Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

«И возвратятся псы на блевотину свою»

«Я советский наглый „рыжий“С красной пробкой в голове.Пил в Берлине, пил в Париже,А теперь блюю в Москве».

(«Хождения по гонорарам»)

В среду он назвал их палачами,А в четверг, прельстившись их харчами,Сапоги им чистил в «Накануне».Служба эта не осталась втуне:Граф, помещик и буржуй в квадрате —Нынче издается в «Госиздате».

Военный фельдшер, демагог,Делец, упитанный и юркий,Матросской бранью смазав слог,Собрал крыловские окурки.

Семь лет «Демьяновой» ухойИз красной рыбы, сплошь протухшей,Он кормит чернь в стране глухой,Макая в кровь язык опухший.

Достиг! Советские чиныЕму за это дали правоНосить расстрелянных штаныИ получать пайки удава.

Раскрасневшись, словно клюква,Говорит друзьям Не-Буква:«Тридцать сребреников? Как?!Нет, Иуда был дурак…За построчные лишь слюниСамый скромный ренегатСлупит больше во сто крат!»

Гигиенические советы*

(Из эмигрантского альбома)

Ты не салопница, ты муж почтенных лет.Не сплетничай! Тебе какое дело —Живет ли Львов с хозяйкой или нет?У Львова собственный карман, душа и тело.

Не спорь с прохожими. Сто душ — сто разных струн.Чем в клочья драть последние рубашкиИ зря запутывать российский наш колтун,Сыграй с соседом лучше молча в шашки.

Левей раз в месяц, чаще — непристойно,И то же самое скажу о правизне.А то уж очень это беспокойно —Два раза в день менять свой щит в грызне.

Бесчестно звать других распяться к скифам,А самому в Passy зарыться в ил.Иль Прометей, воспетый старым мифом,Чужой печенкой коршуна кормил?..

Работы нет? Мансарда — тесный шкап?Не унывай… Скажу тебе заочно:Земная жизнь ведь беженский этап,Лишь в вечности устроимся мы прочно.

Когда твоя хозяйка пансионаХарактером подобна сатане,Не ставь креста на всей чужой стране —Такое заключенье беспардонно.

Твой сват в Москве «устроился» и сыт?Но тысячам других безмерно тяжко.Не утверждай же, вздорная букашка,Что там в Москве всеобщий райский быт.

Задумавши из Вены плыть в Париж,—Парижских не запрашивай собратий…У них ведь свой, особенный престиж:«Сиди, не рыпайся! Нет крова! Нет занятий!»

На диспуты, о брат мой, не ходи!Чужих мозгов брать на прокат не надо.Иль гор словесных мало позади —Зачем же вновь записываться в стадо?

Кто б ни божился с миною блаженной,—«Завоеваньям революции» не верь:Болели зубы — взвился Красный ЗверьИ зубы с головой отгрыз мгновенно.

Красная бабушка*

(С натуры)

Подрубленных волос лохмато-серый круг,Глаза сознательной, тупой марксистской жабыИ в нижней челюсти, широкой, как битюг,Упорство деревенской старой бабы.

Она приехала в саксонский пансионЧинить свои одышки и запорыИ целый день, как красный граммофон,Разводит всласть советские узоры.

«Лжет эмиграция: у нас прекрасный строй,—Багеты, справедливость и культура…Крестьяне обжираются икрой,Рабочий — мощная, свободная фигура.

Буржуазия розовеет с каждым днем,Интеллигенция ликует от восторга.Неслыханный, невиданный подъем,—А все венчает ренессанс Внешторга…»

Лишь об одном ни звука граммофон:Что сын ее — персона в чрезвычайке,Что дочь ее — предатель и шпион,Что все ее друзья из той же шайки.

Что у себя на даче в дни войны,—На самой буржуазной барской даче,—Она, для ускорения «весны»,Хранила бомбы… Ведь нельзя-с иначе…

Что в предварилке высидевши год,Она жила там мирно, как в курорте.Зато теперь «проклятый старый гнет»Она клянет с незлобливостью черта.

А немки слушают и вяжут всласть носки…«Ах, милый Кремль, Калинкин мост и Невский!Страна икры, разгула и тоски,Где жил Толстой, где плакал Достоевский…»

О Господи! Мильон святых могилЗияет ранами у своего подножья,—А этот старый, наглый гамадрилЖивет и шамкает и брызжет красной ложью.

Политический сонет*

(Вместо передовицы)

«Суровый Дант не презирал сонета»,—Нам поступать грешно наоборот…Философы грозят кончиной света,А жители танцуют всласть фокстрот.

Сто кризисов и каждый без просвета,Зачахли музы, жизнь — водоворот,То падает, то лезет вверх монета,Народ в кино лавиной прет и прет.

Лойолы с капиталами и с весомФлиртуют беспардонно с красным бесом.В кого метать летучий бумеранг?..

В средневековье новое вступая,Невольно скажешь, горестно вздыхая:О современность, ты — орангутанг!

Любовь к ближнему*

Сидите на месте и не рыпайтесь! Париже — ни квартир, ни работы.

Твой ближний влез уже на плотИ ест, поплевывая в море,—А ты в волнах, раскрывши рот,Плывешь к спасительной опоре.

Еще усилие одно…Но сверху гневный визг протеста:«Не доплывешь! Ступай на дно!Здесь на плоту нет больше места!..»

Из альбома женоненавистника*

На сей планете не бывает, — ах! —Всей полноты познанья в высшем смысле:Варвара на пяти щебечет языках,Но ни один не служит ей для мысли.

Мне женщин не понять вовеки:Дурак — от пят до глаз баран,А у Софи глаза Сенеки,Но в голове сплошной изъян.

В слезах из рая Ева уходила…Но ей Адам из перьев какадуПередник сделал с пряжкой на заду.Вмиг Ева расцвела: «Как это мило!»

Петрушка в Париже*

(Лубок)

Петрушка (всплескивая руками, появляется из-за ширмы и поет на мотив «Барыни»):

Укатил я из Москвы,Потому что жить там нудно,—Но в Париже мне, увы,Тоже, братцы, очень трудно…Поступил бы я в Гиньоль,Да у них язык французский…Переучиваться, что ль?Я ведь, миленькие, русский!..Смокинг не на что купить…В кошельке два су на ужин…В кино, что ли, поступить?Да кому Петрушка нужен?Стать шофером? Черта с два!План Парижа, брат, не шутка.Все, бывало, трын-трава,—А теперь — уй-юй — как жутко!..

(Всхлипывает)

Ажан:

Эй, гражданин, ваша карт-д’идантите?

Петрушка (встряхивается): У сороки на хвосте!