Генрих Гейне - Путевые картины

В придворной церкви стоят столь часто упоминаемые статуи государей и государынь из австрийского дома и их предков, и среди них имеются и такие, которые, конечно, и по сей день не поймут, за что они удостоились такой чести. Они стоят во весь свой могучий рост, отлитые из чугуна, вокруг гробницы Максимилиана. Но так как церковь маленькая и своды низкие, кажется, что находишься в ярмарочном балагане с черными восковыми фигурами. На пьедесталах большинства из них можно прочесть имена высоких особ, представленных статуями. Когда я рассматривал их, в церковь вошли англичане: тощий господин с ошеломленным лицом, с заложенными в проймы белого жилета большими пальцами рук и с переплетенным в кожу "Guide des voyageurs"1 в зубах; за ним -- долговязая подруга его жизни, уже немолодая, слегка поблекшая, но все еще довольно красивая дама; за ними -- красная портерная физиономия, с белыми, как пудра, бакенбардами, напыщенно выступавшая в столь же красном сюртуке, а его негнущиеся руки нагружены были перчатками миледи, ее альпийскими цветами и мопсом.

Это трио направилось прямо к алтарю, где сын Альбиона стал объяснять своей супруге статуи по своему "Guide des voyageurs", в котором со всей точностью говорилось: "Первая статуя -- король Хлодвиг Француз

_______________________

1 "Путеводителем" (фр.).

178

ский, вторая -- король Артур Английский, третья -- Рудольф Габсбургский" и т. д. Но вследствие того, что бедный англичанин начал обход с конца, а не с начала, как предполагал "Guide des voyageurs", то произошла забавнейшая путаница, которая оказывалась еще комичнее, когда он останавливался перед какой-нибудь женской статуей, изображавшей, по его мнению, мужчину, и наоборот, так что он не мог понять, почему Рудольф Габсбургский представлен в женском одеянии, а королева Мария -- в железных штанах и с длиннейшей бородой. Я, готовый всегда прийти на помощь своими познаниями, заметил мимоходом, что этого требовала, вероятно, тогдашняя мода, а может быть, таково было особое желание высоких особ -- быть отлитыми в таком именно виде и ни в каком ином. Так, и нынешнему императору может захотеться, чтобы его отлили в фижмах или даже в пеленках -- кто бы мог на это что-нибудь возразить?

Мопс критически залаял, лакей вытаращил глаза, его господин высморкался, а миледи произнесла: "A fine exhibition, very fine indeed!"1 ГЛАВА IX

Бриксен -- второй большой город в Тироле, куда я завернул. Он находится в долине, и когда я подъехал, его застилали туман и вечерние тени. Сумеречная тишина, меланхолический перезвон колоколов, овцы семенили к стойлам, люди -- к церквам; всюду за сердце хватающий запах безобразных икон и сухого сена

"В Бриксене иезуиты", -- прочел я незадолго до того в "Гесперусе". Я озирался на всех улицах, ища их, но не увидел никого похожего на иезуита, разве одного толстого мужчину в треуголке духовного образца и в черном сюртуке поповского покроя, старом и поношенном, составлявшем разительный контраст с блистательно новыми черными панталонами.

"Он не может быть иезуитом", -- подумал я, так как всегда представлял себе иезуитов худощавыми. Да и существуют ли еще иезуиты? Иногда мне кажется, что су

____________________________________

1 "Прекрасная, превосходная выставка!" (англ.)

179

ществование иезуитов -- лишь химера, что только страх перед ними создает в нашем воображении эти призраки, а самая опасность давно миновала, и все усердные противники иезуитов напоминают мне людей, которые все еще ходят с раскрытыми дождевыми зонтиками после того, как дождь давно уже прошел. Мало того, иногда мне кажется, что дьявол, дворянство и иезуиты существуют лишь постольку, поскольку мы верим в них. Относительно дьявола мы можем утверждать это безусловно, так как до сих пор его видели только верующие. Также и относительно дворянства мы придем через некоторое время к заключению, что bonne societel перестанет быть bonne societe, едва только добрый буржуа перестанет быть столь добр, чтобы признавать bonne societe. Но иезуиты? Они, по крайней мере, уже не носят старых панталон. Старые иезуиты лежат в могилах со своими старыми панталонами, вожделениями, мировыми планами, кознями, тонкостями, оговорками и ядами, и тот, кто на наших глазах крадется по земле в блистательных новых панталонах, -- не столько дух их, сколько призрак, глупый, жалкий призрак, изо дня в день свидетельствующий на словах и на деле о том, как мало он страшен; право, это напоминает нам историю одного призрака, являвшегося в Тюрингенском лесу; этот призрак однажды избавил от страха тех, кто испытывал перед ним страх, сняв на виду у всех свой череп с плеч и показав каждому, что он внутри полый и пустой.

Я не могу не упомянуть здесь, что нашел случай подробнее рассмотреть толстого мужчину в блистательных новых панталонах и убедиться, что он вовсе не иезуит, а самая обыкновенная божья тварь. А именно -- я встретил его в столовой своей гостиницы, где он ужинал в обществе худощавого, долговязого человека, именовавшегося превосходительством и столь похожего на старого холостяка деревенского дворянина из шекспировской пьесы, что, казалось, природа совершила плагиат. Чтобы чем-то еще приправить свою трапезу, оба они осаждали служанку любезностями, которые явно были весьма противны этой прехорошенькой девушке, и она насильно вырывалась от них, когда один начинал похлопывать ее сзади, а другой пытался даже обнять. При

_________________________

1 Хорошее общество (фр.).

180

этом они отпускали грубейшие сальности, которые, как они знали, девушка вынуждена была выслушивать: она оставалась в комнате, чтобы прислуживать гостям и чтобы накрыть стол для меня. Но когда непристойности стали наконец нестерпимыми, молодая девушка вдруг оставила нас, бросилась к двери и вернулась в комнату только через несколько минут с маленьким ребенком на руках; она не выпускала его из рук во все время работы в столовой, хотя это и очень затрудняло ее. Оба собутыльника, духовное лицо и дворянин, не отваживались уже ни на одну оскорбительную выходку против девушки, которая прислуживала им теперь без всякого недружелюбия, но с какою-то особой серьезностью; их разговор принял другой оборот, оба пустились в обычную болтовню о большом заговоре против трона и алтаря, пришли к соглашению о необходимости строгих мер и много раз пожимали друг другу руки в знак священного союза. ГЛАВА X

Для истории Тироля труды Иосифа фон Гормайра незаменимы; для новейшей же истории сам он является лучшим, иногда единственным источником. Он для Тироля то же, что Иоганнес фон Мюллер для Швейцарии; параллель между этими двумя историками напрашивается сама собою. Они как бы соседи по комнатам; оба с юности своей одинаково воодушевлены родными Альпами, оба -- усердные, пытливые, оба -- с историческим складом ума и уклоном чувства; Иоганнес фон Мюллер настроен более эпически и погружен духом в историю минувшего; Иосиф фон Гормайр чувствует более страстно, более увлечен современностью, бескорыстно рискует жизнью ради того, что ему дорого.

"Война тирольских крестьян в 1809 году" Бартольди -- книга, написанная живо и хорошо, и если и есть в ней недостатки, то они были неизбежны, потому что автор, как свойственно душам благородным, явно отдавал предпочтение гонимой партии и потому, что пороховой дыгй еще окутывал события, которые он описывал.

Многие замечательные происшествия того времени вовсе не записаны и живут лишь в памяти народа, ко

181

торьй теперь неохотно говорит о них, так как при этом припоминаются многие несбывшиеся надежды. Ведь бедные тирольцы приобрели теперь разнообразный опыт, и если сейчас спросить их, добились ли они, в награду за свою верность, всего того, что им было обещано в тяжелую пору, они добродушно пожимают плечами и наивно говорят: "Может быть, все это было обещано не совсем всерьез, забот и дум у императора хватает, и- кое-что ему трудно вспомнить".

Утешьтесь, бедняги! Вы не единственные, кому было кое-что обещано. Ведь часто же случается на больших галерах, что во время сильной бури, когда корабль находится в опасности, обращаются к помощи черных невольников, скученных внизу, в темном трюме. В таких случаях разбивают их железные цепи и обещают свято и непреложно, что им будет дарована свобода, если они своими усилиями спасут корабль. Глупые чернокожие, ликуя, взбираются наверх, на свет дневной, -- ура! --спешат к насосам, качают изо всех сил, помогают, где только можно, лазают, прыгают, рубят мачты, наматывают канаты, короче говоря -- работают до тех пор, пока не минует опасность. Затем, само собой разумеется, их отводят обратно вниз, в трюм, опять приковывают наилучшим образом, и в темной юдоли своей они демагогически вспоминают об обещаниях торговцев душами, которые, избегнув опасности, заботятся лишь о том, чтобы наменять побольше новых душ.

О navis, referent in mare te novi

Fluctus? etc.1

Мой старый учитель, объясняя эту оду Горация, где Римское государство сравнивается с кораблем, постоянно сопровождал свои комментарии различными политическими соображениями, которые должен был прервать вскоре после того, как произошло сражение под Лейпцигом и весь класс разбежался.