Александр Кердан - Избранное

Исповедь Дантеса

Фривольная поэма

До чего ж он, однако, живуч,

Из Бордо пресловутый французик.

Блистательные замыслы лелея,С бессонницею ладить не умея,Затеял я поэму о любви…И что мне откровения кого-то?Охота, лишь когда двоим охотаИ хмель весенний буйствует в крови.А что любовь? Ужели только в книжкахОна – удел мечтательных мальчишекИ девочек, спешивших повзрослеть?А в жизни – только выдумка за этим,Чтоб в результате появлялись дети,И «полюбить» – синоним «захотеть»?А «полюбить навек» – синоним «очень»…

Но жизнь людская той любви короче,Что настоящей принято считать!Ведь полюбить – не то, что печь оладьи,Тут речь идет о самом главном ладе,Когда ты пред самим собой – не татьИ пред людьми и Господом безгрешен…И чудятся мне косточки черешенУ той дуэльной памятной черты…И что душе чужие откровенья,Когда и смерть не будет избавленьемОт покорившей сердце красоты!И что душе?..Да, видно, все же надоДля постиженья смысла или ладаЧужой мундир напялить на себя,Принять совсем немодную личину(Сейчас, коль офицер, то – не мужчина…),В герое антипода возлюбя,Завоевать презрение потомков…Пуститься смело в путь по грани тонкой,Когда и честь, и совесть на кону…Ну что же, с тем, перекрестясь, начну.

Еще я сам не ведаю начала.Еще при родах мама не кричала.Еще мой пращур не посеял нас…Еще земля планетою не стала,Но, я уверен, даже в этот часБыла Любовьрассеянна во мраке,Она сводила звезды в зодиакеИ Божьею улыбкою зажглась.Была Любовь.Иначе бы откудаПротуберанцев плазменное чудо —Явилось Солнце, оживляя тьму,Все подчинив свеченью своему?Откуда бы луга зазеленели,И ящеры бронею зазвенели,И влагой заплескался океан?И, в свой черед, средь прочихтварей БожьихВозникла та, что на Него похожа,И был иной виток развитью дан.

Была Любовьопредь Адама с ЕвойИ памятного яблочка, что с древаИх якобы попутал змей сорвать…Была Любовь. Она уже витала…Я сам еще не ведаю начала.Но, может, так и надо начинать.

Завязка у поэмы очевидна:Два мужика и одному завидно,Что у другого – милая жена.Красавица бесценная, она —Ему совсем не пара…Это мненьеНе подлежит, наверное, сомненью.(Хоть в мире все сомненью подлежит!)Но здесь – иное. Геккерн тут вмешалсяИ на крючок истории попался:В России в бедах всех виновен…МИД!По крайней мере «Память»[5] так решила б.И все грехи лукавому пришила,Ведь шила-то в мешке не утаишь.Мы разобраться в истине сумеем,Нам наплевать, что Геккерн был евреемИ «голубым» вдобавок, но…Шалишь!Сейчас приличней «голубым» назваться,Только б под красным стягом не остаться.И под фашизма знамя не попасть…Из Сциллы пасти да в Харибды пасть!

Все это – мифы, равнозначно – сказки,Но есть иная версия завязки.Один из них – мессия и поэт,Второй – бездарность со смазливой рожей.И пусть при эполетах он, но все же,Хоть звездами осыпь, таланта нет(Иль неизвестен нам, по крайней мере…).И вот уже вам – Моцарт и Сальери.И можно прогнозировать итог,Который не предвидит даже Бог.

Но я завязку завяжу иначе.А вдруг – любовь повинна тут?Что значитВ любви людской и зависть, и талант?А вдруг – совсем не светский флирт все это?Что значит, что она – жена Поэта,А воздыхатель – просто дилетант?Кто право дал его судить за что-то,Коль он влюбился вовсе без расчета,Хотя и офицер, а не пиит?..Я сам в любви своей – космополит(На простынях мы все – космополиты:Поэты, диссиденты, замполиты,И даже в рясе – добрый херувим —И тот в любви не может быть иным)…Ах, я безумца в страсти понимаю,Когда я стан девичий обнимаю,И убеждаюсь в те мгновенья я:Там, где любовь, там родина моя!…И кажется, душа не из железа,А из железа все, что за душой…И мнится мне, что в шкуре я чужойБыл в прежней жизни не собой – Дантесом.

Я в прежней жизни, верно, был Дантесом(Чтобы платил по счету в этой я…).В России, пусть ты – не поэт – повеса,Уже, считай, что мальчик для битья.А если, грешным делом, иностранец(Но Пушкин-то, меня простите, кто?),То первую красавицу на танецТы пригласить не смеешь ни за что!В сужденье этом повод есть для спора,Ведь лад французский вечно здесь в чести.Но русофильство, грозное, как порох,Держава держит про запас, в горсти.От лавочника до премьер-министраСледы его найдутся без труда…Нужна лишь искра, маленькая искра!И что тогда? – Увидишь, что тогда…Здесь страшен бунт бессмысленный,кровавый,В котором никому не будет славыИ не достичь победы никогда,Пока в сердцах безумствует вражда,И баррикадой делятся держава,Знакомый город, двор отсель досельИ часто даже брачная постель…

Ужели снова загорится пламя,Чтоб все опять до основанья снесть?

Но мы своим умом богаты сами,У нас на все свое сужденье есть!Нас «Искрами» теперь не запугаешь,Цена у искр уже совсем другая.В валюте, с добрым дядей посреди…Он скажет нам, что ждет нас впереди.Поскольку, в оправдание прогресса,Мы – сфера закордонных интересов,С любой из наших домородных бед,Где президент со спикером в раздоре,И не понятно, кто мудрее в споре,Где и Совет Верховный, как комбед!А дядя Сэм, от умиленья тая,Страной нас недоразвитой считая,Пришлет кусочек мыла к РождествуИ пожеланья искренние, чтобыМы магазины называли «шопы»…Что и осталось нам, по существу.

К чему об этом речь веду в поэме?Устав, как все, от распрей и полемик,Я все ж не в силах одолеть в себеЛюбовь к гробам отеческим и к дыму,Что связывает нас, как пуповина,С Отчизною неласковой.В судьбеМоей полынный дым приятен…И пусть на солнце нашем столько пятен,Что и не сосчитать без ЭВМ.Оно – мое!И как бы не назвалиРоссии дым – отеческие далиЯ не продам вовек и не проем,И променять на жвачку не намерен,Хоть добрый дядя в этом и уверен.Он поддержать, как пионер, готовПравление любое и блокадуИ шелестом дензнаков, и прикладом,И нотами сиятельных послов,На радиоизвестия – цензурой,И на прилавках – поп-макулатурой,И суррогат-продукцией – кино…Кампания продумана давно,Как хорошо написанная пьеса,Еще тогда, когда я был Дантесом,А не пиитом, как теперь пришлось…

И потому, должно быть, обошлось,Была мне ссылка за дуэль расплатой,Но ведь не на Кавказ и не в солдаты.Туда, где горы, где всегда пальба,И месть за месть, и вечная борьбаВо время наше и во время оно…Там под ислама ветхие знаменаИль под хоругви древние ХристаВстают мужчины, позабыв о женах,И, будто в допотопные лета,Уже им проще брать булатом златоИ жен чужих, в чужих домах распятыхПеред глазами связанных мужей.Уже им легче убивать невинных,Чем к Господу на суд идти с повинной,Которой всем не миновать уже…Меня война покуда миновала.Не пал я на афганских перевалахИ в дни резни, продолженной у нас,Когда Афганистаном стал Кавказ.Я не убит еще на радость всем:Политикам, издателям, блудницам…Но – не спешите.Рано веселиться…Уже мне скоро стукнет тридцать семь.И пусть не на Кавказе, не в Кабуле,Моя давно уже отлита пуля.А повод будет найден без труда:Послать туда, неведомо куда,Чтоб врезал правду-матку я о жизниИ чтоб нашелся вовремя указО том, что мной написанный рассказ —Есть клевета на милую ОтчизнуИль на того, кто выше всяких правд(И потому не может быть не прав)…Зачтутся в деле также три доносаПо, так сказать, любовному вопросу(Шерше ля фам, точнее, се ля ви…)О том, что я – космополит в любви,В постели не за этих, не за тех,А лишь за демократию утех…(Там слыть вполне пристойно демократом,Пока все поднимаешь без домкрата.И не страшат тебя ни съезд, ни путч,Покуда ты желанием могуч…)А что за этим? Ясно – я виновен.К штыку перо не приравнять иное.И остается: завязать глаза…Но, может, не вести о мрачном речи?Иных уж нет, а мы – еще далечеОт той команды: «Пли!»Я лично – «за»!И верю: повод есть для оптимизма…Еще не отошли от коммунизма,Ну, а капитализм – когда дойдем?Мы тему интереснее найдем.

…Чуть не забыл, ведь я же был Дантесом.И слыл влюбленным «по уши» в нее…Творенье Божье иль уловка беса —Нечаянное счастие мое?

О, как мы с нею радовали тьмуСлепыми поцелуями и дрожью,Что выше клятв наивных, полных ложью,Что выше слов…Зачем и почемуТьма так спешит скорее стать рассветом,Раскаяньем сплетенье наших рук?Сюжет провинциальный, но на этоМне сетовать, ей-богу, недосуг:Провинция – любви моей столица.В столицах извели любовь давноНа браки по расчету…Там жениться —«Прописке на жилплощади» равно.А если уж с безродным породниться,То это – мексиканское кино!И я, признаться, грешен:В ностальгииПо женщине, которой рядом нет,«Марии» преснопамятный сюжетУрывками смотрел, пока другиеМеня не поманили имена.Но в этом «Санта-Барбары» вина.А в целом виновата мелодрама:– Онегин, я другому отдана, —Не часто так сейчас вещают дамы…Ну что ж, пришли иные времена.Я их судить не вправе и не волен,Вакансией Онегина доволен.

Чудесней чуда женщины в России,А около нее – еще чудней!В Варшаве и в Париже иже с нейДавно уже не водятся такие.(Я, к слову, сам в Париже не бывал,Для встреч предпочитая сеновал…)

Какие ласки на духмяном сене,Когда от комарья вам нет спасеньяИ от стеблей, что колют невпопад,То в спину ей, то вам, простите, в зад…Но искупленьем этих всех уколовВо все, что, я страшусь заметить, голо,Но не смущает ни ее, ни вас,Здесь любят, будто бы в последний раз.

А в первый?.. Мы в любви так неумелы,Но ведь не в технике же секса дело,А в том, какие комплексы в тебе…Мужчинами становятся в борьбеС самой природой, с похотью начальнойПред красотою женской, гениальной…

Томясь одним желанием постичьВсю глубину различий, данных Богом,Мальчишками мы в щелочку убогоЕе выслеживали, словно дичь.Спросить не смея маму и отца,На улице внимали анекдотам…Про «это» слышал что-то от кого-то —Был путь познанья пройден до конца.Когда же приводили под венецДевчонок тех, которых в жены брали,То о любви ничуть не больше знали,Чем в щелку наблюдающий юнец…

А дальше все зависит от удачи…Смешно и стыдно.Так или иначе,Уже ступенька преодолена.Не девочка она, но не жена,Уже с тобою связана порукой…И учатся быть трепетными руки,И губы произносят имена,Порой не те, что мы хотели слышать.Но в первый раз жена дается свыше,Какая б ни была за то цена.

Мне повезло – я был воспитан мамой(В какой из жизней – не понять теперь…),И рвущийся из подсознанья зверьВ подкорку загоняем был упрямоМоральными сужденьями о том,Что неприлично все ж крутить хвостом.Что до сих пор на белом свете естьПонятия такие: долг и честь.И что пристало так же жить сейчас,Как жили предки сто веков до нас,Из первобытного изыдя леса,Еще тогда, когда я был Дантесом…

Когда мне пофартило, повезлоВлюбился я всему и вся назлоВ ту женщину, которой дорожу я,Забыв, что полюбил жену чужую.Космополит в любви, наивно рад,Забыл о том, что сам давно «рогат»И письмами подметными испытан,Пред подлостью мне близких беззащитен,Как перед Конституцией судья,Вакансией Онегина доволен,Я не судим пребуду, не судяДругих за то, что выше нашей воли.В конце уже мерещится развод…В котором кто из нас теперь не дока?У Дома Белого милиции обвод:И снять – тревожно, и оставить – плохо.Как бесполезно к мужу лезть в карман,Чтоб отыскать любовную записку,Когда уже разлука близко-близко,И жизнь не завершится, как роман,Прекрасной сценой, где простив друг друга,В объятия бросаются супруги.

Ах, я и сам с разводами знакомНе по наслышке и не на примереДрузей моих, забывших о карьере,И телепередачи, где законОдин для всех и вовсе не как дышло…На шкуре испытал своей, так вышло,Любви отрыжку, счастия финал,Как ветер тот, что бурей пожинал.

Одно отрадно: без пилы двуручной,Которой пилят, ведь вдвоем не скучно,И телевизор, и тряпичный хлам,И даже книги – строго пополам.Еще приятней, что не нацпричины,В которых наш серпастый паспортинаИ чуждое гражданство – лишь предлог —Нас развели, как Русь и Украину,Чтоб Черноморский флот – любви итог,Как общее дитя, на части рвали…Мы, слава Богу, распрей избежали,Когда, вообще, их можно обойти!..Вчерашний день, за все меня прости!О завтрашнем задуматься полезней…Мучительные приступы болезниОдолевать с годами научусь.О, память наша, ты подобна бездне,Куда сорвавшись, до смерти лечу!Но видно, мне помучиться охота:Цепляюсь за попавшийся мосток…Когда бы на дуэль хоть вызвал кто-то —Я сам себя, чудак, убить не смог.Но стало не хватать у нас Дантесов,Как, впрочем, и прекрасных Натали…Встречаются, конечно, поэтессы,Но, Боже правый, с ними сам шали:Я столько водки выпить не сумеюИ потому вдругорядь уцелею.В любви традиционно – сирота,Свое сиротство трудно изживаю.Легко влюбляюсь, долго остываю.А позабуду – снова пустота…

И в этой пустоте звучат, как месса,Слова о том, что сам я был ДантесомИ сам любовь свою я расстрелял(И в этом кульминация поэмы)…Виновных нет, коль виноваты все мы,Сражая нашу память наповал,В Россию целя, вольно иль невольно.Нам больно, коль любимым нашим больно,Пусть даже безответен тот порыв…История сорвет любые маски,Но это не конец еще – развязка.Покуда жив Дантес – и Пушкин жив!

Я не убит, я жив, на радость всемДворовым жучкам, поднебесным птицамИ маски сбросившимзнакомым лицам…Но – тридцать семь,мне скоро – тридцать семь…И Лермонтовым, в свой черед, не став,И Пушкиным быть тоже не успею.Но ждет Пророка все века РасеяИ верит в гений, как солдат в устав.А гении, пророки не родятсяИз чрева лжи, на простыни из роз.

Они как язвы старые гноятсяНа теле Правды, вставшей во весь рост,И этим гноем исцеляют раныИ, умирая, дарят Правде жизнь…Пророком быть во все века – не рано,Но в свой короткий век поторопись,Пока еще тебе отпущен срокИ не нажат судьбы тугой курок,И друг, что секундантом быть обязан,Остановить тебя еще не смог.

Я дружбою, как пуповиной, связанСо светом белым, с родиной моей…Космополитство чувств, души пристрастья,Постелью ограниченное счастьеЗдесь ни при чем, я – не о том, ей-ей!

Мужская дружба – разговор особый,Здесь друг пред другом равноправны оба.И тут взаимность, право, не во вред.Сильнее кровного по сердцу братство,Плечо, к которому могу прижаться,Покинув тесный круг житейских бед…

И я, в плече таком еще уверен,Перед самим собой не лицемеря,Страшусь пред другом вдруг предстатькак тать.И кажется сильней любви все это,И даже самой лучшей, мной воспетой,Что настоящей принято считать…

Но вот вселенская завыла вьюга,И с другом мы не поняли друг друга,И стала ощутимее черта,Та, за которой, мелочи итожа,Мы целим в то, что нам всего дороже,Доверье распинаем, как Христа.Испытывая дефицит доверья,Мы выпускаем из подкорки зверя,Способные уже на беспредел,Из первобытного изыдя леса,Когда впервые в друге я Дантеса,Словно в себе, отчаясь, разглядел…И кто виновен, если все одно?Иль женщина, как кошка промелькнула,Иль истина в бокале утонула,Разбавленная импортным вином,Иль закружил мозги нам принцип ложный,Но примиренье стало невозможно,И выбора – не встать под выстрел – нет:Зрачком ознобным смотрит пистолет.Кровь горяча и чуть заметна ранка…Меня на шубе друг относит в санкиИ мчит куда-то, чая довезти…Я выстрелил «на воздух», не жалея,Что так и не назвал любовь моею.Вчерашний день, за все меня прости!

За то, что был порой в чужой личине,Что не к лицу поэту и мужчине,За то, что быть пророком захотелВ отечестве своем неименитом,Предпочитая слыть космополитом,Все ж не пропил его и не проел.В угоду моде, что у нас настала,На лоскутки не резал одеялоИ не тянул за угол на себя,Внимая иноземному совету…В Россию верил, в нынешнюю, в эту,В ней ту святую женщину любя,Которая, даря мне жизнь, кричалаИ будет для меня всегда причаломИ здесь, и за границей бытия.Где есть надежда все начать сначала,Пока храню любовь души кристаллом,Покуда сам храним любовью я.

Я обещал поэму о любвиДа не одной – двум женщинам, мне милым…Обет исполнить недостало силыИ буйства, что безумствует в крови.Хотел о главном,Да вмешались тутПолитика, иные катаклизмы…А что любовь?Она идет от жизни,А жизнь туда идет, куда ведут.

Я доброю цензурою ведомПрекрасных глазок, внемлющих мне ушек,Готов не слышать залпы правых пушек,Стреляющих в совсем не правый дом,Поверив, что Гоморра и СодомЕсть порожденье нашего былого…

Я милым ушкам дал недавно словоВсе ж до любви поэму довести.Любовь одна достойна интереса,

Но в ней постскриптум – миссия Дантеса,А он в России до сих пор в чести.

Царская фамилия