Генрих Гейне - Романсеро

Где, глазея, мочит брюки

Студиозус, жрец науки;

Равный Висле, где под ивой,

Песней тешась горделивой,

Вшей надменный шляхтич давит

И геройство Польши славит.

Да, твои глубоки воды,

Словно хлябь, где в оны годы

Потопил всевышний тьмы

Египтян, меж тем как мы

Бодро шли по дну сухие.

О, величие стихии!

Где найдется в целом мире

Водный опус глубже, шире?

Он прекрасен, поэтичен,

Патетичен, титаничен,

Как природа, как создатель!

Я -- ура! -- его издатель!"

ЭПИЛОГ

торжественной кантаты

в честь maestro celcbenimo fiascomo 1

Я слышал от негров, что если на льва

Хандра нападет, заболит голова,-

Чтоб избежать обостреыья припадка,

Он должен мартышку сожрать без оста:

Я, правда, не лев, не помазан на царсп

Но я в негритянское верю лекарство.

Я написал эти несколько строф -

И, видите, снова и бодр и здоров.

------------------

1 Известнейшего маэстро Неудачника (ит.).

Фрагмент

Отстрани со лба венок ты,

На ушах нависший пышно,

Бер, чтобы свободней мог ты

Внять мой лепет, еле слышный.

Превратил мой голос в лепет

Пред великим мужем трепет -

Тем, чей гений так могуч,

В ком искусства чистый ключ;

Мастерским приемам разным

Громкой славой он обязан:

Не свалилась прямо в рот

Слава эта без забот,

Как сопливому разине -

Вроде Моцарта, Россини.

Нет, наш мастер -- всех прямее,

Тем он дорог нам -- Бер-Мейер.

Он хвалы достоин, право,

Сам себе он создал славу -

Чистой силой волевой,

Мощью мышленъя живой,

Он в политике плел сети,

Все расчел он, как по смете,

Сам король -- его протектор,

И за то он стал директор

Над всей музыкальной частью,

Облечен такою властью ...

с коей, со всеподданнейшим почтение

я ныне вступаю в прения

ПЕСНЬ МАРКИТАНТКИ

Из времен Тридцатилетней войны

А я гусаров как люблю,

Люблю их очень, право!

И синих и желтых, все равно -

Цвет не меняет нрава.

А гренадеров я как люблю,

Ах, бравые гренадеры!

Мне рекрут люб и ветеран:

Солдаты и офицеры.

Кавалерист ли, артиллерист,-

Люблю их всех безразлично;

Да и в пехоте немало ночей

Я поспала отлично.

Люблю я немца, француза люблю,

Голландца, румына, грека;

Мне люб испанец, чех и шзед,-

Люблю я в них человека.

Что мне до его отечества, что

До веры его? Ну, словом,-

Мне люб и дорог человек,

Лишь был бы он здоровым.

Отечество и религия -- вздор,

Ведь это -- только платья!

Долой все чехлы! Нагого, как есть,

Хочу человека обнять я.

Я -- человек, человечеству я

Вся отдаюсь без отказу.

Могу отметить мелом долг

Тем, кто не платит сразу.

Палатка с веселым венком -- моя

Походная лавчонка...

Кого угощу мальвазией

Из нового бочонка?

ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ

Женское тело -- те же стихи !

Радуясь дням созиданья,

Эту поэму вписал господь

В книгу судеб мирозданья.

Был у творца великий час,

Его вдохновенье созрело.

Строптивый, капризный материал

Оформил он ярко и смело.

Воистину женское тело -- Песнь,

Высокая Песнь Песней!

Какая певучесть и стройность во всем!

Нет в мире строф прелестней.

Один лишь вседержитель мог

Такую сделать шею

М голову дать -- эту главную мысль

Кудрявым возглавьем над нею.

А груди! Задорней любых эпиграмм

Бутоны их роз на вершине.

И как восхитительно к месту пришлас

Цезура посредине!

А линии бедер: как решена

Пластическая задача!

Вводная фраза, где фиговый лист -

Тоже большая удача.

А руки и ноги! Тут кровь и плот

Абстракции тут не годятся,

Губы -- как рифмы, но могут при

Шутить, целовать и смеяться.

Сама Поэзия во всем,

Поэзия -- все движенья.

На гордом челе этой Песни печать

Божественного свершенья.

Господь, я славлю гений твой

И все его причуды,

В сравненье с тобою, небесный пс

Мы жалкие виршеблуды.

Сам изучал я Песнь твою,

Читал ее снова и снова.

Я тратил, бывало, и день и ночь,

Вникая в каждое слово.

Я рад ее вновь и вновь изучать

И в том не вижу скуки.

Да только высохли ноги мои

От этакой науки.

ЦИТРОНИЯ

То были детские года,

Я платьице носил тогда,

Я в школу только поступил,

Едва к ученью приступил.

Двенадцать девочек -- вся школа,

Лишь я -- герой мужского пола.

В клетушке-комнатке с утра

Весь день возилась детвора,-

Писк, лепет, щебетанье, гам,

Читали хором по складам,

А фрау Гиндерман -- барбос,

Украсивший очками нос

(То был скорее клюв совы),-

Качая головой, увы,

Сидела с розгой у стола

И больно малышей секла

За то, что маленький пострел

Невинно нашалить посмел,

Вмиг задирался низ рубашки,

И полушария бедняжки,

Что так малы и так милы,

Порой, как лилии белы,

Как розы алы, как пионы,-

Ах, эти нежные бутоны,

Избиты старою каргой,

Сплошь покрывались синевой!

Позор и поруганье, дети,-

Удел прекрасного на свете.

Цитрония, волшебный край,

Так звал я то, что невзначай

У Гиндерман открылось мне,

Подобно солнцу и весне,

Так нежно, мягко, идеально,

Цитронно-ярко и овально,

Так мило, скромно, смущено

И гнева гордого полно.

Цветок любви моей, не скрою,

Навеки я пленен тобою!

Стал мальчик юношей, а там -

Мужчиною по всем правам.

И -- чудо! -- золотые сны

Ребенка в явь воплощены.

То, чем я бредил в тьме ночной,

Живое ходит предо мной.

Ко мне доносится сквозь платье

Прелестный запах, но -- проклятье!

На что глядел бы я веками,

То скрыто от меня шелками,

Завесой тоньше паутины!

Лишен я сладостной картины,-

Закрыла ткань волшебный край,

Цитронию, мой светлый рай!

Стою, как царь Тантал: дразня,

Фантом уходит от меня.

Как будто волей злого мага -

Бежит от губ сожженных влага,

Мой плод желанный так жесток,-

Он близок, но, увы, далек!

Кляну злодея-червяка,

Что на ветвях прядет шелка,

Кляну ткача, что из шелков,

Из этой пряжи ткет покров,

Тафту для пакостных завес,

Закрывших чудо из чудес -

Мой солнечный, мой светлый рай,

Цитронию -- волшебный край!

Порой, забывшись, как в чаду,

В безумье бешенства, в бреду

Готов я дерзостной рукой

Сорвать тот полог роковой,

Покров, дразнящий сладострастье,

Схватить мое нагое счастье!

Но, ах! Есть ряд соображений

Не в пользу таковых движений,

Нам запретил морали кодекс

Посягновение на podex.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Без прикрас в укромном месте

Расскажу я вам по чести

Очень точно и правдиво,

Что Цитрония за диво.

А пока -- кто понял нас -

Чур молчать! -- заверю вас,

Что искусство есть обман,

Некий голубой туман.

Что ж являл собой подснежный

Голубой цветок, чей нежный

Романтический расцвет

Офтердингеном воспет?

Синий нос крикливой тетки,

Что скончалась от чахотки

В заведенье для дворян?

Чей-то голубой кафтан?

Иль, быть может, цвет подвязки,

Что с бедра прелестной маски

Соскользнула в контрдансе? -

Honni spit qui mal y pense1.

------------------

1 Пусть будет стыдно тому, кто подумает об этом дурно (фр.).

О ТЕЛЕОЛОГИИ

Для движенья -- труд нелишний! -

Две ноги нам дал всевышний,

Чтоб не стали мы все вместе,

Как грибы, торчать на месте.

Жить в застое род людской

Мог бы и с одной ногой.

Дал господь два глаза нам,

Чтоб мы верили глазам.

Верить книгам да рассказам

Можно и с единым глазом,-

Дал два глаза нам всесильный,

Чтоб могли мы видеть ясно,

Как, на радость нам, прекрасно

Он устроил мир обильный.

А средь уличного ада

Смотришь в оба поневоле:

Чтоб не стать, куда не надо,

Чтоб не отдавить мозоли,-

Мы ведь горькие страдальцы,

Если жмет ботинок пальцы.

Две руки даны нам были,

Чтоб вдвойне добро творили,-

Но не с тем, чтоб грабить вдвое,

Прикарманивать чужое,

Набивать свои ларцы,

Как иные молодцы.

(Четко их назвать и ясно

Очень страшно и опасно.

Удавить бы! Да беда:

Все большие господа -

Меценаты, филантропы,

Люди чести, цвет Европы!

А у немцев нет сноровки

Для богатых вить веревки.)

Нос один лишь дал нам бог,

Два нам были бы невпрок:

Сунув их в стакан, едва ли

Мы б вина не разливали.

Бог нам дал один лишь рот,

Ибо два -- большой расход.

И с одним сыны земли

Наболтали, что могли,-

А двуротый человек

Жрал и лгал бы целый век.

Так -- пока во рту жратва,

Не бубнит людское племя,

А имея сразу два -

Жри и лги в любое время.

Нам господь два уха дал.

В смысле формы -- идеал!