Анатолий Железный - Песенная летопись Великой Отечественной войны
Нам лишь остаётся сказать, что легендарный диктор Всесоюзного радио Юрий Левитан, с чьим голосом в нашей памяти ассоциируются боевые сводки «От Советского Информбюро», утверждал, что среди прочих замечательных военных песен он больше всего любил озорную и лукавую песенку «Партизанская борода».
То разведка, то засада –Стричься-бриться мне когда?Неизбежная досадаПартизану борода.
Борода ль моя, бородушка,До чего ты отросла:Говорили раньше «щётка»,Говорят теперь «метла»!
Припев:Парень я молодой,А хожу-то с бородой!Я не беспокоюся,Пусть растёт до пояса.
Вот когда прогоним «фрица»,Будет время - будем бриться,Бриться, стричься, наряжаться,С милкой целоваться!
По врагу стреляю метко,И зовут меня в строюТо ли «дедушка», то ль «дедка»За бородку за мою.
Но повсюду боевомуБородатому стрелку –И привет как молодому,И почёт как старику.
Припев.
Мне ни горе, ни кручина,Что в отряде говорят:«Вот так чёртушка-детина,Молодой, а бородат!»
Лишь одна меня печалитНевеликая беда:Партизанские медалиЗакрывает борода!
Припев.
В БЕЛЫХ ПРОСТОРАХ
муз. М. Фрадкина, сл. Л. Ошанина
Хорошая песня может родиться только тогда, когда автор работает над своим произведением под впечатлением реально увиденного и лично пережитого. Именно так и работали лучшие советские поэты-песенники и композиторы, и только поэтому песенная эпопея военных лет включает в себя так много замечательных песен, согревающих сердце солдата и одновременно зовущих и вдохновляющих его на бой с врагом.
Создатели песни «В белых просторах» - поэт Лев Ошанин и композитор Марк Фрадкин не раз бывали на фронтах и повидали многое. Они досконально знали солдатское житьё-бытьё, попадали под бомбёжки и артобстрелы. Так было и в начале 1944 года, когда Политуправление Красной Армии направило их на Карельский фронт.
По дороге до места назначения Ошанин, глядя в разукрашенное морозом окно вагона на белые бескрайние просторы Севера и на крутящиеся над полями снежные вихри, стал записывать в блокноте первые строчки будущей песни: «Кружится, кружится, кружится вьюга над нами...». Когда первая строфа была, в общих чертах готова, Фрадкин взял свой аккордеон, с которым никогда не расставался, и начал пробовать различные варианты мелодии.
«Когда Фрадкин и я, как умел, запели несколько полуготовых куплетов песни, - вспоминал Ошанин, - мы завыли, что мы в вагоне. И вдруг увидели сгрудившихся около нас людей. Особенно я запомнил одного. Это был человек лет тридцати пяти со шрамом на правой щеке. Он глядел широко открытыми глазами, в них стояли слёзы. «А ну ещё раз», - выдохнул он. Когда мы подъезжали к Мурманску, песню подпевал уже весь вагон».
Несмотря на этот первый успех, авторы осознавали, что песня была «сырая», над ней ещё нужно было серьёзно работать. К тому же поэту никак не удавалось выразить идею защиты родной земли такими словами стиха, чтобы было видно, о каком именно крае идёт речь.
В район Западной Лицы, в расположение 10-й гвардейской дивизии вылетели на двух «У-2» в сопровождении истребителя, которым управлял командир полка подполковник М. Семянистый. Предосторожность оказалась весьма кстати: появились два «мессершмитта» и как коршуны набросились на тихоходных «уточек». Лётчики «У-2» изворачивались, как могли - маневрировали, прижимались к земле, кружили вокруг скал. И когда уже казалось, что выхода нет и гибель неминуема, один из «мессершмиттов» вдруг загорелся и резко пошёл вниз: это меткая очередь подполковника Семянистого настигла фашистского асса. Вновь цитируем воспоминания Ошанина:
«Как ни странно, но именно в этом полёте додумались, дозрели не получавшиеся строки нашей песни:
Каждую, каждую, каждую нашу снежинку,Каждую каплю карельских озёр голубых,Камни на скалах и мох на оленьих тропинкахКровью врага мы омоем в ночах снеговых.
Поистине, неисповедимы пути творческого вдохновения! Оно всегда появляется неожиданно, при самых разных, часто в совершенно не подходящих для творчества обстоятельствах.
Дебют песни «В белых просторах» состоялся в расположении 10-й гвардейской дивизии, в битком набитой землянке, под аккомпанемент разрывов вражеских мин. Песня так понравилась воинам, что они, быстро уловив мелодию, хриплыми от мороза голосами спели её несколько раз. По возвращении в Беломорск, авторы были вызваны к командующему Карельским фронтом Мерецкову.
«Помню маленькую комнату дежурного адъютанта. Он попросил подождать - командующий занят. За дверью этой маленькой комнаты угадывался и небольшой кабинет. Но вот открылась дверь - и кабинет оказался неожиданно огромным. К тому же он весь был заполнен людьми. Приглядевшись, я установил, что все они были генералы. Оказывается, шёл военный совет фронта. И среди самых неотложных дел было найдено нужным послушать новую песню.
Я помню и сейчас ощущение праздника и волнения, которые охватили нас. У меня перехватило дыхание, когда я говорил несколько первых вступительных слов. Когда раздались звуки аккордеона и Фрадкин запел, я почувствовал и в его голосе нервную дрожь. По мы были уверены в своей песне. Вот Марк овладел голосом, и песня полилась свободно. Я невольно смотрел на лица, огрубевшие под северным ветром и вьюгами, и читал на них ответное волнение.
Песня кончилась. Два-три коротких восклицания, и всё смолкло. Ждали, видимо, слов командующего или члена Военного совета.
И вот тут-то произошло неожиданное. Поднялся высокий седой генерал-полковник. С годами я утерял его фамилию и должность. Генерал оглядел собравшихся, повернулся к нам и вдруг зло и хрипло сказал:
— Не под ножку песня-то!
— Что, что? — спросил кто-то.
- Не под ножку песня, — повторил генерал. — Ходить под неё нельзя, вот что.
Он был прав. Песня была действительно «не под ножку».
И генерал начал ругать песню. Он заявил, что солдатам такая песня не нужна, что неизвестно, зачем здесь написано о какой-то любви. О любви писать в солдатской песне незачем. И он пустился в длинные воспоминания о своей ещё дореволюционной не то солдатской, не то офицерской юности. И, замаршировав на месте, начал петь старинные солдатские песни в доказательство того, что солдату незачем петь про любовь. Но какую бы песню он ни запел, во втором или в четвёртом куплете непременно оказывалась любовь. Тогда он сердито обрывал песню и начинал новую.
Примерно на пятой окончательно рассердился, ещё раз сказал, что такие песни не нужны, и сел.
Всё это было неожиданно и для нас, и, видимо, для всех. И сам вопрос был необычен для Военного совета. Все молча переглядывались. Потом т. Штыков, чтобы загладить неловкость, сказал несколько добрых слов о песне - что всё в ней складно, правдиво, волнует... Но тут же добавил, что, конечно, песня «под ножку», о которой говорил генерал, очень нужна.
Добрые слова о песне сказал и командующий. Но, в общем, для нас праздник был испорчен. Поздно ночью мы вернулись в Дом офицеров, обиженные и злые. И с ходу написали песню «Моя черноока».
Моя черноока,
От меня ты далёко...
Это была песня «под ножку». И наутро, сдав песни, отметили свои командировочные предписания и уехали в Москву.
Возвращение было горьким и грустным.
А через несколько месяцев в Москве в клубе писателей меня поймали только что приехавшие с Карельского фронта писатели М. Эделъ и Г. Фиш. Они начали рассказывать, какой любовью пользуется там наша песня, как с ней не расстаются солдаты, как заставляют ансамбль на каж~ дом концерте петь её по несколько раз, как она помогает воевать и какими добрыми словами вспоминают нас с Фрадкиным.
- Да о какой песне идёт речь? - не выдержал я. - Видимо, о той, которая «Моя черноока»?
- Какая черноока? - удивились они. - О той, которая кружится, кружится...
Кружится, кружиться... Эта песня живёт и сейчас. Только сразу после победы вместо строки «линия фронта легла» безо всякого моего участия стали петь «наша граница легла». А строку «кровью врага мы омоем в ночах снеговых» заменили строкой «Мы бережём в пограничных ночах снеговых».
Как видим, хрущёвские цензоры, меняя по своему разумению строки не ими написанной песни, даже не сочли нужным поставить в известность её авторов.
