Велимир Хлебников - Том 3. Поэмы 1905-1922

1921 <вторая половина>

Голод*

Почему лоси и зайцы скачут в осеннем лесу,Прочь удаляясь?Люди съели кору осины,Елей побеги зеленые.Жены и дети бродят в лесахИ собирают березы листыДля щей, для окрошки, борща,Елей верхушки и нежно серебряный мох –Пища лесная.Зубы будут от елей точно у лося.«Нет желудей! Люди желуди съели»,–Скакала и жаловалась белка.Исчезли кроты и мыши лесные.Лиске негде курятину взять.Зайка бежит недовольно –Из огорода исчезла капуста.Дети, разведчики пищи,Бродят по рощам,Жарят в кострах белых червей,Зайца лесные калачики и гусениц жирных,Жирных червей от оленей-жуковКопают в земле и на зуб кладут,Хлебцы пекут из лебеды,За мотыльками от голода бегают.И тихо лепечут по-детскому малые детиО других временах,Огромно темнея глазами.Чтоб голод смотрел через детские лица,Как бородатый хозяин.Тают детишки.Стали огромными рты, до ушей протянулись,Глаза голубыми очками иль чернымиЗеркалом гладким кругло блестят на лице,Хребет утончился носа,Острый, как ножик, бледный и птичий концом,Кожа светла, как свеча восковая.Светятся миру белой свечой около гробаДети в лесу.На зайца, что нежно прыжкамиСкачет в лесу,Все восхищенно засмотрелись,Точно на светлого духа явление.Но он убегает легким видением,Кончиком уха чернея.А дети долго стояли, им очарованные.Это сытный обед проскакал.Вот бы зажарить и съесть!Сладкий листок, скусный-прескусный,Сладкая травка, слаще калачика.«Бабочка, глянь-ка, там пролетела».–«Лови и беги, а здесь голубая».Мальчик на речке досталТройку лягушек,Жирных, больших и зеленых.«Лучше цыплят»,–Говорил он сестрам обрадованным.Вечером дети к костру соберутсяИ вместе лягушек съедят,Тихо балакая.А может быть, будет сегодня из бабочек борщ.

А рядом в избе с тесовою крышеюУгрюмый отецХлеб делит по крошкамЗаскорузлыми пальцами.Только для глаз.И воробей,Что чиликнул сейчас озабоченно,Не был бы сыт.«Нынче глазами обед.Не те времена», – промолвил отец.В хлебе, похожем на черную землю,Примесь еловой муки.Лишь бы глаза пообедали.Мать около печи стоит.Черные голода углиБлестят в ямах лица.Тонок разрез бледного рта.Корова была, но зарезана.Стала мешками муки и съеденным хлебушком.Зарезал сосед, свои не могли.Чернуха с могучими ребрамиИ ведром молока в белом вымени.Звучно она, матерь рогатая,По вечерам теленку мычала,Чтоб отозвался нежный теленок.Девочки плакали.Теленка же скушали сами,Когда вышла конина в селе.Жареху из серых мышейСын приготовил, принес.В поле поймал.И все лежат на столе,Серея длинным хвостом.Будет как надоУжин сегодня.Ужин сегодня – чистая прелесть.А раньше, бывало, жена закричала бы громкоИ кувшин бы разбила вдребезги, брезгуя,Увидя умершую мышь потонувшей в сметане.Теперь же безмолвно и мирноМертвые мыши лежат на столе для обеда,Свисая на землю черным хвостом.«Жри же, щенок!Не околеешь»,–Младшему крикнула матьИ убежала прочь из избы.Хохот и плач донеслисьС сеновала.И у соседей в соломенной хатеПодан обед на дворе.Подан обед, первое блюдоВ чугуне – кипяток на полове.Полезен прополоскать животы.Кушайте, дети,Резаной мелко соломы.«Дети, за стол. Не плакать, не выть,Вы ведь большие!»Строже сделались лица.Никто не резвился и не смеялся.По-прежнему мать встала у печки,Лицо на ладонь оперев и тоскуя.Застыли от страха ребятушки,Точно тайна пришлаИли покойник лежал среди них.Кончен обед, глаза почернели и опустилися рты.И разбрелись ребятишки.В углу громадные материТемнеют глаза.А что же второе?Второе? – Общая яма,Где, обнявши друг друга,Лягут все вместе,Отец и семья,Мать и отец, сестры и братья,С кротким лицомСвечки сгоревшей.

Глаз огняБез ресниц ливня или дождяЖег нашу землю, наши поляИ народы колосьев.Волнуясь соломой сухой,Дымились поля и колос желтел,Завял и засох смертью сухой.Зерно, осыпаясь, кормило мышей.Небо болеет? Небо – больной?Нет у него влажных ресницУрожайной погоды, ливней могучих.Сжигая траву, поля, огородыЖестоко желтело око жары,Всегда золотое, без бровей облаков.Люди покорно уселися ждатьЧуда – чудес не бывает – или же смерти.Это беда голубая.Это засуха. В ряде любимых годовНашла себе пасынка.Всё изменило, колос и дождь,Труду землероба.Разве не так же в поту, как всегда,Сеяли этой весной пахаря рукиДобрые зерна?Разве не так же с надеждойНа небо все лето смотрели глаза земледельца,Дождя ожидая?Голое око жары,Око огня золотогоЖгло золотыми лучамиНивы Поволжья.

По оврагу лесному, пыль подымая,Спешила толпа к зеленым холмам и трем соснам.Все, торопясь и волнуясь,–Палка лесная в руках,Длинные бороды клином,–Волнуясь спешили.Все торопятся, бегут, дети и взрослые.Это сам голод.Это за глиной святой,Что едят точно хлеб,Той, от которой не умирают,Люди бегут, торопясь.Одна ты осталась,Когда все изменило,Глина! Земля!Голод гнал человечество.Мужики, женщины, дети,Заполнив овраг,Спешат за святою землейВместо хлеба.Глина – спаситель немойПод корнями сосен столетних.

А в то же время ум ученыхВ миры другие устремлен,Из земель, мысли подчиненных,Хотел построить жизни сон.

Октябрь 1921

Шествие осеней Пятигорска*

Опустило солнце осеннееСвой золотой и теплый посох,И золотые черепа растенийЗастряли на утесах,Сонные тучи осени синей,По небу ясному мечется иней;Лишь золотые трупики ветокМечутся дико и тянутся к людям:«Не надо делений, не надо меток,Вы были нами, мы вами будем».Бьются и вьются,Сморщены, скрючены,Ветром осенним дико измучены.Тучи тянулись кверху уступы.Черных деревьев голые трупыЧерные волосы бросили нам,Точно ранним утром, к ногам еще босымС лукавым вопросом:«Верите снам?»С тобой буду на ты я.Сады одевали сны золотые.Все оголилось. Золото струилось.Вот дерева призрак колючий:В нем сотни червонцев блестят!Скряга, что же ты?Пойди и сорви,Набей кошелек!Или боишься, что ворыБольшие начнут разговоры?

Грозя убийцы лезвием,Трикратною смутною бритвой,Горбились серые горы:Дремали здесь мертвые битвыС высохшей кровью пены и пана.Это Бештау грубой кривой,В всплесках камней свободней разбоя,Похожий на запись далекого звука,На А или У в передаче иглойИ на кремневые стрелыДревних охотников лука,Полон духа земли, облаком белый,Небу грозил боевым лезвием,Точно оно – слабое горло, нежнее, чем лен.Он же – кремневый ножВ грубой жестокой руке,К шее небес устремлен.Но не смутился небесный объем:Божие ясно чело.Как прокаженного крепкие цепиБештау связали,К долу прибилиЛовкие степи:Бесноватый дикарь – вдалеке!Ходят белые очи и носятся полосы,На записи голоса,На почерке звука жили пустынники.В светлом бору, в чаще малинникаСлушать зарянокИ желтых овсянок.Жилою былаГорная голоса запись.Там светлые воды и камни-жрецы,Молились им верно седые отцы.

Кувшины издревле умершего моряСтояли на страже осени серой.Я древнюю рыбку заметил в кувшине.Плеснулась волна этоМертвого моря.Из моря, ставшего серым строгим бревном,Напилены доски, орлыУмной пилой человека.Лестниц-ручьев, лада песен морей,Шероховаты ступени.Точно коровий язык. Серый и грубый, шершавый.Белые стены на холмы велиПо трупам усопшей волны, усопшего моря.Туда, на Пролом,Где «Орел» и труп моряКрылья развеял свои высоко и броско,Точно острые мечи.Над осени миром покорнее воскаЛапти шагают по трупам морей,Босяк-великан беседует тихоСо мной о божиих пташках.Белый шлем над лицом плитняковым холма, степного вождя,Шероховатые шершавы лестниц ладыПесен засохшего моря!Серые избы из волн мертвого моря, из мертвого поля для бурь!Для китов и для ящеров поляна для древней лапты стала доскойЗдесь кипучие ключиЧеловеческое горе, человеческие слезыТопят бурно в смех и пение.Сколько собак,Художники серой своей головы,Стерегут Пятигорск!В меху облаковДве Жучки,Курган Золотой, Машук и Дубравный.В черные ноздри их кто поцелует? Вскочат, лапы кому на плечо положив?А в городе смотрятся в окнаПисатели, дети, врачи и торговцы!И волос девушки каждой – небоскреб тысяч людей!Эти зеленые крыши, как овцы,Тычутся мордой друг в друга и дремлют.Ножами золотыми стояли тополя,И девочка подруге кричит задорно «ля».Гонит тучи ветреный хвост.

Осени скрипки зловещи,Когда золотятся зеленые вещи.Ветер осениШвырял листьями в небо, горстью любовных писем,И по ошибке попал в глаза (дыры неба среди темных веток).Я виноват,Что пошел назад.Тыкал пальцем в небо,Горько упрекая,И с земли поднял и бросилВ лицо горстьОбвинительных писем,Что поздно.

Плевки золотые чахоткиИ харканье золотом веток,Карканье веток трупа золотого, веток умерших,Падших к ногам.Шурши, где сидел Шура, на этой скамье,Шаря корня широкий сапог, шорох золотого,Шаря воздух, садясь на коней ветра мгновенного,В зубы ветру смотря и хвост подымая,Табор цыган золотых,Стан бродяг осени, полон охоты летучей, погони и шипа.

Разбейся, разбейся,Мой мозг, о громады народного «нет».Полно по волнам носитьсяСтеклянной звездою.Это мне над рыжей степьюОсени снежный кукиш!А осень – золотая кроватьЛета в зеленом шелковом дыме.Ухожу целоватьХолодные пальцы зим.

Стали черными, ослепли золотые глазята подсолнухов,Земля мостовая из семенух.Сколько любовных речейНыне затоптано в землю!Нежные вздохиЛыжами служат моим сапогам,Вместе с плевком вспорхнули на воздух!Это не сад, а изжога любви,Любви с семенами подсолнуха.

5 ноября 1921