Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 1

5. Людские лица

О лица, зрелища трущобных катастроф,Глухие карты тягостных путей!Невольный голос ваш печален и суров,Нет повести страшнее ваших повестей.

Как рассказать, что рассказал мне тот старик,Поднявший до виска единственную бровь?Когда-то в страхе крикнул он — и замер крик,И рáвны пред его зрачком убийство и любовь.

Взгляни на ту, закутанную в желтый мех,Подкрасившую на лице глубокий шрам.Она смеется. Слышишь яркий, женский смех?Теперь скажи: ты отчего не засмеялся сам?

Вот перешла дорогу женщина в платке.И просит денег. Дай. Но не смотри в глаза.Не то на всяком, всяком медном пятакеВ углах чеканки будет рдеть блестящая слеза.

И даже в светлый дом придя к своим друзьям,Нельзя смотреть на лица чистые детей:Увидишь жизнь отцов по губкам, глазкам и бровям —На белом мраморе следы пороков и страстей.

Но и старик, и женщина, и детский ликПереносимы, как рассказ о житии чужих.Но что за ужас собственный двойникВ правдивом зеркале! Свой взгляд в глазах своих!

6. Лестница

Ты помнишь эту лестницу под крышею ворот,Ступени черной лестницы и грязное окно,Ночное ожидание: придет ли, не придет?Глухие наши радости, ушедшие давно?

Любимая, затерянная в мчащихся годах!Ты хочешь, все прошедшее вернется к нам теперь?Вот полночь хрипло пробило на кухонных часах,Вот гулким болтом брякнула внизу входная дверь.

За день-деньской измученный, ослабший и больной,По этой темной лестнице тяну за шагом шаг.Зимой, дождливой осенью иль белою весной,Все тот же изувеченный, душою зол и наг.

Не ты ль бродягу жалкого впускала и звала,Звала любимым чахлого, дарила поцелуй,Не ты ли губы серые ласкать-лобзать могла,Шептала горемычному: «Любимый, не тоскуй».

Я помню милой комнаты убогонький уют.Да, теплой, тихой комнаты. И ласку грубых рук.И все, чем жизни бедные влачатся и живут,И все, чем только терпится судьба, сосун-паук.

Мои седые волосы! Блуждающий мой взгляд!И там в глуши Смоленского нагнувшийся твой крест!О, как же люди ждут еще, идут и говорят,О, как же еще движется такая жизнь окрест?

7. Гость

Ах ты, Ванечка-солдатик,Размалиновый ты мой!Вспоминается мне братикПеред бунтом и тюрьмой.

Вот такой же был курносыйСероглазый миловид,Только глаз один раскосыйДа кругом лица обрит.

Вместе знамя подшивали,Буквы клеили на нем.Знали: сбудем все печали,Только площадь перейдем.

Белошвейня мне постыла,Переплетная — ему.Сердце волею заныло,Ну-ка, душу подыму!

Только почту миновалиИ к собору подошли,Серой тучей наскакали,Словно встали из земли.

Жгли, давили, не жалели,Вот такие же, как ты…Прочь, солдат, с моей постели!Память горше бедноты!

Вот такие же хлесталиБеззащитную гурьбу.Что глаза мои видали,Не забуду и в гробу.

Уходи, солдат проклятый!Вон он, братик, за тобойСмотрит, чахлый, бледноватый,Из постели гробовой.

8. Часы

В уездном городе глухомЖил старый часовщик.Колес и стрелок скопидом,Минуток гробовщик.

Осколок древности самой,Он был Христу родняИ, часовой замкнут тюрьмой,Не знал сиянья дня.

За кассой дочь часам любвиУтекшим счет вела.Бегут часы: люби, лови!..Ах, если б я любить могла!

Но час настал, ударил гром.Толпа гудит, зовет:Вставай, товарищ, мы идем!Стучатся у ворот.

Что надо вам? — Открой скорей!Кому открыть? — Открой!Не смеет дочь открыть дверей,И прянул вольный рой.

Пробит висок. Коса в крови.Ушли. Стучат часы.Часы летят, считай, лови!Бегут часы трусы.

Сидит старик во тьме дневной,Сквозь тьму на труп глядит.Часам кивает сединой,А в ставни дробь стучит.

Стучит, дробит клочки минут,Добить, добить слепцов!Кто жив, сюда! — Кто жив, тот тут.Слепцы из мертвецов.

9. Город

Ой, сестрицы-водяницы, леший — брат, огневики!Погодите, подождите зажигать, вздувать костерТам над кручей, возле тучи, у текучи, у реки:Я закован, я прикован, я в плену у трех сестер.

Как и первая, Крикуша, затомила мой полонГрудой каменных, высоких, тупооких коробов.Как второю, Немогушей, я в одежды заключен,Мягких складок шелест гадок, хуже каменных оков.

Как и третья, Отвыкая, не пускает пуще всех,Уцепилась, притянула — завязаю в волосах.Братья, сестры, подождите соучастника утех:Вот сейчас сорву полоны, долечу в единый мах.

10. На массовку

Леса вековые сосновые,Луга зеленее зеленогоИ неба лазурью вспоенного,Края, засмеяться готовые,Нежно-лиловые.

Стволы, побуревшие в летах,Гордые ржавыми латами,И между стволами лохматыми,В дальних просветах,ВразбродРабочий народ.

Шапки надвинуты, вскинутыЛица вспотевшие.Все одной радостью двинуты.Все восхотевшиеСчастья свободного.

Мира негодногоПуты истлевшиеБудто бы скинуты.Пестрыми массамиДвижутся, движутся,Густо на просеки нижутся.В городе дымномСтанками, машинами, кассамиДух искалечен.В труде заунывномГолод всегда обеспечен.Рокот, и грохот, и войФабрики, пóтом и кровью живойТам, за спиною.Сердце зарделосьВесною.В леса захотелось,На волю —Услышать про новую долю.

Гулко текут по оврагуМорем шумливым,Скованы дружным порывом,Снова и сноваПьют заповедную брагуВоздуха, воли, лучей.Слова, кипящего слова,Смелых речей!Смолкло. Над желтым обрывомОратор…

ДИКАЯ ВОЛЯ

«Мать родимая, тебе я эту книгу отдаю…»

Мать родимая, тебе я эту книгу отдаю,Потому что разумею душу вольную твою;Потому что знал и знаю, как томилась в жизни ты,Как стихия, мне родная, все рвалась из тесноты;Здесь поведать захотел я дикой воли голоса,Что в плену уразумел я, что напела мне краса;Здесь любовь я исповедал к вечной женской глубине,Обернулся зорким оком к близкой сердцу старине;Здесь я снова стал ребенком, нежным, тихим и твоим,И опять в напеве звонком явлен Бог с лицом благим.Дар прими и помни: в сыне ожила душа твоя.Этой книгою отныне пусть живу на свете я.

ГОЛОСА СМЕРТИ

ЭЛЕГИИ

1. «Мне тяжело, как в первый день…»

Мне тяжело, как в первый день,Как в первый день ночного горя,Когда впервые бросил теньЗакат на даль земли и моря,

Я сон вулканов услыхал,Вокруг себя разливших лавуСреди со дна подъятых скалНа первозданную дубраву.

Я под разливами огняУслышал свист горящей глины,И свет теперешнего дняМне темен, как лучи лучины.

В глухое сердце не гляди,Оставь расколотую душу!Всё круче горы впереди,Я бурей мчусь и скалы рушу.

И прорывая тяжкий путь,Когда-то вырвусь на приволье!Или, разбив о камни грудь,Умру, зальюсь людскою болью.

2. «И вот опять совсем один…»