Максимилиан Волошин - Полное собрание стихотворений
3
Водитель душ измученную душуБрал за руку и разверзал пред нейЗияющую емкость преисподнейВо всю ее длину и глубину.И грешник видел пламя океанаБагрового и черного, а в нем,В струях огня и в огневертях мракаБесчисленные души осужденных,Как руны рыб в провалах жгучих бездн.Он чувствовал невыносимый смрад,Дух замирал от серного удушьяПод шквалами кощунств и богохульств;От зноя на лице дымилась кожа,Он сам себе казался гнойником;Слюна и рвота подступали к горлу.Он видел стены медного Кремля,А посреди на рдяно-сизом тронеИз сталактитов пламени – ЦаряС чудовищным, оцепенелым ликомЛитого золота. Вкруг сонмы сонмОтпадших ангелов и человечийМир, отданный в управу Сатане:Нет выхода, нет меры, нет спасенья!Таков был мир: посередине – Дьявол —Дух разложенья, воля вещества,Князь времени, Владыка земной плоти —И Бог, пришедший яко тать в ночи —Поруганный, исхлестанный, распятый.
В последней безысходности пред нимРазвертывалось новое виденье:Святые пажити, маслины и садыИ лилии убогой Галилеи...Крылатый вестник девичьих светлицИ девушка с божественным младенцем.В тщете земной единственной надеждойБыл образ Богоматери: онаСама была материей и плотью,Еще неопороченной грехом,Сияющей первичным светом, тварью,Взнесенной выше ангелов, землейРождающей и девственной, обетом,Что такова в грядущем станет персть,Когда преодолеет разложеньеГреха и смерти в недрах бытия.И к ней тянулись упованья мира,Как океаны тянутся к луне.
4
Мечты и бред, рожденные темницей,Решетки и затворы расшаталКаноник Фрауенбургского собораСмиреннейший Коперник. Галилей,Неистовый и зоркий, вышиб двери,Размыкал своды, кладку разметалНапористый и доскональный Кеплер,А Ньютон – Дантов Космос, как чулокРаспялив, выворотил наизнанку.Всё то, что раньше было Сатаной,Грехом, распадом, косностью и плотью,Всё вещество в его ночных корнях,Извилинах, наростах и уклонах —Вся темная изнанка бытияЛегла фундаментом при новой стройке.Теперь реальным стало только то,Что было можно взвесить и измерить,Коснуться пястью, выразить числом.И новая вселенная возниклаПод пальцами апостола Фомы.Он сам ощупал звезды, взвесил землю,Распялил луч в трехгранности стекла,Сквозь трещины распластанного спектраТуманностей исследовал состав,Хвостов комет и бег миров в пространстве,Он малый атом ногтем расщепилИ стрелы солнца взвесил на ладони.В два-три столетья был преображенВесь старый мир: разрушен и отстроен.На миллионы световых годовРаздвинута темница мирозданья,Хрустальный свод расколот на кускиИ небеса проветрены от Бога.
5
Наедине с природой человекКак будто озверел от любопытства:В лабораториях и тайникахЕе пытал, допрашивал с пристрастьем,Читал в мозгу со скальпелем в руке,На реактивы пробовал дыханье,Старухам в пах вшивал звериный пол.Отрубленные пальцы в термостатах,В растворах вырезанные сердцаПульсировали собственною жизнью:Разъятый труп кусками рос и цвел.Природа, одурелая от пыток,Под микроскопом выдала своиОт века сокровеннейшие тайны:Механику обрядов бытия.С таким же исступлением, как раньшеВ себе стремился выжечь человекВсё то, что было плотью, так теперьОтвсюду вытравлял заразу духа,Охолощал не тело, а мечту,Мозги дезинфицировал от веры,Накладывал запреты и табуНа всё, что не сводилось к механизму:На откровенье, таинство, экстаз...Огородил свой разум частоколомТорчащих фактов, терминов и цифрИ до последних граней мирозданьяРаздвинул свой безвыходный Таноб.
6
Но так едка была его пытливость,И разум вскрыл такие недра недр,Что самая материя иссякла,Истаяла под ощупью руки...От чувственных реальностей осталасьСомнительная вечность вещества,Подточенного тлёю Энтропии;От выверенных Кантовых часов,Секундами отсчитывавших время, —Метель случайных вихрей в пустоте,Простой распад усталых равновесий.Мир стер зубцы Лапласовых колес,Заржавели Ньютоновы пружины,Эвклидов куб – наглядный и простой —Оборотился Римановой сферой:Вчера Фома из самого себяСтупнею мерил радиус вселеннойИ пядями окружность. А теперь,Сам выпяченный на поверхность шара,Не мог проникнуть лотом в глубину:Отвес, скользя, чертил меридианы.Так он постиг, что тяготенье телЕсть внутренняя кривизна пространства,И разум, исследивший все пути,Наткнулся сам на собственные грани:Библейский змий поймал себя за хвост.
7
Строители коралловых атолловНа дне времен, среди безмерных вод —В ограде кольцевых нагроможденийСвоих систем – мы сами свой Таноб.Мир познанный есть искаженье мира,И человек недаром осужденВ святилищах устраивать застенки,Идеи обжигать на кирпичи,Из вечных истин строить казематыИ вновь взрывать кристаллы и пластыИ догматы отстоенной культуры:Познание должно окостенеть,Чтоб дать жерло и направленье взрыву.История проникнута до днаКолоидальной спазмой аскетизма,Сжимающею взрывы мятежей.Свободы нет, но есть освобожденье!Наш дух – междупланетная ракета,Которая, взрываясь из себя,Взвивается со дна времен, как пламя.
16 мая 1926
Коктебель
Коктебельские берега
Эти пределы священны уж тем, что однажды под вечерПушкин на них поглядел с корабля по дороге в Гурзуф.
25 декабря <1926 Коктебель>
Дом поэта
Дверь отперта. Переступи порог.Мой дом раскрыт навстречу всех дорог.В прохладных кельях, беленных известкой,Вздыхает ветр, живет глухой раскатВолны, взмывающей на берег плоский,Полынный дух и жесткий треск цикад.А за окном расплавленное мореГорит парчой в лазоревом просторе.Окрестные холмы вызореныКолючим солнцем. Серебро полыниНа шиферных окалинах пустыниТорчит вихром косматой седины.Земля могил, молитв и медитаций —Она у дома вырастила мнеСкупой посев айлантов и акацийВ ограде тамарисков. В глубинеЗа их листвой, разодранной ветрами,Скалистых гор зубчатый окоемЗамкнул залив Алкеевым стихом,Асимметрично-строгими строфами.Здесь стык хребтов Кавказа и Балкан,И побережьям этих скудных странВеликий пафос лирики завещанС первоначальных дней, когда вулканМетал огонь из недр глубинных трещинИ дымный факел в небе потрясал.Вон там – за профилем прибрежных скал,Запечатлевшим некое подобье(Мой лоб, мой нос, ощечье и подлобье),Как рухнувший готический собор,Торчащий непокорными зубцами,Как сказочный базальтовый костер,Широко вздувший каменное пламя, —Из сизой мглы, над морем вдалекеВстает стена... Но сказ о КарадагеНе выцветить ни кистью на бумаге,Не высловить на скудном языке.Я много видел. Дивам мирозданьяКартинами и словом отдал дань...Но грудь узка для этого дыханья,Для этих слов тесна моя гортань.Заклепаны клокочущие пасти.В остывших недрах мрак и тишина.Но спазмами и судорогой страстиЗдесь вся земля от века сведена.И та же страсть и тот же мрачный генийВ борьбе племен и в смене поколений.Доселе грезят берега моиСмоленые ахейские ладьи,И мертвых кличет голос Одиссея,И киммерийская глухая мглаНа всех путях и долах залегла,Провалами беспамятства чернея.Наносы рек на сажень глубиныНасыщены камнями, черепками,Могильниками, пеплом, костяками.В одно русло дождями сметеныИ грубые обжиги неолита,И скорлупа милетских тонких ваз,И позвонки каких-то пришлых рас,Чей облик стерт, а имя позабыто.Сарматский меч и скифская стрела,Ольвийский герб, слезница из стекла,Татарский глёт зеленовато-бусыйСоседствуют с венецианской бусой.А в кладке стен кордонного постаСреди булыжников оцепенелиУзорная арабская плитаИ угол византийской капители.Каких последов в этой почве нетДля археолога и нумизмата —От римских блях и эллинских монетДо пуговицы русского солдата.Здесь, в этих складках моря и земли,Людских культур не просыхала плесень —Простор столетий был для жизни тесен,Покамест мы – Россия – не пришли.За полтораста лет – с Екатерины —Мы вытоптали мусульманский рай,Свели леса, размыкали руины,Расхитили и разорили край.Осиротелые зияют сакли;По скатам выкорчеваны сады.Народ ушел. Источники иссякли.Нет в море рыб. В фонтанах нет воды.Но скорбный лик оцепенелой маскиИдет к холмам Гомеровой страны,И патетически обнаженыЕе хребты и мускулы и связки.Но тени тех, кого здесь звал Улисс,Опять вином и кровью напилисьВ недавние трагические годы.Усобица и голод и война,Крестя мечом и пламенем народы,Весь древний Ужас подняли со дна.В те дни мой дом – слепой и запустелый —Хранил права убежища, как храм,И растворялся только беглецам,Скрывавшимся от петли и расстрела.И красный вождь, и белый офицер —Фанатики непримиримых вер —Искали здесь под кровлею поэтаУбежища, защиты и совета.Я ж делал всё, чтоб братьям помешатьСебя – губить, друг друга – истреблять,И сам читал – в одном столбце с другимиВ кровавых списках собственное имя.Но в эти дни доносов и тревогСчастливый жребий дом мой не оставил:Ни власть не отняла, ни враг не сжег,Не предал друг, грабитель не ограбил.Утихла буря. Догорел пожар.Я принял жизнь и этот дом как дарНечаянный – мне вверенный судьбою,Как знак, что я усыновлен землею.Всей грудью к морю, прямо на восток,Обращена, как церковь, мастерская,И снова человеческий потокСквозь дверь ее течет, не иссякая.
Войди, мой гость: стряхни житейский прахИ плесень дум у моего порога...Со дна веков тебя приветит строгоОгромный лик царицы Таиах.Мой кров – убог. И времена – суровы.Но полки книг возносятся стеной.Тут по ночам беседуют со мнойИсторики, поэты, богословы.И здесь – их голос, властный, как орган,Глухую речь и самый тихий шепотНе заглушит ни зимний ураган,Ни грохот волн, ни Понта мрачный ропот.Мои ж уста давно замкнуты... Пусть!Почетней быть твердимым наизустьИ списываться тайно и украдкой,При жизни быть не книгой, а тетрадкой.И ты, и я – мы все имели честь«Мир посетить в минуты роковые»И стать грустней и зорче, чем мы есть.Я не изгой, а пасынок России.Я в эти дни ее немой укор.И сам избрал пустынный сей затворЗемлею добровольного изгнанья,Чтоб в годы лжи, паденья и разрухВ уединеньи выплавить свой духИ выстрадать великое познанье.Пойми простой урок моей земли:Как Греция и Генуя прошли,Так минет всё – Европа и Россия.Гражданских смут горючая стихияРазвеется... Расставит новый векВ житейских заводях иные мрежи...Ветшают дни, проходит человек.Но небо и земля – извечно те же.Поэтому живи текущим днем.Благослови свой синий окоем.Будь прост, как ветр, неистощим, как море,И памятью насыщен, как земля.Люби далекий парус корабляИ песню волн, шумящих на просторе.Весь трепет жизни всех веков и расЖивет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.
25 декабря 1926
