Марк Тарловский - Молчаливый полет
22–23 января 1927
У Петра[189]
Дворец… Петров… мой голос подхалимскийУже дрожит, уже идет слуга —Вот «П» — по-русски, вот «один» по-римски,И блещут вензелями обшлага.
Но с недоверием, довольно дерзким,Я замечаю, что передо мнойВ портках слуги, с величьем министерским,Музейный сторож, и никто иной.
— Взимайте установленную платуС меня, осиротелый мажордом!Поведайте про каждую палатуИнтересующемуся Петром!
Я так стремился к набережным Невским,Я так спешил у Вас купить билет,Но всё напрасно — поделиться не с кем,И царь в отлучке целых двести лет…
6 февраля 1927
Воздушная лотерея (к розыгрышу лотереи Осоавиахима)[190]
В каждой, даже в самой скромной,В самой бедной лотерееЕсть биение огромнойУпоительной затеи.
И в удаче, даже в мелкой,Слабых баловней азартаЖдет указанная стрелкойИспытующая карта…
Мы забыли о покое,Наши нервы рвет на части —Как мы вынесем такоеОслепительное счастье?
Как используем мы сами,Без ошибок и без шуму,Эту, полную нулями,Опьяняющую сумму?..
Но во много раз хитрееИ опаснее для честиВыигрыш на лотерееКругосветных путешествий,
Где случайному счастливцуПредоставлена возможностьРозу странствий вдеть в петлицу,Странной славой приумножась,
Или… сказочное летоПроменять на год уютаИ за стоимость билетаОтказаться от маршрута.
Ах, предвижу — их немало,Этих бедных человеков,В ком семейные началаВыше облачных пробегов,
Кто не будет слишком долгоВыбирать в раздумьи страстномМежду трогательным долгомИ возвышенным соблазном,
Кто романтику полетаПроменяет без оглядкиНа мещанское болото,На торговые палатки.
Кто, в ответ на предложеньеВзять свой выигрыш в натуре,Скажет: «Нет, синица в жменеЛучше журавля в лазури!
Лучше, — скажет, — дебет-кредит…»Тут он сделает гримасу,Улыбнется и поедетВ сберегательную кассу.
Будут, верно, и такие,Что в уныньи и в печалиТолько вспомнят рев стихииНа семейственном причале,
В ком, заглохнув для кармана,В ком, безвременно увянув,Только крикнет из туманаБоль Жюль Верновских романов,
Кто сквозь ропот, сквозь проклятья,Но продаст восторги детства,Чтоб оставить больше платьяМилой дочери в наследство…
Но найдется и таковский,Разухабистый, веселый,В ком не смолкли отголоскиБурной отроческой школы:
Журавлиный, красноперый,Лихо сплюнув на синицу,Он махнет через заборыИ поедет за границу.
А когда до дна иссякнетКружка пьяного пробега,Он опустится и крякнетИ пойдет искать ночлега,
И, трудясь за корку хлеба,Как трудился до прогулки,Вспомнит он чужое небо,Запах моря вспомнит гулкий,
Он и в старости недужнойСтанет лучше и бодрее,Если вспомнит о воздушной,О советской лотерее!
10 мая 1927
Звуки (К английской провокации)[191]
Сначала жестко: жесты и ужимкиПод щелкающие затворы,На конференциях, в сигарной дымке,Увертливые разговоры.
И только ночью, только спозаранку,Пугая паству красным братством,Радиозайцы ловят перебранкуКремля с Вестминстерским Аббатством.
Но если волны рвутся в ураганеАтмосферических разрядов,Но если на Вестминстерском органеЗвенят наганы Скотланд-Ярда,
Но если в «Правде» и передовыеГремят о правде и неправде,Тогда…тогда… тогда на мостовыеВыходят сапоги и лапти,
Язык дипломатических пардоновСменяется жаргоном спора,И дребезжит под цокот эскадроновНаркомвоеновская шпора!
11? мая 1927
Запой[192]
Три утра, три вечера крядуВ окурках, в грязи и в золеБутылка зеленого ядуСменялась на влажном столе.
Набившись на потные скамьи,Где крысья шуршала тропа,Потрескивала под ногамиОреховая скорлупа.
На блюдечке плавали мухи,Хозяин валялся в пуху,С подушки щенок вислоухийЗажулил вторую блоху.
Хозяйку щипал запевала,За поясом дергал кайму,Струна ли его целовала —Но музыка снилась ему.
И, к нежно-икотной беседеПрислушиваясь, меж собойМедово сосали соседиПудовое слово «запой».
12 мая 1927
Казачка[193]
Как сизая крачкаС родного затона,Степная казачкаПриехала с Дона.
Казацкая дочкаКукушкой бездомнойИскала куточкаВ столице огромной.
По конскому шелкуОтцовские дали,Как сивую челкуЕе заплетали.
Плели ее ловкоМоскве для подарка —Душой полукровкаИ телом татарка.
Плели ее складно,И без укоризны,И слали бесплатноНа север корыстный.
А там, на чужбине,За чашкою чаю,В уютной кабинеЯ гостью встречаю.
Я сын иноверца,И тоже южанин,И в самое сердцеКазачкой ужален.
Недаром, недаромЗмеиные складкиЛожатся загаромНа рот ее сладкий.
К чему же, к чему жеВ чужие палатыУсатого мужаС собою взяла ты?
Напрасно, напрасноПод маскою смехаТы думала страстно,Что муж не помеха. —
Я тоже с минутуМечтал об измене —«Гони его к шуту!Бери ее в жменю!..»
Но что же со мноюИ что оказалось?Какою ценоюЕму ты досталась? —
Ты стоила шрамаДонскому рубакеВ открытой, как рама,Холщовой рубахе,
Витого веревкой,Пришитой к рогоже,С ланцетной шнуровкойНа бронзовой коже.
Недаром же телоСтального закалаТы столько хотела,Ты столько ласкала.
Французы на БугеПросили пардона,Деникин в испугеОтчаливал с Дона,
Вы вместе смотрелиИ слушали вместеЛюбовные трелиПовстанческой мести.
Расстанься же, малый,С арапской повадкойС какою попалоРодниться палаткой!
Возьми же, Алеша,Пониже полтоном —Казачек не плошеНайдешь ты за Доном!
А если ГалинаВ мечтах не тускнеет,Спускайся в долину,Где порохом веет,
Где птаху калечитЗа гранью советскойОхотничий кречетНа травле соседской.
Чтоб к милой за даньюПрийти властелином,Скажи «до свиданья»Прекрасным Галинам.
И левую ногуЗа правое делоВзметни на подмогуРодному пределу!
12 июня 1927
Памяти Иннокентия Анненского[194]
Найдется ль рука, чтобы лируВ тебе так же тихо качнуть,И миру, желанному миру,Тебя, мое сердце, вернуть?
И. Анненский. Лира часов.
