Максим Горький - Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)
ИЗ «ТРИЛИСТНИКА ОСЕННЕГО»
То было на Валлен-Коски
То было на Валлен-Коски[127].Шел дождик из дымных туч,И желтые мокрые доскиСбегали с печальных круч.
Мы с ночи холодной зевали,И слезы просились из глаз;В утеху нам куклу бросалиВ то утро в четвертый раз.
Разбухшая кукла нырялаПослушно в седой водопад,И долго кружилась сначала,Все будто рвалася назад.
Но даром лизала пенаСуставы прижатых рук, —Спасенье ее неизменноДля новых и новых мук.
Гляди, уж поток бурливыйЖелтеет, покорен и вял;Чухонец-то был справедливый,За дело полтину взял.
И вот уж кукла на камне,И дальше идет река…Комедия эта была мнеВ то серое утро тяжка.
Бывает такое небо,Такая игра лучей,Что сердцу обида куклыОбиды своей жалчей.
Как листья, тогда мы чутки:Нам камень седой, ожив,Стал другом, а голос друга,Как детская скрипка, фальшив.
И в сердце со знанье глубоко,Что с ним родился только страх,Что в мире оно одиноко,Как старая кукла в волнах…
ТРИЛИСТНИК КОШМАРНЫЙ
Кошмары
«Вы ждете? Вы в волненье? Это бред.Вы отворять ему идете? Нет!Поймите: к вам стучится сумасшедший,Бог знает где и с кем всю ночь проведший,Оборванный, и речь его дика,И камешков полна его рука;Того гляди — другую опростает,Вас листьями сухими закидает,Иль целовать задумает, и слезОстанутся следы в смятенье кос,Коли от губ удастся скрыть лицо вам,Смущенным и мучительно пунцовым.
…………………………………..
Послушайте!.. Я только вас пугал:Тот далеко, он умер… Я солгал.И жалобы, и шепоты, и стуки —Все это «шелест крови»[128], голос муки…Которую мы терпим, я ли, вы ли…Иль вихри в плен попалась и завыли?Да нет же! Вы спокойны… Лишь у губЗмеится что-то бледное… Я глуп…Свиданье здесь назначено другому…Все понял я теперь: испуг, истомуИ влажный блеск таимых вами глаз».
Стучат? Идут? Она приподнялась.Гляжу — фитиль у фонаря спустила,Он розовый… Вот косы отпустила.Взвились и пали косы… Вот ко мнеИдет… И мы в огне, в одном огне…Вот руки обвились и увлекают,А волосы и колют, и ласкают…Так вот он ум мужчины, тот гордец,Не стоящий ни трепетных сердец,Ни влажного и розового зноя!
……………………………………..
И вдруг я весь стал существо иное…Постель… Свеча горит. На грустный тонЛепечет дождь… Я спал и видел сон.
Киевские пещеры[129]
Тают зеленые свечи,Тускло мерцает кадило,Что-то по самые плечиВ землю сейчас уходило,
Чьи-то беззвучно устаМолят дыханья у плит,Кто-то, нагнувшись, «с креста»Желтой водой их поит…
«Скоро ль?» — Терпение, скоро…Звоном наполнились уши,А чернота коридораВсе безответней и глуше…
Нет, не хочу, не хочу!Как? Ни людей, ни пути?Гасит дыханье свечу?Тише… Ты должен ползти…
То и Это
Ночь не тает. Ночь как камень.Плача тает только лед,И струит по телу пламеньСвой причудливый полет.
Но лопочут, даром тая,Ледышки на голове:Не запомнить им, считая,Что подушек только две.
И что надо лечь в угарный,В голубой туман костра,Если тошен луч фонарныйНа скользоте топора.
Но отрадной до рассветаСердце дремой залито,Все простит им… если этоТолько Это, а не То.
ТРИЛИСТНИК ВАГОННЫЙ
Тоска вокзала
О канун вечных будней,Скуки липкое жало…В пыльном зное полуднейГул и краска вокзала…
Полумертвые мухиНа забитом киоске,На пролитой известкеСлепы, жадны и глухи.
Флаг линяло-зеленый,Пара белые взрывы,И трубы отдаленнойБез отзыва призывы.
И эмблема разлукиВ обманувшем свиданье —Кондукто́р однорукийУ часов в ожиданье…
Есть ли что-нибудь нудней,Чем недвижная точка,Чем дрожанье полуднейНад дремотой листочка…
Что-нибудь, но не это…Подползай — ты обязан;Как ты жарок, измазан,Все равно — ты не это!
Уничтожиться, канувВ этот омут безликий,Прямо в одурь диванов,В полосатые тики!..
В вагоне
Довольно дел, довольно слов,Побудем молча, без улыбок,Снежит из низких облаков,А горний свет уныл и зыбок.
В непостижимой им борьбеМятутся черные ракиты.«До завтра, — говорю тебе, —Сегодня мы с тобою квиты».
Хочу, не грезя, не моля,Пускай безмерно виноватый,Глядеть на белые поляЧерез стекло с налипшей ватой.
А ты красуйся, ты — гори…Ты уверяй, что ты простила,Гори полоской той зари,Вокруг которой все застыло.
Зимний поезд
Снегов немую чернотуПрожгло два глаза из тумана,И дым остался на летуГорящим золотом фонтана.
Я знаю — пышущий дракон,Весь занесен пушистым снегом,Сейчас порвет мятежным бегомЗавороженной дали сон.
А с ним, усталые рабы,Обречены холодной яме,Влачатся тяжкие гробы,Скрипя и лязгая цепями.
Пока с разбитым фонарем,Наполовину притушенным,Среди кошмара дум и дремПроходит Полночь по вагонам.
Она — как призрачный монах,И чем ее дозоры глуше,Тем больше чада в черных снах,И затеканий, и удуший;
Тем больше слов, как бы не слов,Тем отвратительней дыханье,И запрокинутых головВ подушках красных колыханье.
Как вор, наметивший карман,Она тиха, пока мы живы,Лишь молча точит свой дурманДа тушит черные наплывы.
А снизу стук, а сбоку гул,Да все бесцельней, безымянней…И мерзок тем, кто не заснул,Хаос полусуществований!
Но тает ночь… И дряхл и сед,Еще вчера Закат осенний,Приподнимается РассветС одра его томившей Тени.
Забывшим за ночь свой недугВ глаза опять глядит терзанье,И дребезжит сильнее стук,Дробя налеты обмерзанья.
Пары желтеющей стенойЗагородили красный пламень,И стойко должен зуб больнойПерегрызать холодный камень.
ТРИЛИСТНИК ИЗ СТАРОЙ ТЕТРАДИ
Тоска маятника
Неразгаданным надрывомПодоспел сегодня срок:В стекла дождик бьет порывом,Ветер пробует крючок.
Точно вымерло все в доме…Желт и черен мой огонь,Где-то тяжко по соломеПереступит, звякнув, конь.
Тело скорбно и разбито,Но его волнует жуть,Что обиженно-сердитоКто-то мне не даст уснуть.
И лежу я околдован,Разве тем и виноват,Что на белый циферблатПышный розан намалеван.
Да по стенке ночь и день,В душной клетке человечьей,Ходит-машет сумасшедший,Волоча немую тень.
Ходит-ходит, вдруг отскочит,Зашипит — отмерил час,Зашипит и захохочет,Залопочет, горячась.
И опять шагами меритьНа стене дрожащий свет,Да стеречь, нельзя ль проверить,Спят ли люди или нет.
Ходит-машет, а для тактаИ уравнивая шаг,С злобным рвеньем «так-то, так-то»Повторяет маниак…
Все потухло. Больше в ямеНе видать и не слыхать…Только кто же там махатьПродолжает рукавами?
Нет. Довольно… хоть едва,Хоть тоскливо даль белеет,И на пледе головаНе без сладости хмелеет.
Картинка
