Дмитрий Быков - Блаженство (сборник)
«Со временем я бы прижился и тут…»
Со временем я бы прижился и тут,Где гордые пальмы и вправду растут —Столпы поредевшей дружины, —Пятнают короткою тенью пески,Но тем и горды, что не столь высоки,Сколь пыльны, жестки и двужильны.
Восток жестковыйный! Терпенье и злость,Топорная лесть и широкая кость,И зверства, не видные вчуже,И страсти его – от нужды до вражды —Мне так образцово, всецело чужды,Что даже прекрасны снаружи.
Текучие знаки ползут по строке,Тягучие сласти текут на лотке,Темнеет внезапно и рано,И море с пустыней соседствует так,Как нега полдневных собак и зевак —С безводной твердыней Корана.
Я знаю ритмический этот прибой:Как если бы глас, говорящий с тобойБезжалостным слогом запрета,Не веря, что слышат, долбя и долбя,Упрямым повтором являя себя,Не ждал ни любви, ни ответа.
И Бог мне порою понятней чужой,Завесивший лучший свой дар паранджойДа байей по самые пятки,Палящий, как зной над резной белизной, —Чем собственный, лиственный, зыбкий, сквозной,Со мною играющий в прятки.
С чужой не мешает ни робость, ни стыд.Как дивно, как звездно, как грозно блеститУзорчатый плат над пустыней!Как сладко чужого не знать языкаИ слышать безумный, как зов вожака,Пронзительный крик муэдзиний!
И если Восток – почему не Восток?Чем чуже чужбина, тем чище восторг,Тем звонче напев басурманский,Где, берег песчаный собой просолив,Лежит мусульманский зеленый заливИ месяц висит мусульманский.
Вариации-2
1. До
Ясно помню большой кинозал,Где собрали нас, бледных и вялых, —О, как часто я после бывалПо работе в таких кинозалах!И ведущий с лицом как пятно,Говорил – как в застойные годыПредставлял бы в музее кино«Амаркорд» или «Призрак свободы».Вот, сказал он, смотрите. (В дымуШли солдаты по белому полю,После били куранты…) «КомуНе понравится – я не неволю».
Что там было еще? Не совру,Не припомню. Какие-то залпы,Пары, споры на скудном пиру…Я не знаю, что сам показал бы,Пробегаясь по нынешним днямС чувством нежности и отвращенья,Представляя безликим тенямПредстоящее им воплощенье.
Что я им показал бы? Бои?Толпы беженцев? Толпы повстанцев?Или лучшие миги свои —Тайных встреч и опять-таки танцев,Или нищих в московском метро,Иль вояку с куском арматуры,Или школьников, пьющих ситроЛетним вечером в парке культуры?Помню смутную душу свою,Что, вселяясь в орущего кроху,В метерлинковском детском раюПо себе выбирала эпоху,И уверенность в бурной судьбе,И еще пятерых или боле,Этот век приглядевших себеПо охоте, что пуще неволи.
И поэтому, раз уж тогдаМы, помявшись, сменили квартируИ сказали дрожащее «Да»Невозможному этому миру, —Я считаю, что надо и впредь,Бесполезные слезы размазав,Выбирать и упрямо терпетьБез побегов, обид и отказов.Быть – не быть? Разумеется, быть,Проклиная окрестную пустошь.Полюбить-отпустить? Полюбить,Даже зная, что после отпустишь,Потому что мы молвили «да»Всем грядущим обидам и ранам,Покидая уже навсегдаТемный зал с мельтешащим экраном,Где фигуры без лиц и имен —Полутени, получеловеки —Ждут каких-нибудь лучших временИ, боюсь, не дождутся вовеки.
2. После
Так и вижу подобье класса,Форму несколько не по мне,Холодок рассветного часа,Облетающий клен в окне,Потому что сентябрь на старте(Что поделаешь, я готов).Сплошь букеты на каждой парте —Где набрали столько цветов?Примечаю, справиться силясьС тайной ревностью дохляка:Изменились, поизносились,Хоть и вытянулись слегка.Вид примерных сынков и дочек —Кто с косичкой, кто на пробор.На доске – учительский почерк:Сочиненье «Как я провелЛето».
Что мне сказать про лето?Оглянусь – и передо мнойОкеан зеленого цвета,Хрусткий, лиственный, травяной,Дух крапивы, чертополоха,Город, душный от тополей…
Что ж, неплохо провел, неплохо.Но они, видать, веселей.Вон Петров какой загорелый —На Канары летал, пострел.Вон Чернов какой обгорелый —Не иначе, в танке горел.А чего я видал такогоИ о чем теперь расскажу —Кроме Крыма, да Чепелева,Да соседки по этажу?И спросить бы, в порядке бреда,Так ли я его проводил,Не учителя, так соседа —Да сижу, как всегда, один.Все, что было, забыл у входа,Ничего не припас в горсти…Это странное время годаТрудно правильно провести.
Впрочем, стану еще жалеть я!У меня еще есть слова.Были усики и соцветья,Корни, стебли, вода, трава,Горечь хмеля и медуницы,Костяника, лесной орех,Свадьбы, похороны, больницы —Все как надо. Все как у всех.Дважды спасся от пистолета.Занимал чужие дома.Значит, все это было лето.Даже, значит, когда зима.
Значит, дальше – сплошная глина,Вместо целого – град дробей,Безысходная дисциплина —Все безличнее, все грубей.А заснешь – и тебе приснится,Осязаема и близка,Менделеевская таблицаКамня, грунта, воды, песка.
«Под бременем всякой утраты…»
Под бременем всякой утраты,Под тяжестью всякой виныМне видятся южные штаты —Еще до Гражданской войны.
Люблю нерушимость порядка,Чепцы и шкатулки старух,Молитвенник, пахнущий сладко,Вечерние чтения вслух.
Мне нравятся эти южанки,Кумиры друзей и врагов,Пожизненные каторжанкиСтаринных своих очагов.
Все эти О’Хары из Тары, —И кажется бунту сродниПокорность, с которой ударыСудьбы принимают они.
Мне ведома эта повадка —Терпение, честь, прямота, —И эта ехидная складкаРешительно сжатого рта.
Я тоже из этой породы,Мне дороги утварь и снедь,Я тоже не знаю свободы,Помимо свободы терпеть.
Когда твоя рать полукружьемМне застила весь окоем,Я только твоим же оружьемСражался на поле твоем.
И буду стареть понемногу,И, может быть, скоро пойму,Что только в покорности БогуИ кроется вызов ему.
Свежесть
Бабах! из логова германских гадов
Слышны разрывы рвущих их снарядов,
И свист ужасный воздух наполняет,
Куски кровавых гуннов в нем летают.
Эдвард Стритер (пер. И. Л.)Люблю тебя, военная диорама,Сокровище приморского городка,Чей порт – давно уже свалка стального хлама,Из гордости не списанного пока.
Мундир пригнан, усы скобкой, и все лицаКрасны от храбрости и счастья, как от вина.На горизонте восходит солнце Аустерлица,На правом фланге видны флеши Бородина.
Люблю воинственную живость, точней – свежесть.Развернутый строй, люблю твой строгий, стройный вид.Швед, русский, немец – колет, рубит, скрежет,И даже жид чего-то такое норовит.
Гудит барабан, и флейта в ответ свистит и дразнится.Исход батальи висит на нитке ее свистка.– Скажи, сестра, я буду жить? – Какая разница,Зато взгляни, какой пейзаж! – говорит сестра.
Пейзаж – праздник: круглы, упруги дымки пушек.Кого-то режет бодрый медик Пирогов.Он призывает послать врагу свинцовых плюшекИ начиненных горючей смесью пирогов.
На правом фланге стоит Суворов дефис Нахимов,Сквозь зубы Жуков дефис Кутузов ему грубит,По центру кадра стоит де Толли и, плащ накинув,О чем-то спорит с Багратионом, но тот убит.
Гремит гулко, орет браво, трещит сухо.Японцы в шоке. Отряд китайцев бежит вспять.Бабах слева! бабах справа! Хлестнул ухоВыстрел, и тут же ему в ответ хлестнули пять.
На первом плане мы видим подвиг вахмистра Добченко:Фуражка сбита, грудь открыта, в крови рот.В чем заключался подвиг – забыто, и это, в общем-то,Не умаляет заслуг героя. Наоборот.
На среднем плане мы видим прорыв батареи Тушина,Тушин сидит, пушки забыв, фляжку открыв.Поскольку турецкая оборона и так разрушена,Он отказался их добивать, и это прорыв.
На заднем плане легко видеть сестру Тату —Правее флешей Бородина, левей скирд.Она под вражеским огнем дает солдату:Один считает, что наркоз, другой – что спирт.
Вдали – море, лазурь зыби, песок пляжей,Фрегат «Страшный» идет в гавань: пробит ют.Эсминец «Наш» таранит бок миноносцу «Вражий»,А крейсер «Грек» идет ко дну, и все поют.
Свежесть сражения! Праздник войны! Азарт свободы!Какой блеск, какой густой голубой цвет!Курортники делают ставки, пьют воды.Правее вы можете видеть бар «Корвет».
Там к вашим услугам охра, лазурь, белила,Кровь с молоком, текила, кола, квас,Гибель Помпеи, взятие Зимнего, штурм Берлина,Битва за Рим: в конечном итоге все для вас.
Вот так, бывало, зимой, утром, пока молод,Выходишь из дома возлюбленной налегке —И свежесть смерти, стерильный стальной холодПройдет, как бритва, по шее и по щеке.
«Пинь-пинь-тарарах!» – звучит на ветке. Где твое жало,Где твоя строгость, строгая госпожа?Все уже было, а этого не бывало.Жизнь – духота. Смерть будет нам свежа.
Счастья не будет
