Александр Твардовский - Василий Теркин. Стихотворения. Поэмы
Уже травой прошитая.
Глухой, нерадостный покой
Хозяина встречает.
Калеки-яблони с тоской
Гольем ветвей качают.
Глядит солдат: ну, ладно – дом,
А где жена, где дети?..
Да, много лучше о другом,
О добром петь на свете.
Но не минуешь горьких слез,
Которым срок не минул.
Не каждой матери пришлось
Обнять родного сына.
Не каждой женщине – жене,
Родной сестре, невесте —
О тех, что сгинули в войне,
В конце дождаться вести.
Ответ не каждому письму, —
Иное без ответа.
Привет не каждому тому,
Чье сердце ждет привета.
Но если та горька печаль,
Чье место свято в доме,
То, может, легче, да едва ль,
Печаль особой доли.
Печаль подвижника-бойца,
Что год за годом кряду
Войну исполнил до конца,
И вот тебе награда!
Присел на камушке солдат
У бывшего порога,
Больную с палочкою в ряд
Свою устроил ногу.
Давай солдат курить табак,
Сходиться люди стали,
Не из чего-нибудь, а так —
В свидетели печали.
Стоят над нею, опершись
На грабли, на мотыги.
Вздохнул один и молвил:
– Жизнь… —
Другой сказал:
– Как в книге…
А третьи только и могли
Добавить осторожно:
– Еще не все домой пришли
Из той дали острожной.
И отвести старались взгляд
Соседи в разговоре,
Чтоб не видать, как он, солдат,
Давясь, глотает горе.
Не мог он душу освежить
Тем трудным, скрытым плачем…
Все так.
А надо было жить.
И жить хозяин начал.
Погостевал денек-другой.
– Ну что ж, на том спасибо. —
И потянул с больной ногой
На старую селибу.
Перекурил, шинель долой,
Разметил план лопатой.
Коль ждать жену с детьми домой,
Так надо строить хату.
А где боец за столько лет
Себе жилья не строил!
Не только там, где лесу нет,
А нет земли порою.
Где нет земли, один песок,
А то, как камень, грунт жесток,
А то – болото. Мука!
А на земле – не штука.
Так-сяк, колхоз
Леску подвез,
Помог до крыши сруба.
А дальше сам
Мостил, тесал, —
Займись – оно и любо.
И все спешил покончить в срок,
Как будто в хате новой
Скорей солдат увидеть мог
Семью живой-здоровой.
К покосу был окончен дом,
Как раз к поре горячей.
А сам солдат ютился в нем
Со дня, как строить начал.
На свежеструганом полу,
Что облекал прохладой,
Он отдыхал в своем углу
С великою отрадой.
Да что! У смерти на краю,
На каждом новоселье,
И то любитель был свою
Обжить, устроить келью.
Не знаешь, год иль день там быть,
А все же и в землянке
Охота гвоздь какой-то вбить,
Зажечь фитиль в жестянке.
Водой, дровами запастись,
Соломой побогаче.
А там – приказ. И в ночь снялись,
И с тем жильем навек простись! —
А жить нельзя иначе!
Соорудил хозяин стол,
Лежанку возле печи.
И все в порядок произвел
Желанной ради встречи.
Гадал, старался что к чему
Приладить, вспомнить кстати…
И так тоскливо самому
Вдруг стало в этой хате.
Такая горькая нашла
Душе его минута.
– Зачем не ты меня ждала,
А я тебя, Анюта?
И не мила, не дорога
Ему своя светлица…
Пошел солдат с людьми в луга,
Чтоб на людях забыться.
Чтоб горе делом занялось,
Солдат вставал с рассвета
И шире, шире гнал прокос —
За все четыре лета.
Вслед за косой качал солдат
Спиной, от пота серой.
И точно время на свой лад,
Своею мерил мерой.
И добрым ладом шли часы,
И грудь дышала жадно
Цветочным запахом росы,
Живой травы из-под косы —
Горькавой и прохладной.
И сладкий пек июльский зной,
Как в годы молодые,
Когда еще солдат с женой
Ходил в луга впервые.
В луга верст за пять от села.
И пот кипел на коже,
И точно сила, как была, —
Не та, не та, а все же!..
И косу вытерши травой
На остановке краткой,
Он точно голос слушал свой,
Когда звенел лопаткой.
И голос тот как будто вдаль
Взывал с тоской и страстью.
И нес с собой его печаль,
И боль, и веру в счастье.
Коси, коса,
Пока роса,
Роса долой —
И мы домой.
1942–1946
За далью – даль
Пора! Ударил отправленье
Вокзал, огнями залитой.
И жизнь, что прожита с рожденья,
Уже как будто за чертой.
Я видел, может быть, полсвета
И вслед за веком жить спешил,
А между тем дороги этой
За столько лет не совершил;
Хотя своей считал дорогой
И про себя ее берег,
Как книгу, что прочесть до срока
Все собирался и не мог.
Мешало многое другое,
Что нынче в памяти у всех.
Мне нужен был запас покоя,
Чтоб ей отдаться без помех.
Но книги первую страницу
Я открываю в срок такой,
Когда покой, как говорится,
Опять уходит на покой…
Я еду. Малый дом со мною,
Что каждый в путь с собой берет.
А мир огромный за стеною,
Как за бортом вода, ревет.
Он над моей поет постелью
И по стеклу сечет крупой,
Дурной, безвременной метелью
Свистит и воет вразнобой.
Он полон сдавленной тревоги,
Беды, что очереди ждет.
Он здесь еще слышней, в дороге,
Лежащей прямо на восход…
Я еду. Спать бы на здоровье,
Но мне покамест не до сна:
Еще огнями Подмосковья
Снаружи ночь озарена.
Еще мне хватит этой полки,
Еще московских суток жаль.
Еще такая даль до Волги,
А там-то и начнется даль —
За той великой водной гранью.
И эта лестница из шпал,
Пройдя Заволжье,
Предуралье,
Взойдет отлого на Урал.
Урал, чьей выработки сталью
Звенит под нами магистраль.
А за Уралом —
Зауралье,
А там своя, иная даль.
А там Байкал, за тою далью, —
В полсуток обогнуть едва ль, —
А за Байкалом —
Забайкалье.
А там еще другая даль,
Что обернется далью новой.
А та, неведомая мне,
Еще с иной, большой, суровой,
Сомкнется и пройдет в окне…
А той порой, отменно точный,
Всего пути исполнив срок,
Придет состав дальневосточный
На Дальний, собственно, Восток;
Где перед станцией последней,
У пограничного столба,
Сдается мне, с земли соседней
Глухая слышится пальба…
Но я еще с Москвою вместе,
Еще во времени одном,
И, точно дома перед сном
Ее последних жду известий;
Она свой голос подает
И мне в моей дороге дальней.
А там из-за моря восход
Встает, как зарево, печальный.
И день войны, нещадный день,
Вступает в горы и долины,
Где городов и деревень
Дымятся вновь и вновь руины.
И длится вновь бессонный труд,
Страда защитников Кореи.
С утра усталые ревут
Береговые батареи…
Идут бои, горит земля.
Не нов, не нов жестокий опыт:
Он в эти горы и поля
Перенесен от стен Европы.
И вы, что горе привезли
На этот берег возрожденный,
От вашей собственной земли
Всем океаном отделенный, —
Хоть в цвет иной рядитесь вы,
Но ошибется мир едва ли:
Мы вас встречали у Москвы
И до Берлина провожали…
Народ – подвижник и герой —
Оружье зла оружьем встретил.
За грех войны – карал войной,
За смерть – печатью смерти метил.
В борьбе исполнен новых сил,
Он в годы грозных испытаний
Восток и Запад пробудил, —
И вот —
Полмира в нашем стане!
Что ж, или тот урок забыт
И вновь, под новым только флагом,
Живой душе война грозит,
Идет на мир знакомым шагом?
И, чуждый жизни, этот шаг,
Врываясь в речь ночных известий,
У человечества в ушах
Стоит, как явь и как предвестье.
С ним не забыться, не уснуть,
С ним не обвыкнуть и не сжиться.
Он – как земля во рву на грудь
Зарытым заживо ложится…
Дорога дальняя моя,
Окрестный мир страны обширной,
Родные русские поля,
В ночи мерцающие мирно, —
Не вам ли памятны года,
Когда по этой магистрали
Во тьме оттуда и туда
Составы без огней бежали;
Когда тянулись в глубь страны
По этой насыпи и рельсам
Заводы – беженцы войны —
И с ними люди – погорельцы;
Когда, стволы зениток ввысь
Подняв над «улицей зеленой»,
Безостановочно неслись
Туда, на запад, эшелоны.
И только, может, мельком взгляд
Тоски немой и бесконечной —
Из роты маршевой солдат
Кидал на санитарный встречный…
Та память вынесенных мук
Жива, притихшая, в народе,
Как рана, что нет-нет – и вдруг
Заговорит к дурной погоде.
Но, люди, счастье наше в том,
Что счастья мы хотим упорно,
Что на века свой строим дом,
Свой мир живой и рукотворный.
Он всех людских надежд оплот,
Он всем людским сердцам доступен.
Его ли смерти мы уступим?..
На Спасской башне полночь бьет…
В дороге
Лиха беда – пути начало,
Запев дается тяжело,
А там, глядишь: пошло, пожалуй?
Строка к строке – ну да, пошло.
Да как пошло!
Сама дорога, —
Ты только душу ей отдай, —
Твоя надежная подмога,
Тебе несет за далью – даль.
Перо поспешно по бумаге
Ведет, и весело тебе:
Взялся огонь, и доброй тяги
Играет музыка в трубе.
И счастья верные приметы:
Озноб, тревожный сердца стук,
