На стихи не навесишь замки - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова
чёртом и даже сыном.
— Но на кой ляд мне такой нужен? —
говорила я мрачно. —
То турок, то арапчонок
и даже сватался негритёнок.
Куда же, скажите, деваться
мне, татаро-монголочке?
Сяду-ка я на лодочку
и подальше от этого края,
туда, где я не узнаю
в каждом проходящем мужчине
чёрта, сына и даже мужа.
На святую звезду Андромеду,
короче, пойду и поеду!
И скажут мне там: «Ну здравствуй,
будь с нами ты лаской,
да хоть медузой Горгоной,
но хотим от тебя одного мы:
чтобы ты была нам женою,
дочкой, мамой, свекровью.
Иди-ка пройдись, родная,
тебя кто-нибудь да признает!»
Из мира в мир
Входы в миры, в миры входы.
Нет проще их, они просты.
Из мира в мир, из века в век…
Нет, не прорвётся человек!
А я легко прошла вперёд.
Там спящий мир. Но кто поймёт?
Непросто по звёздам
Очень, очень непросто
шагать по звёздам!
Мы, не зная родного наречия,
писали в вечность
и погибали.
Жаль, потомки о том не узнали.
Против фашизма
Твои пустяки
Вот ты сегодня живая,
и дочь у тебя молодая,
несмышлёная, и пошла в институт,
а у тех, кто ни здесь и ни тут,
дочерей больше нет.
Ты плачешь по пустякам,
а те, кто не здесь, а там
(у кого всех убили),
они родню хоронили
и о пустяках не мечтали,
они, как никто, уже знали:
пустяков для них больше не будет.
Ты плачь по своим пустякам. Не забудет
серое, серое небо
твои пустяки, горе их, кусок хлеба
у твоей дочери, её институт:
пусть науку грызёт, пока она тут.
Я устала стирать ваши лица
Не было на моих страницах печали:
города спокойно скучали,
лишь милые, трезвые дети,
убивая зверьё на рассвете,
приносили добычу в дом.
В том доме мы и живём
в окружении постмодернизма.
Нет, не странные у нас лица,
а привычные ко всему.
Только я никак не пойму,
почему на моих страницах
дома, города … пылится
бесконечное количество слов:
из них понастроили кучу мостов
трезвые, умные дети,
они не верят в йети,
а готовятся к новой войне.
Эти дети сидят на мне
свесив ноги
и зовут на подмогу
всё новых, трезвых детей!
Я не пишу повестей
из-за их тяжёлого веса
и холодных, блестящих глаз.
Я не любила вас —
строем ходящих детей
по моим чистым страницам.
Я устала стирать ваши лица!
Пядь земли, будущее (пройдёт ещё миллиард-другой лет)
Мы о боге кричали
и кидались страна страной!
Нет, не были мы в печали,
а ходили всё в тот же бой.
В бой с утра до рассвета:
со злом или против зла.
Пули — это конфеты,
хошь не хошь, принимай страна!
Страна на страже стояла,
страна сердца берегла.
«Мало (кричали) мало,
сердец мало, давай тела!»
И летели тела, летели
в какую-то тяжкую зыбь.
Такой вы войны хотели,
нет? Но уже не свернуть!
Зло с добром не устанет
биться до мира конца.
Летели Миры, менялись:
«Планета уже мертва?»
Да нет, хороша и пляшет,
(уж нет Вселенной) смотри,
как она из прошлого машет
каждой пядью своей земли!
Фашисты спрашивают, я отвечаю
«Откуда ты, девочка?» Прямо из ада,
из самого страшного небытия,
где за каждое слово награда:
плётка «раз» и за грамотность «два».
«Откуда ты, девочка?»
Я оттуда, где никому не нужна,
где реки искусственной крови
и тролли — закон бытия.
«Девочка, ждать больше нечего,
сегодня Нас понесло!
Это Мы с жестокой последовательностью
лепим, пилим своё ремесло».
Выпиливая фигуры:
уродливые кресты,
«Мы самые, самые злые!» —
так говорили Вы.
Но делая снаряды
из слов, металла, дерьма,
Мы больше вас уставали,
у нас каждая ночь без сна.
Кто кого? Я не знаю.
Перемирие есть всегда:
между войной и войною,
баба рожает дитя.
Я не спорю, и дети встанут
под пули да под ружьё.
С вашими ль, нашими стягами?
Но Мы их родим всё равно.
Я откуда? Не спрашивай больше,
хочешь убить — убивай,
нет ничего жизни горше:
очень уж хочется в рай!
Время-триптих
Время слагает легенды,
время — это триптих.
И никто никогда не узнает
кому какой стих.
Ты сегодня счастливый —
у тебя на носу Новый год
и «1 Мая» красивый,
и поезд зовёт вперёд.
Но приходят какие-то люди
и говорят: «Война!»
Там где-то война, и тем детям
не до здорового сна.
— Война, не война, я знаю, —
ты отмахнулся от них, —
Вот зарплату свою считаю,
не деньги это, а смех.
Люди, смешные люди,
не раздражайте меня,
на работу иду! Я знаю,
что там где-то идёт война.
Мимо война прокатилась,
мимо и люди прошли.
Я в него не влюбилась.
Время выдохнуло: «Хорошо!»
Сургуч на наши души
Мы за дело брались смело
и рубили сгоряча,
мы на дело шли и пели:
— Мало, мало сургуча! —
как лукавыми руками
мы печати ставили,
ничего не забывая,
на тот свет отправили:
господа и господина,
человека серого,
мать, жену, своего сына,
пешехода смелого.
Ничего не говоря:
— Мало, мало сургуча! —
мысли злы ковали,
но о том не знали,
что «омега» и «альфа» вздыхают,
сургучом небеса пытают:
— Печать на Землю, печать на Луну,
печать на Вселенную да не одну!
Печать за печатью … плачет природа.
«Альфа» с «омегой» гуляя по броду:
— И зачем же ты с вечной душой
заглянула в «рай» наш земной?
— Родилась, — я вздохнула.
— Печать на тебе, ты дура!
Пей свой чай и смотри,
как капают сургучи
на Вселенные и на планеты,
да пиши свои рифмы про это.
Дети войны
Ребёнок войны, не знающий мира,
по нему то и плачет рапира.
Сам ребёнок с рожденья не плакал,
а как подрос, так не жалко
стало ему умирающих лиц.
— Победу даёшь! — кричит.
Ребёнок войны, он знает,
что в мире всё сложно
и что умрёт он возможно,
но род его должен выжить
и победить. Бесстыжий
смеётся кто-то на небе:
— Твой род — просто небыль,
и небыль — род твоего врага
(и так протяжно) ха-ха!
Но ребёнку войны недосуг
глаза пялить в небо,
ребёнок войны привык
думать только о хлебе.
Но он хлеб
и у матери не попросит:
знает, если есть хлеб,
мать отломит ему. Не бросит.
Ребёнок
