Юрий Оболенцев - Океан. Выпуск двенадцатый
— Подняли сигнал «Застопорить ход», — доложил боцман. — И еще: «Открываю огонь!»
Федосеев колебался. На какую-то долю секунды он успел подумать о том, что немцы допустили просчет: перехватывая торпедный катер, они оставили открытым сектор для атаки транспортов. Федосеев понимал их: ну разве могли они предположить, что единственный катер, которому в пору флаг спустить, решится на такую дерзость? К тому же транспорты оставались еще и под защитой сторожевика. Но тут уж Федосееву выбирать не приходилось, и он, бросив короткий взгляд на матросов, на силуэты приближающихся катеров, круто положил право руля.
Почувствовав его замысел, ближний к транспортам охотник стал забирать левее, сверкнули вспышки орудийных выстрелов, потянулся за кормой, густея, хвост дымовой завесы. Он шел на полном ходу наперерез, пытаясь успеть проскочить между торпедным катером и транспортами, разделить их дымовой завесой.
Федосеев подосадовал: тот успевал выполнить свой маневр. Но в следующую же секунду, когда слева под самым бортом ухнул снаряд, Федосеев понял, что охотника надо обязательно пропустить: хоть и рискованно оставаться под его огнем, но есть шанс скрыться за его же дымовой завесой.
— Огонь, — скомандовал он, когда охотник проходил мимо кабельтовых в двух, стреляя из носового и кормового орудий. Дробно ударили в ответ оба пулемета, огненными бусами потянулись трассы очередей к нему.
Федосеев рванул рукоятку телеграфа на «полный», почти сразу почувствовал, как катер неудержимо стелется над водой. И нажал нетерпеливо на ревуны: «Торпедная атака!» Он рассчитывал проскочить дымовую завесу и, вырвавшись на чистую воду, атаковать транспорты. Что будет дальше, об этом пока не думалось.
Удушливый запах дыма плотно ударил в лицо. Казалось, не катер — самолет летит, пробивая густую облачность. Но это длилось всего несколько секунд. Распахнулся навстречу светлый простор, и Федосеев отчетливо увидел впереди два длинных транспорта, сыто осевших в воде. Сторожевик бил из всех орудий прямо в лицо, снаряды ложились вдоль бортов, вздымая фонтаны воды, и было удивительно, что пока ни один из них не угодил прямо в катер.
Сзади, за дымовой завесой, хлопали выстрелы, но охотников не было видно, и лишь тот, что ставил завесу, широко разворачивался теперь справа, не переставая стрелять. Нацеливая катер на первый транспорт, Федосеев подумал, что он все же счастливый человек — так удачно вышел в атаку и пока не получил еще ни одного попадания. Он вдруг понял, что рассчитал все правильно, что промаха не будет, не должно быть, — и кровь жарко ударила ему в голову от предчувствия удачи.
— Аппараты товсь! — Федосеев не услышал своего голоса при второй команде — «Пли!», — а только увидел, как справа легко скользнуло темное тело торпеды, и почувствовал, как катер чуть приподнялся облегченным бортом. «Пошла!» Он помедлил долю секунды, провожая взглядом торпеду и моля об одном: не промахнуться бы! — и круто положил лево руля, повернув катер на обратный курс.
— Накрыли! Товарищ командир, накрыли! — закричал боцман, и голос его, почти неслышный за ревом моторов, переломился в грохоте взрыва.
Федосеев быстро оглянулся: над транспортом, ближе к корме, взметнулось пламя. Носовая часть стала задираться над водой, кормовая проваливалась вниз. «Все! — подумал Федосеев возбужденно. — Точно сработано! — И покосился на другую, оставшуюся торпеду. — Может, и эта будет счастливой?» Он решил сделать новый заход и атаковать второй транспорт. «Крайневу с ребятами поможем!» Но понимал, что на этот раз все будет сложнее.
На баке вдруг появился Кучевский. В руках он держал сейф. С него тут же сорвало фуражку, он кинулся было за ней, но ее унесло, точно ураганом подхватило.
— Назад! — закричал Федосеев, грозя ему кулаком. — Назад! В море сбросит!
И сразу же все раскололось вокруг…
— Командира убило!
Боцман Быков рванулся от пулемета на мостик, к штурвалу. Федосеев повис на поручнях.
Торпедный катер, потеряв ход, факелом пылал на воде. Быков бросил штурвал, стащил Федосеева с поручней, и вдруг взгляд его наткнулся на поблескивающее тело торпеды. Стелясь по палубе, к ней неотвратимо подбиралось гудящее пламя. «Все, амба, — оторопел Быков, — сейчас она ахнет!»
— Аполлонов, не подпускай пламя к торпеде! — крикнул он и, увидев, как радист схватил чехол от пулемета и стал прибивать языки пламени, затормошил Федосеева: — Товарищ командир! Товарищ командир, очнитесь же!
Тот не отвечал. Из перепутанных, слипшихся волос его прямо на руки Быкову струйками сочилась кровь. Он наскоро охватил бинтом голову Федосеева.
— Товарищ лейтенант! — Быков не был уверен, что командир слышит его. — Катер потерял ход, горит. Сейчас торпеда взорвется. Да слышите вы меня?!
— За борт! — не открывая глаз, прошептал Федосеев, бессильно откинул голову, и Быков понял, что больше не добьется от него ни слова.
— Аполлонов, что в моторном отсеке?
— Все погибли, боцман!
Радист посмотрел на него каким-то бессмысленным взглядом, лихорадочно ощупывая ладонями обожженное лицо, и Быков содрогнулся, почувствовав что-то неладное в этом его взгляде, в подернутых кровавым налетом глазах. Ему показалось, что Аполлонов вот-вот потеряет рассудок. А тот, припадая на левую, раненую ногу, затаптывал дымившийся брезент. Брючина выше колена набухала от крови. И вдруг он точно окаменел, отшвырнул брезент в сторону и стал протирать опаленные, безбровые глаза.
— Все погибли, — повторил. — И мы тоже… Боцман, я плохо вижу тебя. Глаза… Что с глазами?!
— Пояса давай! — закричал Быков. У него руки дрожали от Аполлоновых этих слов, от его взгляда. Но он знал: для Аполлонова сейчас самое лучшее — не стоять без дела. — Живо!
Они надели спасательный пояс на Федосеева, сбросили на воду еще два пояса для себя, и «рыбину» с мостика Быков успел сбросить.
— Быстро за борт! Торпеда взорвется!
— Сейчас, я сейчас, — твердил Аполлонов, но с места не двинулся. — Она вот-вот. И конч…
Тогда Быков окунул брезент в воду и накрыл им хвостовую часть торпеды. Брезент сразу же запарил.
— За борт, Аполлонов!
Видя, что тот даже не слышит его, Быков отчаянно выругался, подтолкнул радиста к самому борту.
— Прыгай же, черт возьми! Командира примешь! Приказываю!
Аполлонов прыгнул, нелепо взмахивая руками.
Быков стащил Федосеева с мостика, спустил вдоль борта на воду, к Аполлонову, и увидел Кучевского. Тот выползал из-за рубки на боку, странно как-то, неестественно волоча ноги, прикрывая правой рукой живот, с виноватой страдальческой улыбкой поглядывая на Быкова из-за очков снизу вверх.
— Вы чего здесь? — оторопел Быков от неожиданности. — Сейчас торпеда взорвется. Прыгайте за борт!
— Я, знаете, не могу, — с трудом произнес Кучевский, морщась, отворачивая бледное, бескровное лицо от жарко гудящего пламени. — Весь живот горит, осколком… И потом — неловко, право, не умею плавать. Так и не научился…
— Прыгайте! — Быков наклонился к нему помочь. И вдруг заметил: левой рукой Кучевский волочет за собой сейф. — Да бросьте вы свой сундук, черт возьми! — закричал он. — Катер взлетит сейчас!
— Я понимаю. Вы уходите, а я… — Кучевский приподнялся с огромным напряжением, держась за турель пулемета, стал на колени, ноги у него дрожали, точно била его жестокая лихорадка. Упали очки. — Пожалуйста, — он беспомощно шарил около себя по палубе, — мои очки, они где-то здесь.
Быков надел ему очки, ощутив ладонями, какое потное и холодное у него лицо, и понял по этому мгновенному прикосновению: нет, не жилец он уже на этом свете. На всякий случай обхватил грудь спасательным поясом.
— Давайте на воду вместе. Медлить нельзя ни секунды!
— Я сам, следом за вами. — Кучевский умоляюще посмотрел на него. Глаза его выражали в этот последний миг одну только просьбу: «Уходите, уходите, прошу вас…» — да тихое страдание, которое шло, должно быть, от нестерпимой боли.
— Ладно, младшой, не трави! — Быков понимал, что Кучевский не прыгнет за борт — не хватит сил для этого, да и бессмысленно ему прыгать — тотчас же ко дну пойдет.
— Идите, идите, — прошептал Кучевский. Одежда его на животе набухла от крови. — Мне все равно… а вы идите. Спешите.
Быков подхватил было его, но почувствовал тут же, как расслабилось тело Кучевского и повисло у него на руках. Быков окинул взглядом пылающий, гудящий в пламени, изуродованный катер, резко накренившийся на волне, оглянулся на Кучевского — тот сидел, прижавшись плечом к турели, — стиснул кулак над головой, молча прощаясь, и прыгнул за борт.
Они отплыли уже метров на сто, а то и больше, когда к торпедному катеру, факелом пылавшему на воде, стал подходить вражеский охотник. Он подходил медленно, на малых оборотах. Быков никак не мог понять, почему же до сих пор не взорвалась торпеда.
