Велимир Хлебников - Творения
16-19 октября 1919, 1921
209. Три сестры
Как воды полночных озерЗа темными ветками ивы,Блестели глаза у сестер,А все они были красивы.Одна, зачарована богом*Старинных людских образов,Стояла под звездным чертогомИ слушала полночи зов.А та замолчала навеки*,Душой простодушнее дурочки,Боролися черные векиС глазами усталой снегурочки.А та — золотистые глины*Любила весною у тела,На сене, на стоге овинаЛежать — ее вечное дело.Внезапный язык из окошка на птичнике —Прохожего дразнит цыгана,То, полная песен язычника,Стоит на вершине кургана*.И, полная неба и лени,Жует голубые цветы,И в мертвом засохнувшем сенеПлывет в голубые пути.Порой, быть одетой устав,Оденет ночную волну,Позволит ветров табунуЛаскать ее стана устав.И около тела нагогоХолодная пела волнаДавно позабытое словоИз мира далекого сна.Она одуванчиком телаЛетит к одуванчику мира,И сказка великая пела, —Глаза человека — секира.И в сказку вечернего небаЛетели девичьи глаза,И волосы темного хлебаВолнуются, льются назад.Умчалися девичьи землиВ молитвенник дальнего неба,И волосы черного хлебаВолнуются, полночи внемля.Она — точно смуглый зверок,И смуглые блещут глазенки;Небес синева, точно слабый урок,Блеснет на зарницах теленка.Те волосы — золота темного мед,Те волосы — черного хлеба поток,То черная бабочка небо сосетИ хоботом узким пьет синий цветок.Поверили звезд водоемуЕе молодые лета,Темнеет сестрой черноземуЛюбимая сном нагота.И кротость и жалость к себеВ ее разметавшихся кудрях,И небо горит голубейВ колосьях священных и мудрых.И неба священный подсолнух,То золотом черным, то синим отливомБлеснет по разметанным волнам,Проходит, как ветер по нивам.Идет, как священник, и темной рукойДает темным волнам и сон и покой,Иль, может быть, Пушкин иль ЛенскийПо ниве идет деревенской;И слабая кашка запутает ногиСлучайному путнику сельской дороги.Глазами зеваки, иль, может быть, богиПришли красивыми очамиВсе на земле благословить.Другая окутана сказкой*Умерших недавно событий,К ней тянутся часто за ласкойДругого дыхания нити.Она величаво, как мать,Проходит по зарослям вишниИ любит глаза подымать,Где звезды раскинул всевышний.Дрожали лучи поговоркою,И время столетьями цедится,Ты смотришь, задумчиво-зоркая,Как слабо шагает Медведица.Платка белоснежный ковер,Одежда бела и чиста;Как пена далеких озер.Ее колыхались уста.И дышит старинная вольница,Ушкуйницы гордая стать.О, строгая ликом раскольница,Поморов отшельница-мать.Лоск ласк и хитрости привычной сети*Чертили тучное лицо у третьей,Измены низменной онаБыла живые письмена.И темные тела дары,Как небо, светлы и свободны;На облако черной главыНисходит огонь благородный.И голод голубого холодаОставит женщину и глину,И вновь таинственно и молодоМолилась глина властелину.И полумать и полудитя*,И с мглой языческой дружа,Она уходит в лес, хотяЗовет назад ее межа.Стонавших радостно черемухЗовет бушующий костер*.Там в стороне от глаз знакомыхНаходишь, дикая, шатер.Сквозь белые дерева очиТы скачешь товаркою ночи,И в черной шубе медвежонокСвоих на тело падших кос, —Ты, разбросавший волосы ребенок,Забыв про яд жестоких ос,Но помнишь прелести стрекоз.И ловишь шмелей-медвежат,Хоть дерева ветки дрожат,И пьешь цветы медовой пыли,И лазаешь поспешней белки, —Тогда весна сидит сиделкойУ первых дней зеленой силы.И, точно хохот обезьяны,Взлетели косы выше плеч,И ветров синие цыганеВедут взволнованную речь.Она весна или сестра,В ней кровь весенняя течет,И жар весеннего костра*В ее дыхании печет.Она пчелиным божествомНа службу тысячи шмелейИдет, хоть трудно меж ветвейСлужить молитву божеством.
30 марта 1920, 1921
210. Ночь в окопе
Семейство каменных пустынниц*Просторы поля сторожило.В окопе бывший пехотинецРугался сам с собой: «Могила!Объявилась эта тетя,Завтра мертвых не сочтете,Всех задушит понемножку.Ну, сверну собачью ножку*!»Когда-нибудь Большой МедведицыСойдет с полей ее пехота.Теперь лениво время цедится,И даже думать неохота.«Что задумался, отец?Али больше не боец?Дай затянем полковую,А затем — на боковую!»Над мерным храпом табунаИ звуки шорохов минуя,«Международника*» могучая волнаСтепь объяла ночную;Здесь клялась небу навсегда,Росою степь была напоена,И ало-красная звездаОколыш украшала воина.«Кто был ничем,Тот будет всем».Кто победит в военном споре?Недаром тот грозил угломМосковской брови всем довольным,А этот рвался напроломК московским колокольням.Не два копья в руке морей,Протянутых из Севера и Юга,Они боролись: раб царейИ он, в ком труд увидел друга.Он начертал в саду невест,На стенах Красного Страстного:«Ленивый да не ест».*Труд свят и зверолова.Молитве верных чернышей*Из храма ветхого изгнав,Сюда войны учить уставСозвал любимых латышей.Но он суровою рукойДержал железного пути.Нет, я — не он, я — не такой!Но человечество — лети!Лицо Сибирского Востока,Громадный лоб, измученный заботой,*И, испытуя, вас пронзающее око,О хате жалится охотою.Она одна, стезя железная!Долой, беседа бесполезная.Настанет срок, и за царемИ я уйду в страну теней.Тогда беседе час. Умрем,И все увидим, став умней.Когда врачами суеверийМои послы во тьме пещерыВскрывали ножницами мощиИ подымали над толпойПерчатку женскую, жилицуИскусно сделанных мощей,Он умер, чудотворец тощий,Но эта женская перчаткаБыла расстрелом суеверий.И пусть конина продается,И пусть надсмешливо смеетсяС досок московских переулковКривая конская головка,Клянусь кониной, мне сдается,Что я не мышь, а мышеловка.Клянусь ею, ты свидетель,Что будет сорванною с петель,И поперек желанья бога,Застава к алому чертогу,Куда уж я поставил ногу.Я так скажу — пусть будет глупоОно глупцам и дуракам,Но пусть земля покорней трупаМоим доверится рукам.И знамена, алей коня,Когда с него содрали кожу,Когтями старое казня,Летите, на орлов похожи!Я род людей сложу, как частиДавно задуманного целого.Рать алая! Твоя игра! Нечисты мастиУ вымирающего белого!Цветы нужны, чтоб скрасить гробы,А гроб напомнит: мы — цветы…Недолговечны, как они.Когда ты просишь подыматьПоближе к небу звездочета,Или когда, как божья мать,Хоронишь сына от учета,Когда кочевники прибыли,Чтоб защищать твои знамена,Или когда звездою гибелиГрядешь в народ одноплеменный,Москва, богиней воли подымаяНад миром светоч золотой,Русалкой крови орошаяБагрянцем сломанный устой,Ты где права? Ты где жива?Скрывают платья кружева.Когда чернеющим глаголемТы встала у стены,Когда сплошным Девичьим Полем*Повязка на рубце войны.В багровых струях лицо монгольского Востока,Славянскою волнуяся чертой,Стоит могуче и жестоко,Как образ новый, время, твой!Проклятый бред! Молчат окопы,А звезды блещут и горят…Что будет завтра — бой? Навряд.Курган языческой РогнедеХранил девические кости,Качал ковыль седые ости*,И ты, чудовище из меди,Одетое в железный панцирь.На холмах алые кубанцы.Подобное часам, на брюхе броневомОно ползло, топча живое!Ползло, как ящер до потопа,Вдоль нити красного окопа.Деревья падали на слом,Заставы для него пустое.И такал звонкий пулемет,Чугунный выставив живот.Казалось,Над муравейником окопаСидел на корточках медведь,Неодолимый, точно медь,Громадной лапою тревожа.И право храбрых — смерти ложе —И стоны слабых: «Боже, боже!»Опять брони блеснул хребет,И вновь пустыня точно встарь,Но служит верный пулеметОбедню смерти, как звонарь.Друзьями верными несомая,По степи конница летела.Как гости, как старинные знакомые,Входили копья в крикнувшее тело.А конь скакал…Как желт зубов оскал!И долго медь с распятым СпасомЦепочкой била мертвеца.И, как дубина: «Бей по мордасам!»Летит от белого конца.Трепещет рана, вся в огне,Путь пули — через богородиц.На золотистом скакунеПроехал полководец.Его уносит иноходец.За сторожевым военным валомТаилась конница врагов:«Журавель, журавушка, жур, жур, жур…» —Оттоль неслось на утренней заре.И доски каменные дур,Тоска о кобзаре,О строе колеса и палок,Семействе сказочных русалок.Но чу? «Два аршина керенокБрошу черноглазой,Нож засуну в черенок,Поскачу я сразу.То пожаром, то разбоемМы шагаем по земле.Черемуху воткнув в винтовку,Целуем милую плутовку.Мы себе могилу роемВ серебристом ковыле».Так чей-то голос пел.Ворчал старик: «Им мало дедовской судьбы!Ну что ж, заслужите, пожалуй, —Отцы расскажут, так бывало, —Себе сосновые гробы,Л лучше бы садить бобыИль новый сруб срубить избы,Сажать капусту или рожь,Чем эти копья или нож».Из Чартомлыцкого кургана*,Созвавши в поле табуны,Они летят, сыны обмана,И, с гривой волосы смешавИ длинным древком потрясая,Немилых шашками секут,И вдруг — все в сторону бегут,Старинным криком оглашаяПросторы бесконечных трав,С звериным воем едет лава.Одни вскочили на хребтыИ стоя борются с врагом,А те за конские хвостыРукой держалися бегом.Оставив ноги в стременах,Лицом волочатся в травеИ вдруг, чтоб удаль вспоминать,Опять пануют на конеИль ловят раненых на руки.И волчьей стаи шорохи и звуки…Как ветка старая сосныГнездо суровое несет,Так снег Москвы в огне весныМорскою влагою умрет.И если слезы в тебе льются,В тебе, о старая Москва,Они когда-нибудь проснутсяВ далеком море как волна.Но море Черное, страдая,К седой жемчужине Валдая,Упорно тянется к Москве.И копья длинные стучат,И голоса морей звучат.Они звучат в колосьях ржи,И в свисте отдаленной пули,И в час, когда блеснут ножи.Морские волны обманули,Свой продолжая рев валов,Седы, как чайка-рыболов,Не узнаваемы никем,Надели человечий шлем.Из белокурых дикарейИ их толпы, всегда невинной,Сквозит всегда вражда морейИ моря белые лавины.Чтоб путник знал о старожиле,Три девы степи сторожили,Как жрицы радостной пустыни.Но руки каменной богини,Держали ног суровый камень.Они зернистыми рукамиК ногам суровым опускались,И плоско мертвыми глазамиБылых таинственных свиданийСмотрели каменные бабы.СмотрелоКаменное телоНа человеческое дело.«Где тетива волос девичьих?И гибкий лук в рост человека,И стрелы длинные на перьях птичьих,И девы бурные моего века?» —Спросили каменной богиниЕдва шептавшие уста.И черный змей, завит в кольцо,Шипел неведомо кому.Тупо животное лицоСтепной богини. ПочемуБойцов суровые ладониХватают мертвых за вискиИ алоратные полкиЛетят веселием погони?Скажи, суровый известняк,На смену кто войне придет?— Сыпняк!
Весна 1920
