Луна и Смерть - Федерико Гарсиа Лорка
и, как венок надежды надо мною,
плыл голос твой, вибрируя в мембране.
Далекий голос, нежный и неверный,
затерянный, затихший дрожью в теле.
Такой далекий, словно из-за гроба.
Затерянный, как раненая серна.
Затихший, как рыдание в метели.
И каждой жилке внятный до озноба!
«Гирлянду роз! Быстрей! Я умираю…»
Гирлянду роз! Быстрей! Я умираю.
Сплетай и пой! Сплетай и плачь над нею!
Январь мой ночь от ночи холоднее,
и нет потемкам ни конца ни краю.
Где звездами цветет земля сырая
между твоей любовью и моею,
там первоцветы плачутся кипрею
и круглый год горят, не отгорая.
Топчи мой луг, плыви моей излукой
и свежей раны впитывай цветенье.
В медовых бедрах кровь мою баюкай.
Но торопись! В неистовом сплетенье
да изойдем надеждою и мукой!
И времени достанутся лишь тени.
«Мы вплыли в ночь – и снова ни уступки…»
Мы вплыли в ночь – и снова ни уступки,
ответный смех отчаянье встречало.
Твое презренье было величаво,
моя обида – немощней голубки.
Мы выплыли, вдвоем в одной скорлупке.
Прощался с далью плач твой у причала.
И боль моя тебя не облегчала,
комочек сердца, жалостный и хрупкий.
Рассвет соединил нас, и с разгону
нас обдало студеной кровью талой,
разлитой по ночному небосклону.
И солнце ослепительное встало,
и снова жизнь коралловую крону
над мертвым моим сердцем распластала.
«Вся мощь огня, бесчувственного к стонам…»
Вся мощь огня, бесчувственного к стонам,
весь белый свет, одетый серой тенью,
тоска по небу, миру и мгновенью
и новый вал ударом многотонным.
Кровавый плач срывающимся тоном,
рука на струнах белого каленья,
и одержимость, но без ослепленья,
и сердце в дар – на гнезда скорпионам.
Таков венец любви в жилище смуты,
где снишься наяву бессонной ранью
и сочтены последние минуты,
и, несмотря на все мои старанья,
ты вновь меня ведешь в поля цикуты
крутой дорогой горького познанья.
«Мне страшно не вернуться к чудоцветам…»
Мне страшно не вернуться к чудоцветам,
твоим глазам живого изваянья.
Мне страшно вспоминать перед рассветом,
как на щеке цвело твое дыханье.
Мне горько, что безлиственным скелетом,
засохший ствол, истлею в ожиданье,
неутоленным и неотогретым
похоронив червивое страданье.
И если ты мой клад, заклятый роком,
мой тяжкий крест, которого не сдвину,
и если я лишь пес, бегущий рядом, —
не отбирай добытого по крохам
и дай мне замести твою стремнину
своим самозабвенным листопадом.
«Ты знать не можешь, как тебя люблю я…»
Ты знать не можешь, как тебя люблю я, —
ты спишь во мне, спокойно и устало.
Среди змеиных отзвуков металла
тебя я прячу, плача и целуя.
Тела и звезды грудь мою живую
томили предрешенностью финала,
и злоба твои крылья запятнала,
оставив грязь, как метку ножевую.
А по садам орда людей и ружей,
суля разлуку, скачет к изголовью,
зеленогривы огненные кони.
Не просыпайся, жизнь моя, и слушай,
какие скрипки плещут моей кровью!
Далек рассвет, и нет конца погоне!
Стихи разных лет
Это – пролог
Перевод Артема Андреева
В этой книге оставить
я хотел бы всю душу свою.
С этой книгой я прожил
дней священных немало,
и пейзажи я в ней узнаю.
Боль и мука от книги,
что кладет в твои руки
звезды, розы, а после
не спеша исчезает!
Что за грусть и печаль
видеть муки и боль,
кои сердце поэта
на алтарь возлагает!
Видеть призраки тех,
кто уходит навеки,
на бескрылом Пегасе
человека нагого,
видеть жизнь, видеть смерть,
видеть мира единство,
что в глубинах пространства
ожидает нас снова.
Поэтический сборник —
это мертвая осень,
а стихи – это листья,
что чернеют на белой земле,
голос, их прочитавший,
это ветра дыханье,
в грудь оно проникает
и в осенней теряется мгле.
Сам поэт – это древо,
оно плачет ночами
над плодами печали,
над увядшей листвой.
Да, поэт – это медиум,
и Природа величье свое
раскрывает лишь речью
человеческой, стиховой.
Ведь поэт понимает,
что другим непонятно,
все, враждебное в мире,
примиряет поэта душа.
Знает он: нет дорог,
и поэтому он
по вечерним дорогам
идет не спеша.
В поэтической книге
среди роз алой крови
неизменно проходят
караваны печали
и рождают поэта,
он – заложник видений,
что в минуты страданья
перед ним возникали.
Ведь поэзия – это
мед, небесный и горький,
и в невидимых ульях
души трудятся, делая мед.
Да, поэзия может
невозможное сделать возможным.
Арфа, в струнах которой
сердце, вечно сгорая, поет.
Да, поэзия – жизнь;
мы выходим в открытое море,
веря только в того,
