Владимир Маяковский - Том 13. Письма, наброски и другие материалы

Разумеется, особняком в американской журналистике стоит пресса коммунистическая. Если принять в соображение довольно малое количество членов рабочей (коммунистической) партии Америки — 16 000 чел., то тираж и влияние коммунистических газет будет сильным. Так, русская газета «Новый мир» издается в количестве 5000 экземпляров, еврейская коммунистическая газета «Фрайгайт» — в 30 000 экземпляров. Кроме них имеются газеты украинская, литовская, итальянский коммунистический еженедельник и т. д. Всего по одному Нью-Йорку коммунистическая пресса насчитывает около 60 000 подписчиков, постепенно отвоевывая себе новые читательские круги, как это было, например, с газетой «Фрайгайт», отвоевавшей у соглашательского «Форвертса» 15 000 подписчиков.

Серьезная литература в Америке не имеет никакого влияния и крайне мало распространена. Такой большой индустриальный поэт Америки, как Карл Сандбург, издает свои книги в количестве не больше 500-1000 экз., что является совершенно ничтожной цифрой. Интересно отметить, что наибольшим успехом пользуется книга «Зеленая лампа», принесшая большой доход автору и издателю, но о которой сама американская критика говорит, что более бессмысленного, глупого и дикого произведения американская литература не знала.

Так же безразлично относятся в Америке к поэзии.

Театральное искусство проходит главным образом под знаком обозрений. В бесконечных театрах и театриках можно видеть только полуголых женщин, танцы, акробатику и т. д. Зато колоссальным успехом пользуется кино. Кинотеатры открыты с 11 часов утра, а есть и такие, которые работают всю ночь.

[1926]

Из беседы с немецким писателем Ф.-К. Вейскопфом*

Завязалась беседа. Говорили о новом брачном праве в СССР, о советском кино (Маяковский и Брик восторженно рассказывали о новом фильме «Шестая часть мира»*), об Америке, где незадолго до этого побывал Маяковский, о ножках комсомолок и о советских рекордных полетах. Говорили об автомобилях Форда и об электрификации СССР, об американизации стиля работы, о предстоящей новой постановке Мейерхольда (о «Ревизоре» Гоголя)* и, наконец, о литературе.

— Литература… литература, собственно, отходит в прошлое.

— ?

— Ну да, потому что она более скучна, чем наша советская действительность. Более скучна, чем, например, собрание нуждающихся в жилой площади… Я недавно был на одном таком собрании и скажу вам: то, что рассказывали там простые ораторы «из толпы» о своей семейной жизни, о мелочах своего быта, о своих планах, было куда интереснее, чем самый лучший надуманный роман… А демонстрации комсомола на Красной площади — они лучше, чем любое из моих стихотворений… исключая, разумеется, стихи рекламного характера, как, например, стих о Моссельпроме…

Свою филиппику против литературы он заканчивает так:

— А остальное уже сказал один из наших профессоров: книги?… книги, собственно, не читаются, только пишутся… Поэтому у нас в Москве их столько и печатается…

Но в конце концов он все же называет две новые книги, которые он не сжег бы при «чистке литературы». Это «Кюхля» Тынянова и (еще неизданные) воспоминания Станиславского* — «самая интересная книга последних лет, так как это картина настоящей человеческой жизни, а никакой не роман…»

И на прощание он еще замечает:

— Один-единственный трактор Форда лучше, чем сборник стихов… и одна <ярко> прожитая ночь интереснее, чем собрание сочинений прославленного романиста… До свидания, товарищ… до свидания.

[1927]

Из беседы с сотрудником газеты «Прагер пресс»*

Я очень рад тому, что приехал в Прагу. Ведь Прага — единственный город за границей, где я могу говорить и выступать по-русски, не опасаясь, что меня поймут неправильно. Я не хотел бы обидеть переводчиков, — но в конце концов одно дело, когда слушатель тебя непосредственно понимает, и совсем другое, когда вынужден прибегать к услугам посредников.

Разговор завязался. Теперь нужно только выяснить биографические данные. За этим дело не стало.

— Родился я в 1894 году* на Кавказе. Отец был казак, мать — украинка. Первый язык — грузинский. Так сказать, между тремя культурами. Бесстыдно молод? Ну, тогда я могу еще развиваться…

— Над чем вы теперь работаете?

— В Государственном издательстве выходит пятитомное собрание моих сочинений — с этим у меня довольно много дела. Мое последнее увлечение — детская литература: надо дать детям новые представления и новые понятия об окружающих их вещах. Результат этого увлечения — две маленькие книжки для детей*: «О коллективном труде» и «Путешествие вокруг света». Затем я работаю над двумя пьесами: над «Комедией с убийством»* для Мейерхольда и над эпической поэмой* к десятилетию революции. Кроме того, я написал за последнее время семь сценариев* и несколько больших стихотворений, в том числе «Письмо Горькому»*, которое недавно появилось в первом номере нашего журнала «Новый Леф».

— За это «Письмо» на вас, кажется, сильно нападали?

— Это потому, что Горький — это традиция. Я был совершенно объективен и не касался его личности, однако мне ставили в вину сам факт, что я осмелился нарушить эту традицию. Впрочем, я не гарантирую, что не могу написать плохих стихов.

Маяковский бунтует и отказывается продолжать разговор о своих собственных работах.

— Давайте лучше говорить о работе моей группы; это меня интересует значительно больше. Вы знаете, что я принадлежу к группе Леф, которая существует уже 15 лет*, хотя не раз меняла свое название. Наши лозунги: «Разрушение старой формы», «Тематика сегодняшнего дня». Членами группы являются: Асеев — автор «Лирического отступления» и «Черного принца», Пастернак — автор «Лейтенанта Шмидта» и «Темы с вариациями», Брик — значительнейший филолог современной России, «Сократ русской филологии», как его называют, художник Родченко. Из лириков, не состоящих в нашей группе, к нам наиболее близок Сельвинский — лидер конструктивистов и автор великолепной «Улялаевщины». Характерно, что Николай Тихонов, вероятно самый выдающийся из ленинградских лириков, основал недавно группу Леф в Ленинграде.

А проза? Ну, по нашему мнению, все жанры прозы могут быть заменены мемуарной литературой. Возврат к Толстому — вещь невозможная. Наш сегодняшний Толстой — это газета. Я допускаю, однако, и иные мнения. Мне лично больше нравятся Бабель и Артем Веселый. Затем имеет значение проза Тынянова и Шкловского. Конечно, нельзя обойти Пильняка, Всеволода Иванова, Сейфуллину, однако они — не те, которые формируют литературные вкусы и идут во главе литературы сегодняшнего дня. Наиболее значительны в этом отношении именно Бабель и Веселый.

— Вы участвовали в дискуссии о Мейерхольде* и его постановке «Ревизора». О чем, собственно, шел спор?

— Постановка «Ревизора» была совершенно излишней — это моя принципиальная точка зрения. Я за постановку современных пьес. Если их нет — тем хуже для режиссера. Режиссер обязан уметь добывать современные пьесы, исправлять их. Тем не менее неправильно так сильно нападать на Мейерхольда из-за этой постановки. Сама по себе режиссерская работа была достижением, хотя и не особенно радикальным, а потом ведь у нас нет второго Мейерхольда. Таиров? Его театр — выдающийся, но это слащавый театр.

— Какую русскую пьесу вы посоветовали бы поставить на чешской сцене?

Маяковский упорно возвращается к столь дорогой его сердцу группе Леф.

— Есть такая пьеса, и я приложу все силы, чтобы продвинуть ее на чешскую сцену. Автор ее — Третьяков, член нашей группы, который написал для Театра Мейерхольда пьесу «Рычи, Китай!», имевшую большой успех в прошлом году. Его новая пьеса называется «Хочу ребенка!»* и также принята Мейерхольдом к постановке. Я глубоко убежден, что она могла бы стать для заграницы вторым «Броненосцем Потемкиным».

[1927]

Из беседы с сотрудником газеты «Эпоха»*

Прежде всего мы спрашиваем его о цели приезда в Польшу.

— Я прибыл сюда в целях установления связи с польскими литераторами. Это я предпринял по собственной инициативе, хотя одновременно я нахожусь здесь в качестве члена ВОКСа.

— Что это такое?

— Всероссийское общество культурной связи с заграницей.

— Знаете ли вы польскую литературу?

— Как раз дело в том, что, к сожалению, недостаточно. Это, впрочем, частично по вашей вине. После революции ни один польский литератор не побывал еще в нашей стране, не было стремлений к установлению связи…

— Но ни один из литераторов СССР тоже не приезжал к нам.