Дмитрий Бак - Сто поэтов начала столетия

Счастье – это неведение о собственном горе, эта формула настолько пластична, что легко поддается инверсии: любое «ведение» непременно оборачивается ощущением неблагополучия, ментальным несчастьем, готовым перелиться в жизнь, притянуть, подобно магниту, горести не вымышленные, но всамделишные, выраженные в фактах и событиях. А юродивая неосведомленность так и остается кратчайшим путем к уверенности и спокойствию:

Счастливый человекживет на четвертом этажев 13-й квартире.Он улыбается всегда,просто не может иначе.Все знают,что его зовут Толик,а его бультерьерку –Мила,что ездит он на «копейке»и никогда не пьетза рулем,что работал когда-тона ЗИЛе(вон, видишь? –во-он, голубые трубы за рекой)и что вечная его улыбка –результат обыкновенноговзрыва в цеху.

Как-то так получается у Ермаковой, что «нет безобразья в природе», поэтому слова о счастье недоумка Гоги не выглядят метафорой, как и многие другие местные зарисовки не выглядят картинками горя и пошлости.

У этой странной гармонии, пробивающейся и сквозь искривленные пространства загубленных жизней, есть два основания, два ключа. Первый – спокойное сочувствие и терпимость к иному, чужому и чуждому, которое только и ждет твоей ненависти, чтобы напасть из-за угла, а в ответ на спокойствие и молчаливое неосуждение – готово повернуться самой приглядной из возможных сторон, обернуться меньшим из зол:

Гудит ли слишком всеподъездное застольегребет ли дворничиха слишком бурно снегнемедленно – средь нас возникнет Коляне мент не мусор не лягавый – просто Колядушевный участковый человек

И ярость тает и пурга взлетаетобратно ввысь туда где всё – водаи Коля тут же возглавляет запеваети разливается и разливаеткак горний лейтенант и тамада…

Есть и другой ключ к открытию равновесия в пестром и хаотичном балагане Нагатинского затона – тесное соседство искажающего смысл и Промысел механического существования-разложения подданных автомобильного Молоха и безразличной ко всякому движению водной стихии. Взгляните на карту: здесь вода с трех сторон окружает сушу, остров – не остров, замкнутый котел творения, когда все идет в дело: и простецкие неслитные голоса нетрезвого люда, и плеск редких волн, промасленных до блеска сточными водами. Первородная водная стихия для Ермаковой краеугольна, она то и дело разливается волной в стихах из сборника «Колыбельная для Одиссея», где морское странствие служит сквозной метафорой жизни, страсти, преступления-похищения, памяти…

Как видим, не только про места нагатинские пишет Ирина Ермакова, но московский водный и промышленный Юго-Восток – все же лучшая метафора ее стилистических поисков в последние годы. Собственно, Ермакова никакого стиля не ищет, он уже существует и задан спокойствием и терпимостью одной стороны и зыбкой и будоражащей гранью между естественным в пробирке безобразием и выращенной в пробирке искусственной красотой.

Стиль рожден сутью вещей, он не только поддержан изнутри творческого жеста поэта, но и покоится на прочных опорах внешней природы вещей. Вот какая картина получится, если принять за аксиому не только различие оптических аппаратов человека, кошки и пчелы, но и разницу между параметрами зрения разных поэтов… Но, по большому счету, все это не про Ермакову. Стоит только мысленно стать за плечом поэта, всмотреться в то, что он предлагает увидеть – и станет ясным и внятным неожиданное. Поэтическое зрение не может являться единственным в своем роде, оно тотально, поскольку на любой предмет уже упали взгляды всех прежних и нынешних подлинных стихотворцев. Ирина Ермакова наделена даром видеть не только собственное зрение, воспринимать зрительные волны не только в «своем» диапазоне длительностей, но провидеть именно тотальность поэтического освоения вещей и явлений.

Цветет шиповник дышит перегнойВы так нежны как будто не со мнойВ лугах гуляют девочки и козыКачает цепи ветер продувнойЯ чувствую грядущее спинойПока Тургенев бродит за стенойПока он пьет один в своем ПарижеОн тоже не болел он тоже выжилИ расквитался с тяжестью земнойНавскидку – бес но бабочка – на светОн пишет мне в ответ японской прозойКак хороши как рыжи были розыИ ставит подпись: МятлевГасит светИ в темноте – тупым шипом изранен –Вскочил ругнулся разорвал конвертХихикая исправил: СеверянинЦветет шиповник

Я сплю уже не помню сколько лет…

Это всезнание, восприятие тотальности поэтического в его слитности с непосредственно жизненным, чувственно осязаемым дает поэту право и основание быть одновременно предельно наивной («Красота-то какая, мама дорогая! / Налитая, белая, спелая, золотая…» или «Вот гляжу на тебя и таю, как баба, – смешно?..») и – в других, параллельных случаях – отстраняться от любой конкретности в пользу самой что ни на есть метафизики, почти фетовской:

Мне снилась смерть блестящая как светвзлетающий над льдами перевалаи грановитой радостью игралоизогнутое лезвие-хребет

И воздух тяжелея от водыгудел и взвинчивал меня все кручеи были так смиренны с высотынеоспоримым солнцем налитык сырой земле оттянутые тучи

Там рос туман и полз ветвями реки накрывал легко и беспристрастноземную жизнь мою и всё и всеха верхний мир сиял как человеквернувшийся домой из вечных странствий

Но мелочи горючие землитягучим списком – точно кораблиуже взвились за солнечною спицейи вспыхнули в луче – когда взошлинавстречу мне растерянные лица

И взвинченное небо занеслои словно сквозь горящее стеклоя вижу звука золотой орех:плывет в дыму искрящий круглый смехтрещит фольга оплавленной полоскойа там в ядре в скорлупке заводнойржет огненный пегаска – кореннойтак раскалившись в оболочке плотскойдуша моя смеется надо мной

И обжигает продираясь заи видимо-невидимая ратьдудит: не спи не спи раскрой глаза!

И я проснулась чтобы жить опять

За годы изысканной работы со стихом Ирина Ермакова вовсе не стала поэтом раз навсегда найденной манеры, именно поэтому от нее всегда ждешь неожиданного и нового. Что-то она приготовит читателю в будущем?

Голоса // Арион. 2001. № 1.

Жизнь засвечена словно в обратном кино… // Дружба народов. 2001. № 7.

Колыбельная для Одиссея. М.: Журнал поэзии «Арион», 2002. 120 с.

Никаких трагедий // Арион. 2002. № 2.

Легкая цель // Новый мир. 2003. № 3.

Уголь зрения // Октябрь. 2003. № 3.

Все на свете вещи // Арион. 2003. № 4.

Царское время // Новый мир. 2004. № 4.

Дурочка-жизнь // Арион. 2004. № 4.

Языком огня // Дружба народов. 2004. № 5.

Зерна гранита и зерна граната // Октябрь. 2004. № 6.

Переводчик // Интерпоэзия. 2005. № 2.

Голоса // Арион. 2005. № 4.

В красном городе // Новый мир. 2005. № 5.

Пустырь на Соколе // Знамя. 2005. № 9.

Вниз по карте // Октябрь. 2005. № 9.

Февраль // Октябрь. 2006. № 2.

Голоса // Арион. 2006. № 3.

До сигнального блеска // Новый мир. 2006. № 10.

Улей. Книга стихов. М.: Воймега, 2007. 84 с.

Голоса // Арион. 2007. № 3.

А у нас в Японии: Стихи из книги «Алой тушью по черному шелку» // Октябрь. 2007. № 4.

Речь на мефодице // Новый мир. 2007. № 10.

Стихи // Вестник Европы. 2007. № 19–20.

Из книги «Улей» // Интерпоэзия. 2008. № 1.

Стихи // Арион. 2008. № 4.

Новые стихи // Октябрь. 2008. № 9.

В ожидании праздника: Стихотворения 1989–2007 годов. Владивосток: Рубеж, 2009. 132 с.

Эрос – Танатосу // Новый мир. 2009. № 5.

Перекресток // Октябрь. 2009. № 8.

Свидетель Света // Октябрь. 2010. № 1.

Остров // Новый мир. 2011. № 2.

Иван Жданов

или

«Я был как письма самому себе…»

Тот не жил в поэтическом вакууме ранних восьмидесятых, кто не помнит строчек Ивана Жданова – услышанных во время его нечастых выступлений, переданных из рук в руки на исписанных торопливым почерком листочках, а чуть позже – почти чудом! – появившихся в подцензурной печати, минуя обычный маршрут навстречу ворованному воздуху тамиздата и обратно.

Я поймал больную птицу,но боюсь ее лечить.…Останься, боль, в иголке!…Иуда плачет – быть беде!…Когда умирает птица,в ней плачет усталая пуля……Вода в глазах не тонет – признак грусти.Глаза в лице не тонут – признак страха.…Был послан взгляд – и дерево застыло,пчела внутри себя перелетелачерез цветок……Когда неясен грех, дороже нет вины……Займи пазы отверстых голосовщенячьи глотки, жаберные щели……Мы – верные граждане ночи, достойные выключить ток.

Перечень этих строк может быть кратким либо пространным, достаточно дочитать его до любой возможной середины, чтобы все припомнить и понять: полнота в данном случае не имеет никакого значения. Жданов не вписывает себя в современный (тогдашний) контекст, не разделяет мотивы и цели творчества, привлекавшие многих современников. Он не подпевает адептам поэтического официоза и не возражает им, не иронизирует по поводу жизни и быта позднесоветской эпохи и не пытается, подобно концептуалистам, с подчеркнутой нейтральностью интонации соединить культуру Большого стиля и «Культуру Два», не взыскует новой религиозности и не сетует на предмет ее невозможности и пустоты небес.