Василий Жуковский - Певец во стане русских воинов: Стихотворения. Баллады. Поэмы
Глава X
О том, как они жили в имперском городе
В этом имперском городе все почитали погибшимНашего рыцаря, все сожалели о нем, а БертальдаБоле других; она себя признавала причинойСмерти его, и совесть терзала ей сердце, и милыйРыцарев образ глубоко в него впечатлен был печалью.Вдруг он явился живой и женатый, а с ним и свидетельБрака его, отец Лаврентий; весь город нежданнымЧудом таким приведен был в волненье; прелесть УндиныВсех поразила, и слух прошел, что в лесу из-под властиЗлого волшебника рыцарь избавил ее, что породыЗнатной она. Но на все вопросы людей любопытныхРыцарь ответствовал глухо; патер же был на рассказыСкуп, да и скоро в свой монастырь возвратился он; словом,Мало-помалу толки утихли; одной лишь БертальдеБыло грустно: скорбя о погибшем, она поневолеСердцем привыкла к нему и его своим называла.Скоро, однако, она одолела себя; от природыБыло в ней доброе сердце, но чувство глубокое долгоВ нем не могло сохраняться, и здесь легкомыслие былоВерным лекарством. Ундину ласкала она, а Ундине,Простосердечной, доброй Ундине, боле и болеНравилась милая, полная прелести сверстница. ЧастоЕй говорила она: «Мы, верно, с тобою, Бертальда,Как-нибудь были прежде знакомы, иль чудное что-тоЕсть между нами; нельзя же, чтоб кто без причины, без сильной,Тайной причины, мог так кому полюбиться, как ты мнеВдруг полюбилася с первого взгляда». И в сердце БертальдыЧто-то подобное было, хотя его и смущалаЗависть порою. Как бы то ни было, скоро друг с другомСтали они неразлучны, как сестры родные. Но рыцарьБыл готов уж в замок Рингштеттен, к истокам ДунаяЕхать, и день разлуки, может быть вечной разлуки,Был недалек; Ундина грустила; и вот ей на мыслиВдруг пришло, что Бертальду с собою в замок РингштеттенМогут они увезти, что на то герцогиня и герцог,Верно, по просьбе ее согласятся. Однажды об этомРыцарь, Ундина, Бертальда втроем рассуждали. Был теплыйЛетний вечер, и темною площадью города вместеШли они; синее небо глубоко сияло звездами;В окнах домов сверкали огни; перед ними ходилиЧерные тени гуляющих; шум разговоров, слияньеМузыки, пенья, хохота, крика детей наполнялиЧудным каким-то говором воздух, и он напоен былВесь благовонием лип, вокруг городского фонтанаГусто насаженных. Здесь, от шумной толпы в отдаленье,Близ водоема стояли они, упиваясь прохладойБрызжущих вод, их слушая шум и любуясь на влажныйСноп фонтана, белевший сквозь сумрак, как веющий, легкийПризрак; и их веселило, что так они в многолюдствеБыли одни, и все, что при свете казалось столь трудным,Сладилось само собой без труда в тишине миротворнойНочи; и было для них решено, что Бертальда поедетВ замок Рингштеттен. Но в ту минуту, когда назначалиДень отъезда они, подошел к ним, как будто из мракаВдруг родившийся, длинный седой человек, поклонилсяЧинно, потом кивнул головою Ундине и что-тоНа ухо ей прошептал. Ундина, нахмуривши бровки,В сторону с ним отошла, и тогда начался между нимиШепот на странном каком-то, чужом языке; а ГульбрандуВ мысли пришло, что он с незнакомцем где-то встречался;Тщетно Бертальда его осыпала вопросами; рыцарьБыл как в чаду и все с беспокойством смотрел на Ундину.Вдруг Ундина, захлопавши с радостным криком в ладоши,Кинулась прочь, и блаженством глазки сверкали; с досадойСморщивши лоб и седой покачав головой, незнакомецВлез в водоем, где вмиг и пропал. Тут решилось сомненьеРыцаря. «Что, Ундина, с тобою смотритель фонтановЗдесь говорил?» – спросила Бертальда. С таинственным видомЕй головкой кивнула Ундина. «В твои именины,Послезавтра, ты это узнаешь, Бертальда, мой милый,Милый друг; я тебя и твоих приглашаю на этотПраздник к себе». Другого ответа не было. СкороПосле того они проводили Бертальду и с нею простились.«Струй?» – спросил с содроганьем невольным рыцарь Ундину,С ней оставшись один в темноте перед герцогским домом.«Он, – отвечала Ундина, – премножество всякого вздораМне насказал; но между прочим открыл и такуюНехотя тайну, что я себя не помню от счастья.Если велишь мне все рассказать сию же минуту,Я исполню приказ твой; но, милый, Ундине большаяРадость была бы, когда б ей теперь промолчать ты позволил».Рыцарь охотно на все согласился, и можно ли былоВ чем отказать Ундине, столь мило просящей? И сладкоБыло ей в ту ночь засылать; она, забываясьСном, потихоньку сама про себя с улыбкой шептала:«Ах, Бертальда! как будет рада! какое нам счастье!»
Глава XI
О том, что случилось на именинах Бертальды
Гости уж были давно за столом, и Бертальда, царицаПраздника, в золоте, перлах, цветах, подаренных друзьямиЕй в именины, сидела на первом месте, УндинаС правой руки, а рыцарь с левой. Обед уж кончался;Подали сласти; дверь была отперта; в ней теснилосьМножество зрителей всякого званья; таков был старинныйПредков обычай: каждый праздник тогда почиталсяОбщим добром, и народ всегда пировал с господами.Кубки с вином и закуски носили меж зрителей слуги;Было шумно и весело; рыцарь Гульбранд и БертальдаГлаз не сводили с Ундины; они с живым нетерпеньемЖдали, чтоб тайну открыла она; но Ундина молчала;Было заметно, что с сердца ее и с уст, озаренныхЯсной улыбкой, было готово что-то сорваться;Но (как ребенок, любимый кусок свой к концу берегущий)Все молчала она, чтоб продлить для себя наслажденье.Рыцарь смотрел на нее с неописанным чувством; Ундина,В детской своей простоте, с своим добродушием, прелестьАнгела божия в эту минуту имела. Вдруг гостиСтали ее убеждать, чтоб спела им песню. СверкнулиЯрко ее прекрасные глазки; поспешно схватилаЦитру и вот какую песню тихо запела:«Солнце сияет; море спокойно; к брегу с любовьюВоды теснятся. Что на душистой зелени брегаСветится, блещет? Цвет ли чудесный, посланный небомСвежему лугу? Нет, светлоокий, ясный младенецТам на зеленом дерне играет. Кто ты, откуда,Милый младенец? Как очутился здесь, на чужбине?Ах: из отчизны был он украден морем коварным.Бедный, чего ж ты между цветами с жадностью ищешь?Цвет благовонный жив, но без сердца; он не услышитДетского крика; он не заменит матери нежной.Лучшего в жизни рано лишен ты, бедный младенец.Мимо проехал с свитою герцог; в пышный свой замокВзял он сиротку; там герцогиня благостным сердцемБедной сиротке мать заменила. Стала сироткаДевою милой, радостью сердца, прелестью взоров;Милую деву промысел божий щедро осыпалВсем… но отдаст ли лучшее в жизни, мать и отца, ей?»С грустной улыбкой цитру свою опустила Ундина;Песня ее растрогала всех, а герцог с женоюПлакали. Герцог сказал: «Так точно случилось в то утро,Милая наша сиротка Бертальда, когда милосердыйБог наградил нас тобою; но права певица, не можемЛучшего блага земного тебе возвратить мы, роднуюМать и родного отца». Ундина снова запела:«Мать тоскует, бродит, кличет… нет ей ответа;Ищет, ищет, что ж находит? дом опустелый.О, как мрачен, как ужасен дом опустелый,Где дотоле днем и ночью мать в упоеньеЦеловала, миловала дочку родную!Будет снова заниматься ярко денница;Придут снова дни весенни, благоуханны;Но денница, дни весенни, благоуханныНе утешат боле сердца матери бедной;Все ей чуждо; в целом свете нет ей отрады;Невозвратно все пропало с дочкой родною». —«О Ундина! рада бога открой мне! ты знаешь,Где отец мой и мать; ты этот, этот подарокМне приготовила. Где они? Здесь? Отвечай мне, Ундина»Взор Бертальды, сверкая, летал по собранью; меж знатных,С ними сидевших гостей выбирала она. Но УндинаВдруг залилася слезами, к толпе обратилась, рукоюЗнак подала и воскликнула: «Где вы? явитесь,Найденной дочери вашей отец и мать!» РасступиласьС шумом толпа; из средины ее рыбак и старушкаВышли; робко глаза устремили они на Ундину.«Вот она, ваша родная дочь!» – закричала Ундина,Им указав на Бертальду; и с громким рыданьем на шеюБросились к ней старики; но Бертальда с пронзительным крикомИх от себя оттолкнула; страх, изумленье, досадаВдруг на лице ее отразились. Какой нестерпимый,Тяжкий удар для ее надменной души, ожидавшейНового блеска с открытием знатных родителей! Кто же?Кто же эти родители? Нищие!.. В эту минутуВ мысль ей пришло, что все то придумано хитро УндинойС тем, чтоб унизить ее перед светом и рыцарем. «ЗлаяЛожь! обманщица! подкуп!» – вот что твердила Бертальда,Гневно смотря на старушку, да мужа ее и Ундину.«Господи боже! – тихонько старушка шептала. – Какое жЗлое созданье стала она! а все-таки сердцеЧует мое, что она мне родная». Рыбак же, сложившиРуки, молился, чтоб бог не карал их, послав им такуюДочь; а Ундина, как ангел, вдруг утративший небо,Бледная, в страхе незапном, не ведая, что с нейДелалось, вся трепетала, «Опомнись, Бертальда! Бертальда,Есть ли душа у тебя?» – она повторяла, стараясьДоброе чувство в ней возбудить, но напрасно; БертальдаТочно была вне себя; она в исступленье кричалаКриком; рыбак и старушка плакали горько, а гости,Странным явленьем таким изумленные, начали шумноСпорить, кто за Ундину, кто за Бертальду; в ужасныйВсе пришло беспорядок, и вот напоследок Ундина,С чувством своей правоты, с благородством невинности мирной,Знак подала рукою, и все замолчали. Смиренно,Тихо, но твердо оказала она: «Вы странные люди!Что я вам сделала? Чем раздражила я вас? И за что выТак расстроили милый мой праздник? Ах, боже! донынеЯ о ваших обычаях, вашем безумном, жестокомОбразе мыслей не знала, и их никогда не узнать мне.Вижу, что все безрассудно придумано мной; но причинойЭтому вы одни, а не я. Хотя здесь наружностьВся на меня, но вы знайте: то, что сказала я, правда.Нет у меня доказательств; но я не обманщица, слышитБог правосудный меня; а все, что здесь о БертальдеЯ говорила, было открыто мне тем, кто в морскиеВолны младенцем ее заманил, потом на зеленыйБерег отнес, где ее и нашел знаменитый наш герцог». —«Слышите ль? – громко вскричала Бертальда. – Она чародейка,Водится с злыми духами; сама при всех признаетсяВ этом она». – «О нет, – Ундина воскликнула с чистымНебом невинности в мирных очах, – никогда чародейкойЯ не была; мне неведомо адское зло». – «Так бесстыдноЛжет и клевещет она. Ничем нельзя доказать ейЗдесь, что рыбак отец мне, а нищая – мать. О! покинемЭтот дом и этот город; где я претерпелаСтолько стыда», – «Нет, Бертальда, – ответствовал герцог, – отсюдаЯ дотоле не выйду, пока не решится сомненьеНаше вполне». То слыша, старушка приблизилась робкоК герцогу, низко ему поклонилась и вот что сказала:«Вы, государь, своим высоким герцогским словомВдруг на разум меня навели. Скажу вам, что еслиВаша питомица подлинно дочь нам, то должно, чтоб былиТри родимых пятна, как трилистник видом, под правойМышкой ее и точно такие же три на подошвеПравой ноги. Позвольте, чтоб с нею я вышла». От этихСлов побледнела Бертальда, а герцог велел герцогинеВыйти вместе с нею и взять с собою старушку.Скоро назад возвратились они; герцогиня сказала:«Правда правдой; все то, что здесь объявила хозяйкаНаша, есть сущая истина: эти добрые людиТочно отец и мать питомицы нашей Бертальды».С этим словом герцог с женой и с Бертальдой и вместеС ними, по воле герцога, старый рыбак и старушкаВышли; гости, кто веря, кто нет, разошлись; а Ундина,Горько, горько заплакав, упала в объятия мужа.
Глава XII
