Владимир Каменцев - Океан. Выпуск пятый
В ШТОРМ
Смотрят хмуро дали штормовые.Их мрачней — тралмейстера чело.Даже тем, кто в море не впервые,Выдюжить сегодня тяжело.
Трос — что нерв, натянут до предела.Океан — сплошной водоворот.А треска — ну, словно ошалела,Прет себе, проклятая, и прет!
Мускулы налив свинцовым грузом,Жмет усталость, будто осьминог.Палуба — огромная медуза —Так и ускользает из-под ног.
Взгляд порой затянется туманом —И не разберешь, от качки пьян:То ли рыба пахнет океаном,То ли рыбой пахнет океан.
Ю. Грачевский
КАРАВАН
Главы из повести[1]
25 СЕНТЯБРЯ
Река все мелела и мелела.
Дробилась на рукава и старицы. Путала русло с излучинами и протоками.
Ложе реки обманывало, петляя. Грозило порогами. Устрашало крутыми уклонами.
Казалось, заманивает Ключевая своих непрошеных гостей, чтобы вдосталь посмеяться над ними. Оглушить внезапными порожистыми всплесками, напугать таинственными отзвуками — как сычи или выпи прячутся они меж береговых каменистых круч.
Караван продвигался не по прямому фарватеру, кривил обходными зигзагами, словно бы спасаясь от кого-то. Старый капитан буксира Лука Байбалов знал, от кого он удирает второпях — от зимы, столь ранней в его краях, от нагоняющего ледостава. И прикидывал замысловатую лоцию в уме, все чаще закрывал при этом узкие гляделки, спрятанные в глубоких, как два ущелья, глазницах. И пожевывал серебристые, наподобие лисьего хвоста, усы. То ли молился про себя, то ли прятался от одолевающих забот.
Не было нужды внушать капитану Байбалову, с каким драгоценным грузом движутся они по строптивой реке. Земляки его радио слушают каждодневно и давно уж прознали: если стройка начнется вовремя, без отсрочек, то и заработки будут всю зиму напролет не скудные. И впредь веселее заживется байбаловским внучатам и племяшам, а последышей у Луки наплодилось, что оленят в добром стаде. И все ждут каравана с азартным нетерпением.
При погрузке новенькие машины, яркоцветные, что твои игрушечки — экскаваторы, грейдеры, скреперы, бульдозеры, автопогрузчики, — своим ходом взбирались на стальные палубы барж. Позади широкопалубных барж в караване встала тентовая баржа с научными изыскательскими приборами, где на обшивке тюков и ящиков красовались бокальчики и буковки красненькие: «Не кантовать!» Ко всем грузам, какие встречаются у них на воде, Лука Байбалов привык относиться с извечным почтением. А тут нечто совсем невиданное тянут, и трижды был предупрежден капитан: доставить точно к сроку, хоть по льду иди, а пробейся! Люди ждут, а время не ждет!
И вот уже четыреста километров буксир-трудяга «Водник» тащит по текучей, разбегающейся веерами тропе всю эту прочно сцепленную вереницу судов. Лишь подстраховочная баржа-самоходка да кран подъемный ползут за ними своим ходом. А впереди еще сотни обмелевающих к зиме верст.
Последний беззадержно проходимый об эту пору отрезок миновали на той неделе. А как затуманилась вода тонким салом и стала местами попадаться на глаза шуга и снежница, то и замаячила на палубе фигура загадочного попутчика. В начале рейса, при чистой воде он все больше в каюте посиживал.
Еще дома, только-только приготовились убрать концы и отвалить от причала, как трусцой подборзил портовый диспетчер и вручил категорический приказ: принять пассажира на борт! Зимовщик не зимовщик, командированный не командированный в замасленном полупальто из бывше зеленого нейлона. И багажа-то при нем, считай, никакого, кроме портфеля, доверху набитого бумажной кладью — замки не застегиваются.
Отчалили. И начкаравана Княжев, которого по давней привычке все — и сверху и снизу — величают дядей Володей, заперся с ним у себя в каюте. Уж какой у них там исполнялся дуэт, в подробностях никому не дано было знать. Но словеса долетали громкие. «Я же настоятельно предлагал вам добираться независимо от нас!» — доносился смачный княжевский басок. «Имею все основания находиться здесь и сопровождать свой груз…» — слышались возражения неизвестного. «Но ваш груз к нашей магистрали первоначального отношения не имеет!» — парировал дядя Володя. «Коли бы не имел, то и меня б здесь не было…»
Спорили, что называется, до хрипоты. Крутой мужик Княжев, и слово его — замок. Но на сей раз верх, по-видимому, взял не он. А на вопросы любопытствующих: «Кто таков этот дядечка?» — отвечал неодобрительно: «Так, посторонний…» Но постороннего он на борту не оставил бы.
Краснолесье по берегам Ключевой исподволь сменялось поникшим, угнетенным леском. Мельчали ельники. Голыми и мшистыми становились заплески — сумрачные подножия каменистых крутояров. И по фарватеру все чаще подстерегали коварные камни и мели, именуемые здесь осередками и падунами.
Караван будто в гору взбирался, тянул тяжело — с подхлестом да с остановами. И календарь не сулил утешительных перемен: на пороге октября стоит солнцу хоть ненадолго укрыться из виду, уже и забереги начинают попадаться — ледяные хрустки у побережий. В особицу с теневой стороны. Но днем солнышко еще старательно пригревает.
Попутчик, осмелившийся вступить в спор с самим Княжевым, расположился на «Воднике» основательно — у Луки Байбалова причалил, в капитанской каюте. Где и зажил как у себя дома: разложил свои бумаги и что-то строчит да черкает днями и вечерами. А с утра, присев на отполированном до серебряного блеска кормовом кнехте, принимается набивать обуглившуюся трубочку духовитым, не по стати, барским табачком. На воде все запахи слышнее. Чистый речной ветерок словно бы растворяет их в прозрачном воздухе. Даже и от нераскуренной еще щепоти его табачка веет медовой пряной сладью.
Курец и сам смачно вдохнул этой пока еще бездымной пряности и, упрятав меховой разноцветный кисет в карман линялого нейлон-бушлата, задержал горящую спичку в нервных пальцах-щупалках. Словно боялся расплескать огонь. А когда взреяло медвяное дымное облачко, принялся он задумчиво пощипывать молодящую его бороду. И как бы высчитывал нечто в уме, а потом и в блокнот заносил.
Жанна Евгеньевна, инженер-механизатор, сопровождающая строительное оборудование, совершила только что обход барж. И прежде чем спрыгнуть на корму, ловко уцепилась за прут буксирной арки и повисла над сидящим — стройная, молодая, в голубом, обтягивающем всю ее спортивную фигурку тренировочном костюме. Она заглянула ему через плечо:
— Что это вы вычисляете, «мистер Икс»?.. Схемы какие-то, таблицы… «Связь продуктивности почвы с температурой воздуха и солнечной радиацией»?.. Ну какие тут почвы продуктивные посреди вечной мерзлоты?
— Хотя бы те, на коих пасется скот.
— Олени?
— Не только… Пока что здесь живности хоть отбавляй.
— Гнус, комары, энцефалитные клещи! — норовила задеть его Жанна Евгеньевна.
Но он держался невозмутимо.
— Преобладают и более ценные виды.
— Какие?
— Я не зоолог.
— А кто же вы, если не секрет?
— А если секрет? — улыбнулся он снисходительно.
Жанна Евгеньевна сменила тему:
— Откуда у вас индейский кисет?
Присевши рядом, она искоса, со смешинкой рассматривала его искуренную трубочку.
— Не индейский, а ненецкий. Но все равно ритуальный — вы угадали. И подарен как приложение к этой вот «трубке мира».
— Так дайте и мне курнуть, о бледнолицый брат мой!
Он протянул ей трубку, и она сделала смелую затяжку. Закашлялась.
— Ну вот, отныне мы с вами друзья навек! — затянулся он после Жанны Евгеньевны.
— Но в таком случае для начала я должна хотя бы узнать ваше имя.
Он снова улыбнулся ей, обнажая верхние зубы торчком вперед. Однако нескладность эта его не портила. Напротив, придавала лицу добродушную простоватость.
Приложив к ее уху ладонь, он прошептал:
— Имя мое — Отто Юльевич Шмидт. Разве не похож?
— Это нечестно. Хотя бы потому, что я Шмидта не помню!
— Ничего, по прибытии в Ожеледье вы сами убедитесь.
— Значит, и вы в Ожеледье? — удивилась она.
— И я… Точнее было бы сказать: и в ы. Я-то ведь тамошний. Абориген.
— Что-то не верится, — оглядела она его внимательнее. — Впрочем, мы-то в самом Ожеледье не останемся: нам нужно до зимника по участкам машины разогнать.
— М-да, сложная задачка, — покачал он головой.
— Хоть зимник пробить, поселок заложить не палаточный, а попрочнее. Быт к весне наладить…
— Не все от нашей воли зависит, Жанночка Евгеньевна!
— Да, действительно, вот наскочим на какой-нибудь порог да и затонем!
