Григорий Кошечкин - Военные приключения. Выпуск 2

— Я была на кладбище во Львове. И в Горске. Я видела там могилы совсем еще молодых офицеров и солдат, которые были убиты уже после войны. Некоторые совсем недавно…

— Когда ты успела там побывать?

— Когда ты занимался своими делами, — сухо ответила Галка. — Но я не об этом… — Она опять стала заикаться от волнения. — Я хочу сказать, что война давно кончилась, а здесь еще убивают людей…

— Их убивают не только здесь.

— Да, но здесь наша земля. И убивают наших людей. И чаще всего военных…

Она не сказала «пограничников», но Тамаров-то знал, что она думает прежде всего о них. Он тоже был на кладбище во Львове, когда проходил стажировку на одной из застав этого округа, и стоял у могил воинов в зеленых фуражках, погибших в мирное время. Среди этих погибших были и выпускники его училища…

Из разговора с семьей Яремчука старшина Белов сделал вывод, что она и не предполагала, что ее хозяин связан с бандой. Жена Яремчука, обеспокоенная его исчезновением, хотела послать двоих своих сыновей на поиски.

— А куда бы вы их послали? — поинтересовался старшина.

— А бо его знает! Може, в соседнем селе загулял? Есть там у него одна вдовушка. Завалящинькая такая, уж и не знаю, что он в ней нашел, кобель старый!..

Старшина, конечно, о связи Яремчука с бандой и не намекнул, сказал, что он ему нужен по плотническим делам (Яремчук работал плотником на местном лесокомбинате). В дальнейшем разговоре выяснилось, что он частенько бюллетенил и под этим предлогом отлучался из хутора в соседние села на приработки, опять же по плотническому делу. В общем, семью обеспечивал хорошо, и на гулянки, видно, хватало… Выяснилось еще, что Яремчук бывал несколько раз в старом замке.

— Замок-то запустили, никому он не нужен стал, — рассказывала хозяйка. — Ну, а мужик мой того, что плохо лежит, не упустит: то кирпичей оттуда для нужд домашних привезет, то бревен, то еще чего…

— Ну бревен да досок он мог бы и на своем комбинате достать по сносной цене, — сказал старшина. — Зачем мелочиться и в такую даль лошадь гонять. Да и замок этот никто растаскивать не разрешал, придет время, восстановят, еще послужит людям.

— Так-то оно так… — согласилась хозяйка. — И про лесокомбинат я ему тоже говорила. Но разве ему докажешь! Привык денежки свои считать, а до чужих ему дела нет. Конечно, ему и бревен, и досок на комбинате отпустят и подешевле, а все денежки надо платить…

— Значит, муженек ваш любит отлучаться?

— Отлучается. Но к ночи всегда возвращался! — поспешила она добавить. — А сейчас и не знаю, что подумать.

— Ничего, вернется… — успокоил ее старшина. — Мало ли по каким делам задержался. Вы не волнуйтесь. А как вернется, скажите, что я еще зайду, очень мне его помощь нужна.

— Скажу, скажу! — пообещала хозяйка. — Только бы поскорее вернулся! Где его нечистая сила носит?

«Действительно нечистая, в самую точку попала!» — подумал про себя старшина, прощаясь с женой Яремчука.

— Как вели себя его сыновья? — спросил капитан, когда старшина закончил свой доклад.

— Нормально. Волновались, конечно, немножко, но больше из-за отсутствия отца, чем из-за моего присутствия…

— Считаешь, что они не в курсе?

— Уверен в этом. Чисто работает.

— По грязному делу, — уточнил капитан. — Но чисто, тут ты прав, если мы его так долго не могли раскрыть… — Закурил и прошелся по канцелярии. — Значит так. За подробный доклад спасибо. Мы теперь кое-что уточним на комбинате. Главное же, как вы понимаете, для нас сейчас — замок. Это не логово, нет, но уже ясно, что бандиты там бывают. — Он бросил быстрый взгляд на телефон. — Нет, звонить я не буду, тут одним звонком не обойдешься. Командуйте, лейтенант, заставой, а я еду в комендатуру. Если понадоблюсь, срочно звоните!..

Хотя начальник заставы никаких конкретных указаний по лесокомбинату не давал, Тамаров после его отъезда, посоветовавшись со старшиной, связался с директором. Тот подтвердил, что Яремчук сегодня на работу не вышел, скорее всего, опять заболел, потому что вчера не отпрашивался и отгулов не брал.

— А им никто не интересовался? — спросил Тамаров.

— Им всегда интересуются, — ответил директор, — он же шабашник известный в округе, от «левой» работы никогда не отказывается. Искал его и сегодня один, как мы их называем, «дачник», из тех, у кого деньги лишние водятся и которые топора отродясь в руках не держали…

— А как этот «дачник» выглядел. Вы можете его описать?

— Попробую, — рассмеялся директор, — хотя я его не шибко разглядывал, к нашим рабочим многие обращаются за помощью, только не все наши так жадны на «левые» рубли, как Яремчук… — Директор явно заботился о репутации руководимого им коллектива. Он, как и семья Яремчука, не мог догадываться, что Яремчук только прикрывался шабашничеством, получал «левые» деньги совсем из других рук.

Описание директором «дачника» не вызвало поначалу у Тамарова никаких ассоциаций. Во всяком случае, с человеком такой наружности, в такой одежде он раньше не встречался, а если и встречался, то мимоходом и в безобидной ситуации, когда нет причин для подозрений. Правда, человек, о котором думал Тамаров, разговаривая с директором, был такого же роста, как «дачник», интересовавшийся Яремчуком, такого же сложения, с таким же невыразительным, незапоминающимся лицом. И только в конце разговора, когда директор сказал, что на «дачнике» были светлые бурки, у Тамарова перехватило дыхание.

— Это точно? Вы не ошиблись? — переспросил он директора, стараясь не выдать своего волнения.

— Точно! Это я разглядел, — ответил директор. — У нас здесь бурки не в моде.

Положив трубку, Тамаров с минуту молчал, потом тихо сказал:

— Или меня просто околдовал этот таинственный незнакомец, или… Понимаете, старшина, тот Полосатый, как я его обозвал, тоже был в бурках…

— Возможно, совпадение?

— Возможно. Но редкое… Тогда, в Горске, я обратил внимание прежде всего на его полосатое полупальто и кепи, бурки как-то выпали из памяти. Но теперь-то я вижу его перед глазами всего, с головы до пят! В светлых, подбитых кожей бурках…

Тамаров встал и подошел к окну.

— Капитан считает, что нам уже Яремчук не очень нужен. А вот Полосатому он почему-то понадобился. Почему?

— Вернется, доложим, — сказал старшина. — Мне тоже кажется, что нам рано сбрасывать Яремчука со счетов. Хотя начальству, как говорится, виднее.

— Меня сейчас больше Полосатый тревожит.

— Понятно. Особенно, если это он был на комбинате.

— Это был он, — твердо заключил Тамаров.

Капитан вернулся из комендатуры к обеду. Когда Тамаров доложил ему о разговоре с директором лесокомбината, он, недовольно бросив на стол пачку сигарет, глядя в окно, сухо ответил:

— Этого не надо было делать, лейтенант Тамаров! — И уже несколько мягче, но все-таки с укоризной добавил: — Я же просил подождать…

Впервые за время знакомства с капитаном Тамаров услышал от него в свой адрес слова, произнесенные столь подчеркнуто официальным тоном. В общем-то ничего необычного здесь нет, в армейской службе нередко случаются ситуации, когда без строгой официальности не обойдешься. И Тамарову не было бы обидно, больше того, он просто не обратил бы на этот тон никакого внимания, если бы понимал, в чем заключалась его ошибка. Но он не понимал этого, а капитан почему-то не считал нужным объяснять своему заместителю его вину. Он, как и раньше, когда речь шла о Полосатом, ограничился обещанием:

— Поговорим о нем позже. Сейчас не время…

Обещание это интриговало. Но Тамаров был настолько убежден в том, что Полосатый связан с бандой Огульского, что просто недоумевал, зачем капитану понадобилось его интриговать, когда можно было бы объяснить, почему еще не время обезопасить этого сообщника бандитов. А в том, что его нужно было обезопасить без всяких объяснений, Тамаров не сомневался…

Главарь банды Владислав Огульский был родом из этих мест. До воссоединения Западной Украины и Западной Белоруссии с советскими республиками его отец владел здесь обширными землями, фабрикой и лесокомбинатом, затем, прихватив с собой драгоценности, бежал вместе с семьей в Германию, где проживал его родной брат, тоже фабрикант. Когда гитлеровцы вероломно напали на Советский Союз и оккупировали эти земли, Огульские вернулись сюда на правах бывших хозяев, причем Владислав в чине обер-лейтенанта, командира роты карателей. Эта рота «прославилась» жесточайшими репрессиями и бесчинствами против мирного населения еще в Польше. Приобретенный там «опыт» она приумножила здесь. В сорок четвертом году наши войска освободили родную землю от оккупантов. Старший Огульский снова бежал на Запад, а младший был оставлен гитлеровцами для продолжения борьбы против Советской власти. Рота его, изрядно потрепанная, состоявшая в основном из уголовников, бежавших с этих земель еще при воссоединении, превратилась в банду, хотя сам Огульский, конечно, ее так не обзывал. Он вообще считал себя интеллигентным человеком, главарей других банд именовал не иначе, как «коллегами»… Правда, он во многом от них отличался, вызывая по этой причине со стороны их к себе уважение при личном общении, но еще больше зависть и презрение за глаза…