Весь свет 1981 - Анатолий Владимирович Софронов
Все дело в том, что прежде жизнь его текла сама собой. Семь лет он проработал в учениках у мастера по изготовлению кистей, получил хорошую должность в текстильном синдикате и неплохо зарабатывал. Когда отец и мать его неожиданно умерли, он как-то невзначай женился, и хозяйничать они с женой стали все в том же доме, где он родился и прожил все эти годы. По субботам он играл в футбол и почти все воскресенья проводил на пригорке за домом у клетей с курами; он был вполне доволен жизнью и ничего бы в ней не менял до конца своих дней.
Понятное дело, переезд в Америку затеяла его жена. Эмма вообще думала и решала за них обоих с того самого дня, как они поженились. Тут он, правда, поначалу не соглашался.
— Тебе решать легко, — говорил он. — Для тебя ничего не изменится. Что один ткацкий цех, что другой, хоть он в Англии, хоть в Америке. А каково мне? Может, у них там на мое ремесло и спроса нет. А здесь я свой кусок хлеба всегда заработаю.
— Да наверняка что-нибудь найдется. Ну, выучишься новому делу, если понадобится.
По виду Лема было ясно, что он не слишком рад такому обороту дела, но Эмма не дала ему возразить.
— Да будто у нас друзей не найдется! Разве ты не знаешь, как ко мне относится Сэм Нейлор? Он мне всегда помогал, с тех самых пор, как я пришла на фабрику. А в Америке он будет управляющим, и он уже обещал позаботиться обо мне и обо всех моих близких. Чего же нам бояться?
Лем по-прежнему не выказывал особой радости, но жена обошла его уговорами и ласками. Она нечасто баловала его всякими нежностями и поцелуями. Но она была очень хороша собой, правда, мала ростом и немного полновата, но зато с мягкой кожей, нежным, как персик, лицом, черными кудрявыми волосами, оттенявшими синие глаза, а на щеке возле большого сочного рта у нее была хорошенькая ямочка. Поэтому Лем сдался, но когда они приехали в Бриардейл, он понял, что сбываются его худшие опасения.
Они причалили в воскресенье днем, а до Бриардейла добрались только поздно вечером. Остановиться собирались у дальней родственницы Эммы Анны Элизы Бакстер, у которой муж работал мастером в красильне. Лемюэлю все казалось непонятным, все выводило из равновесия. Большую часть пути он промучился от морской болезни, переезд из Бостона по железной дороге вспоминал как сплошной кошмар, и маленькая кухонька Бакстеров показалась ему первым устойчивым островком реальности, возникшим на пути с того момента, когда он переступил порог опустевшей кухни на Литтон Роу в Бредфорде. В понедельник утром Эмма сразу же отправилась на фабрику и уже не возвращалась до вечера. Она не мешкая принялась за работу и договорилась с Сэмом Нейлором, что на следующее утро к нему придет Лемюэль.
— Правду сказать, Лемюэль, ума не приложу, чем тебе помочь, — сказал Сэм, когда они все обсудили. — Нет тут работы по тебе. С твоим ремеслом и на тебя одного дела не наберется. Тут не то что в Вест-Райдинге — вот там понастроили текстильных фабрик — одна к одной. А мы всю эту мелочь поручаем мастерской в Седжвотере. Если хочешь, я им чиркну пару строк, может, и найдется какая-нибудь работенка, а там, глядишь, подвернется что получше.
У Лема упало сердце, хотя другого нечего было и ждать. Он вышел из ворот фабрики, не представляя себе, куда податься. Окна ткацкого цеха были открыты, поскольку день выдался жаркий и безветренный, и вырывавшиеся из них грохот и звон ткацких станков дразнили Лема, будто насмешки проказливых обезьян, особенно когда он думал, что жена его сейчас зарабатывает неплохие деньги, а вот он не может обеспечить себя даже куском хлеба. И это при его знаниях и опыте…
Невыносимо было думать и о возвращении в маленький домишко Бакстеров. Анна Элиза, женщина в общем незлая, болтливая (язык у нее работал словно цеп), немолодая и недалекая, не смогла бы его понять. Да он уже успел возненавидеть этот дом, потому что покоя в нем не было. Даже в маленькой спаленке, единственном пока месте, которое они с Эммой могли назвать своим, они не чувствовали себя свободно. Перегородки были так тонки, что стоило повернуться в кровати — и скрип пружин разносился по всему дому.
На свежем воздухе настроение Лема все-таки поднялось. Он огляделся. Бриардейл приютился на дне вытянутой котловины, вдоль которой бежит узкая речушка, и на ее берегу стоит большая красная фабрика, а по склону холма ряд за рядом поднимаются белые бревенчатые дома. Почти сразу же за последним рядом домов начинается настоящий лес, и при виде его у Лема даже дыхание перехватило. Такого он отродясь не видывал. В его родном городе только каменные дома да большие фабричные блоки из темного кирпича цеплялись за черное закопченное небо пучками огромных фабричных труб.
Осень в тот год наступила рано, и листья деревьев уже меняли цвет. Широко раскинувшийся перед Лемом склон холма полыхал пожаром красок: багряное, желтое, ржаво-коричневое и шафранно-красное пронизывало темные ветви сосен и елей. Пруд у фабричной плотины, тихий и неподвижный, словно зеркало, вспыхивал отражением бурых буков и кленов, как огромный пылающий костер.
Обо всем позабыв, Лемюэль зашагал по дороге мимо убогих коробков фабричных домишек к вершине холма, уходя все дальше и дальше, пока дорога под ногами не превратилась в узкую песчаную тропку и стена деревьев не сомкнулась позади него. Солнце пылало прямо над головой, и над полоской песка призрачным облаком подрагивал жар. Пот лил с него градом, так как Эмма заставила Лема надеть выходной костюм из английской шерсти, а в тяжелые английские башмаки забился песок, стиравший ноги до крови. Он уже еле плелся, по-собачьи высунув язык, как вдруг тропинка свернула вбок и взору его предстала отрадная картина.
