Велимир Хлебников - Том 5. Проза, рассказы, сверхповести

<4-й парус>

Смерть Паливоды

Вокруг табора горели костры.

Возы, скрипевшие днем, как того требовала неустрашимость их обладателей, теперь молчали.

Ударяя в ладоши и кивая головой, казаки пели.

Славни молодцы паны запорожцы.Побачили воны цаплю на болоте.Отаман каже: «От же, братцы, дивка!»А есаул каже: «Я з нею кохався».А кошевой каже: «А я и повинчався».

Так, покручивая усы, пели насмешливую, неведомо кем сложенную песенку, смеющуюся над суровым обычаем Сечи Запорожской, этого русского ответа на западных меченосцев и тевтонских рыцарей.

Молчавшие стояли и смеялись себе в усы; испуганный кулик прилетел на свет пламени и, захлопав крыльями, улетел прочь.

Коростель, эта звонкая утварь всех южных ночей, сидел и кричал в лугу. Волы лежали в степи подобно громадным могильным камням, темнея концом рог. Искалась на них надпись благочестивого араба: так дивно, как поднятые ребром серые плиты, подымались они косым углом среди степи из земли. Одинокий верблюд, которого пригнал лазутчик-крымчак, спесиво смотрел на это собрание воинов, вещей, волов в дикой зеленой стране, эти сдвинутые вместе ружья с богатой отделкой ствола и ложа, эти ратища со значками, эти лихо повернутые головы, эти кереи, вольно ложившиеся на плечах, воинственно и сурово сбегавшие вниз, где еще вчера, быть может, два волка спорили над трупом третьего, или татары варили из конины обед. Зегзицыны чоботы быстро и нежно трепетали под телом большой бабочки.

Назавтра, чуть забелелся рассвет, табор тронулся в путь.

Снова заскрипели возы, как множество неустрашимых, никого не боящихся людей. Вот показались татары; порыскав в поле, они исчезли. Их восточные, в узких шляпах, лица, или хари, как не преминул бы сказать казак, выражали непонятную для европейца заботу. Казаки заряжали пищали, сдували с полки пыль, осматривали кремни, настороженно висевшие над ударным местом, и в шутку стреляли в удальцов.

На быстрых утлых челнах продолжался путь. Сквозь волны, натрудясь белым у одних, смуглым у других телом, казаки гребли, радуясь тихой погоде и смеясь буре, ободряемые сопутствующим ветром.

Был предан мятежу целый край. Ведя за руку плачущих черноволосых женщин или неся на плече дырявые мешки с золотыми и серебряными сосудами, шли победители к морю.

Славную трубку раскурили тогда воители. Казалось, казацкий меч сорвался с чьих-то плеч и плясал гопака по всей стране. На обратном пути довольные, шутя и балагуря, плыли казаки; гребли весело и пели. Пел и Паливода. Не думали они о том, что близка смерть для многих храбрецов. Да и была ли бы возможна эта жизнь, если б они задавали судьбе эти вопросы!

Паливода стоял и думал; оселедец вился по его гладкому затылку; пастбище смертей с рукоятью, как куст незабудок, было засунуто за широкий пояс. Холодней волн озера блестел его угол за поясом. Белая рубаха и испачканные смолой штаны украинского полотна дополняли наряд – суровый и гордый. Загорелая рука была протянута к закату; другие казаки были в повязке осенних маков.

Оперся на свое собрание бирюзы и сапфиров казак и смотрел вдаль, на пылающее от багрянца море.

Между тем, как волк, залег на их пути отряд крымских татар. Была сеча; многие остались лежать, раскинув руки, и всякого крылатого прилетного татарина кормить очами. В ту пору это было любимое лакомство орлов. Случалось, что сытые орлы не трогали груды трупов на поле сечи и клевали только глаза. Лютая суровая сеча. И был в станице бессмертных душ, полетевших к престолу, Паливода. Зрелым оком окинул он, умирая, поле битвы и сказал: «Так ныне причастилась Русь моего тела, иду к горнему престолу».

И оставил свое тело мыть дождям и чесать ветру и полетел в высокие чертоги рассказать про славу запорожскую и как погиб за святую Русь.

И увидел, пока летел, Нечосу и его спутников, и запорожскую «ненько», принимающую величественным движением руки целующих ее руку, с наклоненными стрижеными головами, ходоков земли запорожской. И стадо вельмож кругом.

И смутилось сердце и заплакал, но после запел воинственно и сурово. И величавый летел по небу.

Увидел синий дым и белую хату, и подсолнух, и вишни и крикнул сурово и гордо:

Пугу, братцы, пугу!Пугу, запорожцы!

И высунулось из светлицы доброе и ласковое лицо и ответило: «Пугу, пугу!»

И снова голосом, в котором дрожала недавняя обида, казак ответил: «Казак с большого луга».

И снова закивал старой головой и позвал казака до дому. Мать накрывала на скатерть и с улыбкой смотрела на воина. Так нашла уют тоскующая душа казака. Он слушал рассказ про обиды и думал, как помочь своему воинству. И, наклонясь из старого окошка, видели, как на земле, гикая и улюлюкая, несся Молодые Кудри на тучу врагов и вдруг, дав назад, поволок по полю дичь. И как, точно свет из разорвавшейся тучи, понеслись с копьями оправившиеся казаки, и все смешалось и бежало перед ними. И за плечами Сечи Запорожской, казалось, вились крылья. Была победа за русскими. И поклонился в пояс, и полетел дальше Паливода, смутный и благодарный.

И как песнь жаворонка, которая постепенно переходит в стук мечей и шум сечи и голоса победителей, донеслась до него ликующая казацкая песнь: «Пугу, братцы, пугу!» Воины с длинными крыльями летели к нему навстречу и, со светлыми лицами божественных юношей, умчали завернутую в согнутые крылья человеческую душу к покою и миру.

Так предстал пред светлые очи гордый казак, чей сивый ус вился вокруг как бы каменной щеки, а голубые глаза смотрели холодно и спокойно и на самую смерть.

А победители казаки долго сумно стояли над могилой Пали воды, пока старейший не махнул рукой и не сказал: «Спи, това рищ!» – дав тем самым знак закапывать могилу славного.

5-й парус

Путешествие на пароходе

Громад во мгле оставив берег,Направив вольный в море бегИ за собою бросив Терек,Шел пароход и море сек.Во мгле ночей что будет с ним?Сурова и мрачна судьба пароходов,Много из тех, кто земными любим,Скрыто внутри его шелковых сводов.Прильнув к веревочной ограде,Задумчиво смотрели полудети,В каком жемчужном водопадеЛетели брызги в синем свете.И призрак стеклянный глубин,И чайки на берег намеки:Они точно крылья судьбин,От берега мы недалеки.На палубах шныряют сотни,Плывешь ты, по морю прохожий,Окован суровою кожей;Морские поют оборотни.Окраскою серою скроменИ строгий в строеньи своем,Как остров во мраке огромен,Рассек голубой водоем.В плаще, одряхлевшем от носки,Блестя золотыми погонами,Взошел его вождь на подмостки –Он правит служебными звонами.– Теченье мысли не нарушу,–Кто-то сказал, смеясь во взоре,–Что будет год, оставив сушу,Наполним воздух или море.– Но что же, если мы вспорхнемОднажды дальше в синеву,–Со звезд полуночным огнемУвижу землю наяву.Ведь власти – речь и материкНа жизнь и смерть хранят союз,Как будто войн устал старикНести на плечах мелкий груз.Возница мира раньше везМолниегривыми конямиИз мира страданий и слезБолее скорбей, одетых тенями.И к быту первых дикарейМечта потомков полетит,И быт без слов – скорей, скорей! –Она задумчиво почтит.– Если мир одной державойСтанет – сей образ люди ненавидят, –В мече ужели посох ржавыйПотомки воинов увидят?Когда от битв небес излучинВся содрогается земля,Ученых разум станет скучен,И я скучаю, им внемля.Да, те племёна, <что> моложе,Не соблазнились общим братством,Они мечом добудут ложе<. . . . . . . . . . . . . . .>– Не в самых явных очертанияхРок предстоит для смертных глаз,Но иногда в своих скитанияхОн посещает тихий час.«Мне отмщение и Аз воздам»,–Все, может быть и мы услышим.Мы к гневным молний бороздамЛишь в бури час умы колышем.Пожар я помню небоскребаИ глину ласточек гнезда,Два-три серебряные зобаЯ не забуду никогда.Огнем и золотом багровымПожар красивый рвет и мечет,А на стене в окне суровомБеспечно ласточка щебечет.Летают молнии пламенаНа свод морей, как трость волнуем,И ветров гневные племенаРассвирепели поцелуем.Еще ужасней наводненье:Где раньше пела детвора,Там волны с криками «ура»Ломают бедное селенье.Везде мычащие стадаКак будто ревом помогают,И из купален без стыдаНагие люди выбегают.Судов на пристани крушенье,Плачевный колокола звонИ на равнине в отдаленьиИ крик, и вопль, и бледный стон.И что ж? где волны диким гнездом змейС лобзаньем к небу устремлялись,Там голубиный сон морейИ солнца блеск – его скиталец.Да, от дворцов и темных хижинИдет мятеж на власть рассудка.Добряк в очках сидит обижен,Глупца услышать ведь не шутка.– О судьбах речь, кто жил глубоко,Кто сумрак и огонь зараз,Тот верит в видящее око,Чету всевидящую глаз.Бойтеся русских преследовать,Мы снова подымем ножиИ с бурями будем беседоватьНа рубежах судьбы межи.И если седьмое коленоМешает яд и точит нож,Его права на то: изменаПодкралась с лицами вельмож.На злодеяния бешеном валеДолжен носиться потомка челнок,За то, что у предков когда-то отнялиСлаву, лучи и венок.– О юноша, ваш лепет,То дерзкий, то забавный,Мне рассказал, что вами не питКубок общий, в мире главный.Ведь листья зеленые жили особо,Позднее сплетались в державы стволов,Туда и мы – любимцы гроба,Невода мертвых неясный улов.– Желудок князем возгласить,Есть в этом, верю, темный смысл.Пора кончать тех поносить,Кто нас к утесу дум возвысил.Как на глав змеиных смыселПесни чертога быть зодчим,Как рассказать володение чисел,Поведать их полдням и ночам?О, сумасшествие пророка,Когда ты мир ночей потряс,Ты лишь младенцем в объятиях рокаНесся сквозь звездных сияние ряс.– А изображение главыВам дорогого существа:Сестры, невесты, брата – выЛучи другого естества <?>– Кто изнемог под тяжестью возмездийИ жизнь печальную оглянет,Тот пред лицом немых созвездийСвоего предка проклянет.Опасно видеть в вере платуЗа перевоз на берег цели,Иначе вылезет к родному братуСам лысый черт из темной щели.Мы жребия войн будем искать,Жребия войн земле неизвестного,И кровью войны станем плескатьВ лики свода небесного.И мы живем верны размерам,И сами войны суть лады,Идет число на смену верамИ держит кормчего труды.И грозная бьется гораСверкающей радугой пыли.Когда мы судили «вчера»,О роке великом забыли.– Помнишь безумную ласточек дурь,Лиц пролетающих около,Или полет через области бурьБело-жестокого сокола?О, бедствие нам – одиноким и зрячимСтолбам на полях слепоты.Ответим мы стоном и плачемНа шествие судеб пяты.Ты прав: не костер, а вязанка готовая дров,Из кубка живого я не пил.Ты же, чей разум суров,Ты старого разума пепел.Мы не рождаемся в жизнь дважды, –Сказал задумчивый мудрец.–Так веселись, будь светел каждый,И здравствуй ты, о звон колец!Свершай же, свершай свой бег,О, моря жестокого данник.Идешь, так хотел человек,Иди же, иди же, о странник!И храмы убийства быковВ широких и круглых стенах,И буря внезапных хлопков,И бык, упадающий в прах.И жизни понятен мне снова учебник,Мрет муравейника правда живая,А ты, таинственный волшебник,За дубом стоишь, убивая:Приятно гибель и расколПринесть, как смерти чародейник,Огромного дуба сокрытый за ствол,В кипучий трудом муравейник.

А волны черные и бурныеС журчаньем бились о прибой,Как будто дерзко-балагурныеБеседы с мрачною судьбой.Наездник напрасно, плывя, помогал.Конь вороной за отлива волнойШел, храпя,И после в испуге долой убегал,Ремнями возницу идти торопя,И снова к прибою бежал, оживая,Как будто в глубинах друзей узнавая,Как будто бы родина там вдалеке,Кругом же прибоя черта снеговая<. . . . . . . . . . . . . . .>– Вы, книги, пишетесь затем ли,Чтоб некогда ученый воссоздал,Смесив в руке святые земли,Что я когда-то описал?И он идет: железный остовПронзает грудью грудь морскую,И две трубы неравных ростовБросают дымы; я тоскую.Морские движутся хоромы,Но, предков мир, не рукоплещь,Ведь до сих пор не знаем, кто мы:Святое Я, рука иль вещь?Мы знаем крепко, что однаждыЗемных отторгнемся цепей,Так кубок пей, хотя нет жажды,Но все же кубок жизни пей.Мы стали к будущему зорки,Времен хотим увидеть даль,Сменили радугой опорки,Но жива спутника печаль.Меж шестерней и кривошиповСкользит задумчиво война,И где-то гайка, с оси выпав,Несет крушенье шатуна.Вы те же, 300, 6 и 5,Зубами блещете опять,Их вместе с вами, 48,Мы, будетляне, в сердце носимИ их косою травы косим.Нас просят тщетно: мир верни,Где нет винта и шестерни.Но будетлянин, гайки трогая,Плаща искавший долго впору,Он знает, он построит многое,В числе для рук найдя опору.Ведь к сплаву молний и лавиныКричали толпы: «Мы невинны!»О человек, забудь смирение!Туда, где старой осью хлябая,Чуть поборая маслом трениеИ мертвых точек перебой,–Одно, одно! – созвездье слабоеВ волненьи борется с судьбой,Туда иди, красавец длани,Будь старшим братом этой лани,Ведь меж вечерних и звездных колесТы один восстаешь на утес.И войны пред тем умеряют свой гнев,Кто скачет, рукою о рок зазвенев.Земного пути колесо маховое,И вечер, и речка, и черные хвои,И оси земной в тучах спрятанный вал –Кобзу кобзарю подавал,А солнце – ремень по морям и широтам –Скользит голубым поворотом.

Сын Выдры кричит «ау» Индии спящей.