Вадим Шершеневич - Стихотворения и поэмы

Шум взвизгивает. Всё сильнее. Нельзя ничего разобрать. Предметы окружают Лирика. Башенные часы сорвались с места, и стрелки крутятся по воздуху. С полного хода срывается мотор и врывается в небо. Один дом обрушивается на Лирика, и он стоит среди груды обломков, размахивая дымовою трубой. Мотоциклы кашляют без перерыва. Крики, вопли. Суетится Армия Спасения. Над всем хаосом щупальцами тянутся красные огни кинемо. И грозно трубою басит Лирик.

Машина пронизала каждую секунду отточенным визгом,Машина заструит мои брыкающие слова по телефону.В телеграфном стуке всем наглым и близкимЯ кидаю пощечину колоссального звона,Я не настолько слаб, чтоб стать вашим божком,Спокойным идолом на стуле,Я дни струбливаю моим рожком,А мои ляжки омылись в стогрудом гуле.Через Атлантический изгибными мостами мои рукиТяну, я всю рыдальческую землю обниму.

Из II-го этажа

Это мы уже слыхали, это старые штуки,Он бьется в камере слов, как попавший в тюрьму.

Лирик

Я пришпорю быстроту и, в тьме суматохи,Перепугаю все имена, страну на страну наложу,Ваши вопли, жалобы, вздохиНа земную ось нанижу,Если я сел на сегодня, как на гоночную машину,Если сквозь резинуМоих слов рвется на свободу,Как воздух сквозь моторную шину,Всё — вскрики и вспенье верфей и заводов,Животов вокзалов, локомотивов, подобно приват-доценту,В беге потерявших дымовых волос взбитые букли,Ревущих пароходов,Рявкающих моментов,Небоскребов, у которых, как нарывы, балконы набухли…

Девочка

Как он много говорит… Он хорошенький.

Лирик

И если вы не понимаете ровнешенькоНичего,Так это потому, что, побивая рекорды,Обогнали в состязания ноги мозга моегоГлупых дней запыхавшуюся морду,Но мое сердце не усталоИ дальше побежит;Оно набиралоБензину, говоря с вами,Очистились его легкие, биплан дрожит,А время спешитСтовековыми шагами.Оно к вам через вечность и два часа прибежит,А яБуду далеко, перешагивая могилы и гроба!Смотрите, как топокопытит, как роет крылом землю лошадь моя,Как передо мной отплясывает восторг фабричная труба!Уррррра!

На биплане.

Биплан

Тра-та-та-ту-ту-ту-ту-ты-ты-ты!Тррррррррррррррр!

Лирик

Уррррррррра!За мной горрррррода — на ветррррррррровые мосты!Взгрррррррромоздились горрррры!

Биплан

Трррррррррр!..

Лирик летит, и воздух пенится около аэро. На поднятые лица изумленных попадает солнце — и они делаются похожими на большие ромашки, у которых удивление обрывает ресницы… И шум пропеллера сливается со скрипом несмазанной земной оси.

Вечный жид

Трагедия великолепного отчаяния

Маленькой и черной

ЖУК, СКАРАБЕЮ

моей жизни

…Если бы знать! Голодный добывает хлеб трудом. Оскорбленный мстит. Любовник говорит женщине: «Будь моею!» Но я сыт, и никто не оскорбляет меня… Мне нечего достигать — я обречен на тоску.

…Marchant vers la terre promise

Josue s'avancait pensif ‘et palissant,

Car il etait dejа l'elu du Tout Puissant.

…Ailleurs! Plus loin! je ne sais oщ.

Каталог действующих:

Поэт. 25 лет. Резкие углы лица. Причесан очень гладко. Немного стилизуется под англичанина.

Бог. Более известен под именем Иисуса. Говорит тенорком. Столько лет, сколько их промчалось или проплелось от Рождества Христова.

Девушка. Дома собрание сочинений Евреинова и Уайльда. Зимой — шубка с шеншилями. Кольцо с бирюзою. Обожает Бердслея и Сомова.

Женщина. Имеет абонемент к Кусевицкому. Смотрела Дункан, но не понравилось. В кафе одна не ходит.

Господины. — Субъекты. — Дамы. — Старики. — Женщины. — Игроки. — Старухи. — Юноши. — И еще разные люди и вещи, которые двигаются, но не говорят и с которыми вы не познакомитесь, а потому я их имен не помню.

Всё здесь написанное случается вчера, сегодня и завтра.

Здесь: в Москве и около. Впрочем: случается повсюдно.

Действие первое

Занавес поднимается и…

Притон. Накурено. Бутылки. Женщины. Вино. Кокаинисты с синяками у глаз. Эстетствующие господины с плохо вычищенными ногтями и дамочки, точно спущенные с цепочки Кузнецкого. Народу весьма и весьма много, но все одноцветные (с виду похожие, похожие один и одна на другого и другую. Словно томы собрания сочинения Брюсова в «Сирине»). Такое утомительное веселье, что спать хочется. Не то ветер, не то ночь стучит расцветающими белыми окнами. Да корни луны запутались в вермишели изысканных духов и растрепанных причесок. Ведь вот только что вошел вот этот самый господин, а уже оказывается, что он поэт, правда, мало известный, но очень неплохой. Конечно, никто всего этого не знает. Вообще никому ни до кого нет решительно никакого дела. Это совершенно очаровательно. Поэт озирается и как будто что-то вспоминает, припоминает как будто.

Поэт

Вывалился из прошлого просто, как пьяный седокИз розвальней на повороте, где выбой,И какой-нибудь день мною плеснет в рожок,Как волна на утес зазевавшейся рыбой.Обвешанный грезами, как рождественская елка,С уже подпаленной свечами печали душой,Совсем несуразный, но еще зеленью колкий,Я в крест переулков вставлен судьбой.Раскачавшись на жизни, подобно белке,На жизнь другую лечу параболой зари,И руки раскрываю, как часовые стрелки,Когда без четверти три.Прошлое захлопнул на какой-то случайнойСтраницеИ нарочно закладку воспоминаний не вложил.А небом уж кинуты стайныеПтицы,Словно сетка трепещущих черных жил.Но тоска всё прежняя, потому что такая жЗемля изрябилась улыбкой людей…

Один господин

Не скули и не стонь! На! Понюхай! УзнаешьПьяный шаг прошатавшихся дней!Ты душу, как руки, протянул в пустыняхЭтих заселенных городами зал,Но за этот один изумляющий вынюхДо земли быСпасибоТы миру сказал.

Предлагает ему кокаину в баночке. Поэт роняет, неловкий, трубку, рассыпает кокаин, поднимает вычурно-тщательно порошок с полу, нюхает, нюхает и недоуменно смотрит на тающих окружающих. Чем-то розовым выблескивают его глаза бесхитростные. Для него вытрясенно как-то вокруг.

Третий субъект

Я весь высыпался смехом оттого, что слезыПочти не блестят на концах ресниц-вееров,Оттого, что город, эта серая роза,Опал лепестками увялых домов.И бегают помыслы, хроморукие странники,В Медину придущих столетий прозреть!И в моих зрачках начинаешь ты, странненький,СединойИ мечтойСеребреть.За окном растекается мокрсдь и гниледь,Кнут часов полосует ребра минут,И ты, сюда вшедший, ты должен вылитьСебя в этот вечер, как в глыбкий сосуд.

Рассыпает резкая сыпь, резкая сыпь телефонного звонка раздается. Из трубки вылезает дама. Лезет, выволакивает себя и свои туалеты. Видно, что не легко это ей. Но вот, слава Богу, вылезла.

Дама

Мы не знаем: откуда ты?Кем ты вызван?Как сарафанница, поешь ты, скуля.И из красной гортани фраз твоих вызвонПринимает, как морфий, земля.

Поэт

Над городами вставал я кометой,Свежим трудом протекал в кабинет,Но хвоста моих песен в заре разогретойНи один другой не увидел поэт.Из уютной двуспальной славы, как вымахОгромной руки, я удрал убежать за столетье вперед,Потому что ласки хрустящих любимыхОблепили меня, как икра бутерброд.И все недотроги и все позволишниВылиняли шелками на простыне души моей.И вот у сердца безумные пролежни.И вот я —Язык соловья,А не весь соловей!

В громадный клетчатый платок сморкается, как будто выстрелили. Мельком, боков вырастают, тают, пролетают фигуры видений в белом. Память пошла вспять, в юное детство. И вы видали такие проблески, выблески прошлого. Трудно сдвинуть глаза с точки, в которую они ввинчены. Застывает, стынет всё… Часы что-то пробили. И всё сразу очнулось. Всё двинулось. Прошло. Всё как прежде, только странная воцарилась тишина, и в окне большом туманная только улица видна.