Коллектив авторов - Поляна №2 (8), май 2014

– Не связывай себя с этим человеком. Он, если ему будет надо, пойдет по головам, – убежденно сказала Ленка.

Это меня также озадачило. Просто циркач какой-то получается, а не Дима: и самбу с румбой он танцует, и девушек походя трахает, да еще и ходит по головам, если надо.

Ну да ладно. На мою голову он не пытался наступить.

Я продолжал изредка с ним видеться. Даже ночевал у него пару раз – на кухне, на раскладушке.

Но начинающий кооператор Дмитрий Подобедов все чаще оказывался занят: то какие-то левые детали ему на заводе токарь точит в рабочее время за приличные бабки, то еще какими-то махинациями.

А когда он все же вырвался из своего капиталистического угара, предложил мне скрасить досуг посещением тупейшей штатовской кинокомедии «Полицейская академия».

Я был крупно разочарован. И больше Диме не звонил.

Позвонил только после обвала 1991-го, когда цены выросли сразу чуть ли не в сто раз. Обратился за помощью – Дима, кажется, разворачивал какое-то издательское дело. И, не моргнув глазом, предложил мне место корректора с окладом в полтора кило колбасы…

Была у Димки Подобедова одна глобальная идея: прежде чем садиться писать что-то существенное (ну, типа «Войны и мира»), надо сначала заиметь место, где это было бы комфортно писать (ну, грубо говоря, Ясную Поляну). То есть он выводил некую логическую зависимость качества произведений, скажем, Толстого Льва от наличия у Льва Ясной Поляны.

Ясный перец, у нас у всех Ясной Поляны не было.

– Так заработайте! – невозмутимо вещал Подобедов.

И принялся активно воплощать эту установку в жизнь.

Потом увлекся… очевидно, срубил кучу бабок… стал устраивать международные конкурсы бальных танцев…

И когда я ему в очередной раз позвонил, его мама ответила мне, что Дима здесь больше не живет.

– А где же он… живет? – растерянно спросил я, предполагая в том числе и самое худшее.

– В Америке, – спокойно ответила Димина мама, сказала как нечто само собой разумеющееся.

Разумеется, где Диме еще жить?

Итак, судя по всему, Ясную Поляну Подобедов-таки заимел.

Однако что-то не слыхать из этой Поляны восторженных реляций о произведении на свет заявленных шедевров. Я уж не говорю о «Войне и мире». Оттуда (из Подобедовской Поляны) вообще ничего не слыхать.

Возможно, Димка в своей модели чего-то все-таки… не рассчитал?

Татьяна Кайсарова

Речь, слова… и слова прощанья

Как же катастрофически не хватает слов и как узки смысловые границы самого слова!

Недавно после прочтения одного из стихотворений замечательного современного русского поэта Андрея Ширяева, жившего в Эквадоре, вот этого стихотворения:

Тугой, прозрачный звук ладонью зажимая,

приходит по ночам, касается меня пока ещё моя.

Пока ещё живая в холодных языках вчерашнего огня.

И думает о том, что нас не будет в мире,

что мир не в нас, что нет ни мира, ни войны,

и прячется лицом в распахнутом мундире,

и позволяет мне не спать и видеть сны.

Но в поисках любви и сна иного свойства,

я падаю ничком, как спившийся монах,

в кровоточащий дым ночного беспокойства,

в гаданье на чужих, обманных именах.

Повиснув на цепях юродства и блаженства,

ищу другую речь и вижу вдалеке,

как мечутся слова в пределах совершенства

и говорят со мной на странном языке.

…я написала ему в личной переписке: «Андрей, мне кажется, что ты уехал так далеко для того, чтобы искать и создавать иную, не избитую, речь, которую возможно обрести, не соприкасаясь слишком близко с современной, часто примитивной, поэзией и, порождающим ее существованием?»

Он ответил мне: «Танюш, слова, сами по себе, несовершенны, пока на них говорят люди. И слишком мало каждое из слов в себя вмещает. У любого языка есть установленные им же пределы совершенства, максимум возможного. И когда понимаешь, что выйти за эти пределы не помогают никакие ухищрения – просто потому, что слова содержат меньше смыслов, чем тебе необходимо – становится тоскливо и почти физически больно. И хочется всё бросить. Было бы возможно строить стихи из молчания, я бы попробовал. У молчания неизмеримо больше значений».

Позднее, в теме наших рассуждений, я написала три стихотворения, которыми поделилась с Андреем:

Не видеть и не знать! Нырнув, коснуться дна,

Укутать ум в туман – там только чаек крик…

О, тёмная вода! Ты слышишь – я больна:

Колеблется любовь и скуден мой язык.

А та, другая речь, которой удержать

Могла бы эту ночь и поцелуй мгновенный,

Уже давно вольна сметать и возрождать

Носителей её в иных мирах вселенной.

Поговори со мной на странном языке.

Не можешь, милый? Ну, тогда послушай:

Любовь и наша речь, на тонком волоске,

Колеблются в ночи, разъединяя души.

А чуть позже это:

Этот тающий звук, ели слышный земной колокольчик…

Этот праведный ливень, каскадом летящий во мгле…

Этот лес, что когда-то был листвен и ствольчат,

Так прозрачен и тих, как единственный лес на земле.

Помолчу. Не умею читать по губам у пространства,

Не могу рассказать, что успела увидеть во сне…

Бьются мысли в слова тяжело безнадежно, напрасно

И трепещет душа, словно в синем бенгальском огне.

Этих птиц голоса… Жаль, что птичий язык не изучен.

Может, это они, так истошно, кричат нам о том,

Что убоги слова, как терновника серые сучья…

И теряются мысли в непознанном поле земном.

И еще:

Белее белого, при спуске вниз,

Твоё великолепное молчанье,

В полёте мимо синих медуниц,

Вдоль белой ночи сонного сиянья.

Ты начинаешься от берегов,

От хищного, но меткого прицела

По тайникам языческих богов,

Озёрного лоснящегося тела,

От музыки, качающей волну,

Там, у белесой кромки мирозданья…

Коснись земли и слушай тишину,

Её любви безмолвное дыханье.

Андрею понравилось. Я была рада этому. Это было еще совсем недавно, в начале октября прошлого года…

А 18 октября стало известно о том, что Андрей Ширяев ушел из жизни, ему не было и сорока восьми лет. Выдающийся русский поэт покончил жизнь самоубийством.

Вот его последняя запись на Фейсбуке:

«Мне пора.

Последняя книга дописана, верстка передана в добрые руки. Алина, Гиви, Вадим, дорогие мои, спасибо. И спасибо всем, кого я люблю и любил – это было самое прекрасное в жизни.

Просить прощения не стану; всегда считал: быть или не быть – личный выбор каждого.

Чтобы не оставлять места для домыслов, коротко объясню. В последнее время два инфаркта и инсульт на фоне диабета подарили мне массу неприятных ощущений. Из-за частичного паралича ходить, думать и работать становится труднее с каждым днем. Грядущее растительное существование – оно как-то совсем уж не по мне. Так что, действительно, пора.

(улыбается) Заодно проверю, что там, по другую сторону пепла. Может и увидимся».

О чем я думаю? Конечно же об Андрее…

Скорблю неимоверно. Его стихи во мне, со мной и навсегда. Плачу.

Андрей Ширяев

Старик

Ночная сельва дышит торжеством

голодной и вибрирующей плоти.

В бамбуковом, изрубленном, кривом

проёме неба корчится в полёте

нагая тень – и падает к земле;

котёл парит в потоках над углями,

и, отразив изогнутое пламя,

куски лиан, кипящие в котле,

подрагивают тусклыми телами.

Старик рисует знаки. Белый дым

тугих косиц вонзается в пространство

ветвей и гнёзд, сливается с витым

тяжёлым ритмом птичьего шаманства;

взлетают лапы. По вискам моим

когтистая стекает диадема.

Из гнили амазонского эдема

растут стихи, проламывая грудь,

и каждое движение тотема

сопровождает медленная ртуть —

так серебром облитые моллюски

могли бы липнуть к жестам точных рук.

Он требует читать ему по-русски,

и застывает, вслушиваясь в звук

чужого сна. Кричит, ломает круг

и, отыскав меня в словесной чаще,

даёт в щербатой деревянной чаше

отвар: бери и пей, слепой стрелок,

щенок, поэт, сновидец, самозванец!

В момент, когда я делаю глоток,

он начинает танец.

Такой восторг в прищуренных глазах,

что кажется – коралловые змеи

вот-вот проснутся в призрачных лесах

его зрачков, и вздрогнут орхидеи,

и будут пить белёсыми корнями

густую кровь пылающих зарниц…

Взмывает хор. Земля рождает птиц

и стонут джунгли в оркестровой яме.

Прости меня. Я слаб. Я не готов.

Мне страшно.

…Но старик приходит снова,

садится рядом, требует стихов —

доверчиво, смешно и бестолково.

И я читаю до рожденья дня.

А он, похоже, путает меня

с другим, кто был намного раньше слова.

Посвящение А. Ширяеву

Пусть будет полночь, сельва и полет