храбрецов кормилице и школе;Чем кровом подлецуСлужить — отдаться лучше вдовьей доле».

К АНДЖЕЛО МАИ, КОГДА ОН НАШЕЛ СОЧИНЕНИЕ ЦИЦЕРОНА О РЕСПУБЛИКЕ