Владимир Высоцкий - Я не верю судьбе
1979
«Мой черный человек в костюме сером…»
Мой черный человек в костюме сером —Он был министром, домуправом, офицером, —Как злобный клоун, он менял личиныИ бил под дых, внезапно, без причины.
И, улыбаясь, мне ломали крылья,Мой хрип порой похожим был на вой, —И я немел от боли и бессилья,И лишь шептал: «Спасибо, что — живой».
Я суеверен был, искал приметы,Что, мол, пройдет, терпи, всё ерунда…Я даже прорывался в кабинетыИ зарекался: «Больше — никогда!»
Вокруг меня кликуши голосили:«В Париж мотает, словно мы — в Тюмень, —Пора такого выгнать из России!Давно пора, — видать, начальству лень!»
Судачили про дачу и зарплату:Мол, денег — прорва, по ночам кую.Я всё отдам — берите без доплатыТрехкомнатную камеру мою.
И мне давали добрые советы,Чуть свысока похлопав по плечу,Мои друзья — известные поэты:«Не стоит рифмовать „кричу — торчу“».
И лопнула во мне терпенья жила —И я со смертью перешел на «ты», —Она давно возле меня кружила,Побаивалась только хрипоты.
Я от суда скрываться не намерен,Коль призовут — отвечу на вопрос.Я до секунд всю жизнь свою измерил —И худо-бедно, но тащил свой воз.
Но знаю я, что лживо, а что свято, —Я понял это все-таки давно.Мой путь один, всего один, ребята, —Мне выбора, по счастью, не дано.
<1979 или 1980>
«Я никогда не верил в миражи…»
Я никогда не верил в миражи,В грядущий рай не ладил чемодана, —Учителей сожрало море лжи —И выплюнуло возле Магадана.
И я не отличался от невежд,А если отличался — очень мало,Занозы не оставил Будапешт,А Прага сердце мне не разорвала.
А мы шумели в жизни и на сцене:Мы путаники, мальчики пока, —Но скоро нас заметят и оценят.Эй! Против кто? Намнем ему бока!
Но мы умели чувствовать опасностьЗадолго до начала холодов,С бесстыдством шлюхи приходила ясностьИ души запирала на засов.
И нас хотя расстрелы не косили,Но жили мы, поднять не смея глаз, —Мы тоже дети страшных лет России,Безвременье вливало водку в нас.
<1979 или 1980>
«А мы живем в мертвящей пустоте…»
А мы живем в мертвящей пустоте, —Попробуй надави — так брызнет гноем, —И страх мертвящий заглушаем воем —И те, что первые, и люди, что в хвосте.
И обязательные жертвоприношенья,Отцами нашими воспетые не раз,Печать поставили на наше поколенье,Лишили разума и памяти и глаз.
<1979 или 1980>
«И снизу лед и сверху — маюсь между…»
И снизу лед и сверху — маюсь между, —Пробить ли верх иль пробуравить низ?Конечно — всплыть и не терять надежду,А там — за дело в ожиданье виз.
Лед надо мною, надломись и тресни!Я весь в поту, как пахарь от сохи.Вернусь к тебе, как корабли из песни,Все помня, даже старые стихи.
Мне меньше полувека — сорок с лишним, —Я жив, тобой и Господом храним.Мне есть что спеть, представ перед всевышним,Мне есть чем оправдаться перед ним.
1980
Белый вальс
Какой был бал! Накал движенья, звука, нервов!Сердца стучали на три счета вместо двух.К тому же дамы приглашали кавалеровНа белый вальс традиционный — и захватывало дух.
Ты сам, хотя танцуешь с горем пополам,Давно решился пригласить ее одну, —Но вечно надо отлучаться по делам —Спешить на помощь, собираться на войну.
И вот, все ближе, все реальней становясь,Она, к которой подойти намеревался,Идет сама, чтоб пригласить тебя на вальс, —И кровь в виски твои стучится в ритме вальса.
Ты внешне спокоен средь шумного бала, Но тень за тобою тебя выдавала — Металась, ломалась, дрожала она в зыбком свете свечей. И бережно держа, и бешено кружа, Ты мог бы провести ее по лезвию ножа, — Не стой же ты руки сложа, сам не свой и — ничей!
Если петь без души — вылетает из уст белый звук. Если строки ритмичны без рифмы, тогда говорят: белый стих. Если все цвета радуги снова сложить — будет свет, белый свет. Если все в мире вальсы сольются в один — будет вальс, белый вальс.
Был белый вальс — конец сомненья маловеровИ завершенье юных снов, забав, утех, —Сегодня дамы приглашали кавалеров —Не потому, не потому, что мало храбрости у тех.
Возведены на время бала в званье дам,И кружит головы нам вальс, как в старину.Партнерам скоро отлучаться по делам —Спешить на помощь, собираться на войну.
Белее снега, белый вальс, кружись, кружись,Чтоб снегопад подольше не прервался!Она пришла, чтоб пригласить тебя на жизнь, —И ты был бел — бледнее стен, белее вальса.
Ты внешне спокоен средь шумного бала, Но тень за тобою тебя выдавала — Металась, ломалась, дрожала она в зыбком свете свечи.
И бережно держа, и бешено кружа, Ты мог бы провести ее по лезвию ножа, — Не стой же ты руки сложа, сам не свой и — ничей!
Если петь без души — вылетает из уст белый звук. Если строки ритмичны без рифмы, тогда говорят: белый стих. Если все цвета радуги снова сложить — будет свет, белый свет. Если все в мире вальсы сольются в один — будет вальс, белый вальс!
Где б ни был бал — в лицее, в Доме офицеров,В дворцовой зале, в школе — как тебе везло, —В России дамы приглашали кавалеровВо все века на белый вальс, и было все белым-бело.
Потупя взоры, не смотря по сторонам,Через отчаянье, молчанье, тишинуСпешили женщины прийти на помощь к нам, —Их бальный зал — величиной во всю страну.
Куда б ни бросило тебя, где б ни исчез, —Припомни этот белый зал — и улыбнешься.Век будут ждать тебя — и с моря и с небес —И пригласят на белый вальс, когда вернешься.
Ты внешне спокоен средь шумного бала, Но тень за тобою тебя выдавала — Металась, ломалась, дрожала она в зыбком свете свечей. И бережно держа, и бешено кружа, Ты мог бы провести ее по лезвию ножа, — Не стой же ты руки сложа, сам не свой и — ничей!
Если петь без души — вылетает из уст белый звук. Если строки ритмичны без рифмы, тогда говорят: белый стих. Если все цвета радуги снова сложить — будет свет, белый свет. Если все в мире вальсы сольются в один — будет вальс, белый вальс!
1978
Райские яблоки
Я когда-то умру — мы когда-то всегда умираем, —Как бы так угадать, чтоб не сам — чтобы в спину ножом:Убиенных щадят, отпевают и балуют раем, —Не скажу про живых, а покойников мы бережем.
В грязь ударю лицом, завалюсь покрасúвее набок —И ударит душа на ворованных клячах в галоп,В дивных райских садах наберу бледно-розовых яблок…Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Прискакали — гляжу — пред очами не райское что-то:Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел.И среди ничего возвышались литые ворота,И огромный этап — тысяч пять — на коленях сидел.
Как ржанет коренной! Я смирил его ласковым словом,Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел.Седовласый старик слишком долго возился с засовом —И кряхтел и ворчал, и не смог отворить — и ушел.
И измученный люд не издал ни единого стона,Лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел.Здесь малина, братва, — нас встречают малиновым звоном!Все вернулось на круг, и распятый над кругом висел.
Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ?!Мне — чтоб были друзья, да жена — чтобы пала на гроб, —Ну а я уж для них наберу бледно-розовых яблок…Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых:Это Петр Святой — он апостол, а я — остолоп.Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженых яблок…Но сады сторожат — и убит я без промаха в лоб.
И погнал я коней прочь от мест этих гиблых и зяблых, —Кони просят овсу, но и я закусил удила.Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблокДля тебя я везу: ты меня и из рая ждала!
1978
