Людвиг Тик - Странствия Франца Штернбальда
Я хочу проникнуть в область искусства как смелый завоеватель; если я чувствую восторг перед всем благородным и прекрасным, значит все это — мое, все это принадлежит мне, я вправе распоряжаться там всем по своему разумению и чувствовать себя своим.
Не говори, что я возгордился, Себастьян, это было бы несправедливо. Я останусь, каким был всегда. Да ниспошлет тебе небо здоровье».
Через несколько дней леса, луга и горы зазеленели, зацвели фруктовые деревья, впервые повеяло настоящей весной, сияло солнце, и весела была природа. Штернбальд и Рудольф пришли в восторг, взглянув с холма на буйную роскошь цветения. Сердце ширилось у них в груди, они словно бы вновь народились на свет, точно магнетической силой влекла их любовь к небу и земле.
— О друг мой, — воскликнул Штернбальд, — как восхитительно вдруг расцвела весна! Точно мелодическое пение, точно зазвучали тронутые пальцами струны арф, поднимаются эти цветы, эти листья навстречу ласке теплого воздуха. Зима прошла, как затмение, скрывавшее от природы солнечное око. Смотри — кругом всходы, ростки, цветы, самый крохотный цветок, самая неприметная травка спешит и рвется к небу; птицы наперебой поют, ликуют, и весь божий мир в веселом и нетерпеливом движении, а мы сидим здесь как двое детей и чувствуем себя ближе всех к великому сердцу матери-природы.
Рудольф взял свою флейту и заиграл веселую песенку. Она радостно полетела по склону горы, и агнцы в долине стали танцевать.
— Жаль, только, что весна проходит так скоро! — сказал Рудольф. — Сама природа не может долее выдерживать радостный утренний подъем.
— И жаль, что нам не дано, — подхватил Штернбальд, — впитать в себя ее полноту, всемогущество ее очарования и сохранять эти сокровища в своем сознании. Мне ничего не надо, только бы я мог в звуках и мелодиях передать другим людям свои чувства; сочинять под музыку весенних дуновений и петь самые возвышенные песни, какие изливал доселе человеческий дух. Всякий раз, я чувствую, музыка возвышает душу, и ликующие звуки, подобно ангелам, с небесной невинностью гонят прочь земные вожделения и желания. Если мы верим, что в чистилище душа очищается муками, то музыка, напротив того, — это преддверие рая, где душу очищает мучительное наслаждение.
— Это ты так понимаешь музыку, — сказал Рудольф. — Но с тобой наверняка согласятся лишь немногие.
— Не могу в это поверить, — возразил Франц. — Нет, Рудольф, ты только посмотри, на какой серьезный лад настраивают любое живое существо звуки арфы, флейты, да и игра всякого инструмента; даже те мелодии, что с живостью и силой заставляют ноги пуститься в пляс, проливают в душу некую томительную тоску, неведомую печаль. Юноша и девушка присоединяются к хороводу; но мыслями они ищут в веселом танце другое, более духовное наслаждение.
— Ох уж эти мне фантазии! — сказал, смеясь, Рудольф. — Свое минутное настроение ты переносишь на остальных. Кто во время танца думает о чем-либо другом, кроме хоровода, в котором он участвует, общего движения, живо веселящего его сердце и заставляющего в эту радостную минуту забыть все прошедшее и будущее? Танцор смотрит на свою цветущую партнершу, она — на него; их сияющие глаза встречаются, и ежели они и испытывают томление, то совсем не то, о котором говорил ты.
— Ты чересчур легкомыслен, — ответил Франц, — не впервые я замечаю, как ты отвергаешь более высокое чувство, предаваясь чувственным мечтаниям.
— Не надо этих резких разграничений, — воскликнул Рудольф. — Они ведь вечный повод для споров между нами.
— Но я не могу тебя понять!
— Возможно, — отрезал Флорестан. — Этот разговор завел бы нас слишком далеко, а я сейчас не в настроении. Оставим его до другого раза.
Франц был немного сердит на друга, ибо спорили подобным образом они уже не впервые. Флорестан смотрел на вещи более легко и чувственно; впрочем, часто у Франца бывало то же самое ощущение, но выражал он его другими словами; случалось, что позднее и сам он высказывал ту же самую мысль, нередко и Рудольф приходил потом к тому же, что он прежде оспаривал в рассуждениях друга. Когда люди обмениваются мнениями, ими часто руководит слепая игра случая, из желания высказаться произрастает азарт противоречия, и часто мы спорим, вместо того чтобы постараться понять слова другого.
Помолчав немного, Франц продолжал:
— О, мой Флорестан, как бы мне хотелось выразить в моем своеобычном ремесле то, что волнует мне сейчас душу и сердце, эту полноту очарования, эту спокойную, резвую жизнерадостность, которая нас окружает. Я хотел бы написать, как в воздушном пространстве движутся благородные духи, как они приближаются вместе с весной, написать так, чтобы вечная весна с неувядающими цветами, во всем блеске представая на картине, радушно привечала зрителя и тогда, когда меня уже не будет среди живых. Скажи, ты веришь, что для большого художника возможно через исторический сюжет или каким-либо другим путем отчетливо внушить другим то, что мы сейчас чувствуем?
— В это я, конечно, верю, — ответил Флорестан, — и возможно, преуспеет в этом художник, к этому совсем не стремящийся. Отправляйся в Рим, дорогой друг; вечная весна, о которой ты мечтаешь, цветет там в доме Агостино Гиджи{37}. Она создана чудодейственной кистью божественного Рафаэля, и на обыденном языке обычно ее называют историей Амура и Психеи. Эти воздушные образы витают там в голубом эфире, и глубокий смысл заключен в том, что отграничены и выделены они не рамами, а цветочными гирляндами 3*. Когда глаз твой остановится на этих фигурах, тебя, быть может, охватят те же чувства, которые испытывал я, созерцая их. Сам сюжет так восхитителен и нежен, это символ неумирающей, непреходящей юности, написанный вечно юным и вещим Санцио в его прекраснейшем вдохновении, апофеоз любви и прелести цветов, возвышенного очарования. Вся композиция в целом представляет собой, ежели дозволено будет так выразиться, некое поэтическое откровение, в котором раскрывается нам сама природа очарования и прелести, и при взгляде на картину природа эта становится понятна и близка человеческому сердцу. И подобно тому, как май завершает цветущую весну, так весь сюжет, рассказанный в этих картинах, завершается великолепным изображением собрания богов, где с чрезвычайной живостью объединены все фигуры и где блаженство олимпийцев становится доступно взгляду простого смертного. Потерпи, мой Франц, вот приедешь в Рим и сам увидишь.
— Ах, Рафаэль! — сказал Франц Штернбальд. — Как много я слышал о нем! Как хотелось бы мне увидеть его во плоти!
— А сейчас я спою тебе песнь о весне, — сказал Рудольф.
Оба встали, и Флорестан запел. Перед этим он сыграл нечто вроде прелюдии на своей флейте и после каждой строфы тоже извлекал несколько звуков, которые очень подходили к содержанию песни и как бы изъясняли его слушателю.
Пташки первые запели,Средь ветвей нагих кочуя:«Возвратиться мы успели,Ветерок весенний чуя».
Хор малюток причитает:«Вновь резвятся мотыльки,А пчела жужжит с тоски:Меду пчелам не хватает.
Ах, весна, пришел твой час!Медлишь ты за поворотом.Возврати листву сиротам!Или ты не слышишь нас?
Солнцу ясному на зовОтозваться не пора ли,Чтобы листья заиграли,Не пугаясь холодов?»
«Что это за истома? —Весенний шепчет мир. —Нам песенка знакома:Певуньи снова дома,Начать пора нам пир».
И раскрываются вокругЗеленые ресницы:Привет вам, сестры-птицы!Ты, солнышко, — наш друг.
Лешему лес внимает весь:«Проснитесь, дети! Зов прозвучал.Аиста, ласточку я встречал;Славка с жаворонком тоже здесь.
Зеленую примите расцветку,Народ пернатый без листьев сир;Пускай они скачут с ветки на ветку,Обрадовав песнями юный мир».
Волнуется все, шумит, лучится;Играя, ручьи бегут по дубровам.Каждое дерево в блеске новомСтарается перед другим отличиться.
Шумят, зеленые, в лучах небес,Где облака вечерние парятИ пламенеют и горят,Овеяв золотым огнем зеленый лес.
Цветы родятся в долах что ни миг,Приветствуя мир любовью чуткой;Рядом с мечтательной незабудкойВ благоухании возникФиалки ненаглядный лик.
Это улыбки, нежные взгляды,Залоги счастья, девичьи дары,Вестники грядущей отрады,Очи, участники тихой игры.
Приветствуют всех при свете дня,А тех, кто не хочет подобных встречИ взором нежным готов пренебречь,Перстами белыми дразнят, маня.
Так начинается весна весны,Любви с любовью присягая,Жизнь жизнью новой возжигая,И роскошью цветы упоены.
На свет стремятся радостные розы,Все сладостней расцветают, все краше;У них соблазнительные позы:Сиянье к сиянью, чаша к чаше.Пока идет весна весны,Кусты лобзаньями воспламенены.
Славься, роза, сладость лучей златых:Благословенна ты в цветах!Запечатлено у тебя на устахЛобзанье любви, святая святых.
Выше год счастливый не взмывает,Краше, чем роза, цветов не бывает;Слышишь, как в ночи соловей изнывает?Днем все еще ликует птичий хор,Ночь полнозвучна до сих пор;Но когда солнце розу омрачитИ птичий хор летом замолчит,Музыка лобзаний отзвучит,И скроется среди ветвейПоэзия, как соловей.
Глава вторая 4*
