Зелёное удостоверение епископа, сложенное вдвое: Стихотворения - Эдуард Вениаминович Лимонов
Невидимый на фото
Многим было его жалко
Что, седая голова?
Он ходил к ней на могилу
И охранников слова
Были по фиг некрофилу
Да, он с нею говорил…
Но язык был непонятен
Он на снег ей приносил
Две гвоздики красных пятен…
«Я хожу по лезвию бритвы…»
Я хожу по лезвию бритвы
Всё более и более острому, бритвы.
Я повторяю таинственные молитвы
Которые употребляли буряты и бритты
Я худ, как осы бывают сбиты
Я как индус, когда они не рахиты
А на деревьях висят разбитые корыты…
(Имеется в виду, что дырявы они и побиты)
«Похороните меня в самой забытой из могил…»
Похороните меня в самой забытой из могил.
Чтобы там ветер пронзительно выл,
И подходили к могиле волки
Топорща седые старые холки
Чтобы окраинных изб окошки
Были видны бы глазами кошки
А уж глазами призрака и подавно
Похороните меня по-древнему стародавно…
В рыбном ресторане
Осьминог с отварным картофелем
Напоминает старуху профилем
Волосы серые, белое мясо
Паука ли покров, ананаса?
Осьминог! Осьминог! Осьминог!
Ты прополз под водой сто дорог
Ты проплыл вдоль загадочной Азии
Так что бельма твои повылазили
Говорят, что пускаешь чернила
Если вдруг испугала тортилла
Коль встаёт среди вод как доска
Тень акульего плавника
Здравствуй доктор, ночной счетовод
Что со стами руками живёт!
Осьминог с отварным картофелем.
Старым Фаустом, злым Мефистофелем
Возлежит на тарелке морской
Я сижу с приподнятой рукой
И смеюсь, осьминога отщипывая
И картофелем сладостно всхлипывая…
Гусев
Всё Дом Художников, и Гусев
Который книгу мне издал
Я помню, Лизу приглашал,
Она ходила точно струсив.
А он нам скотчи всё таскал…
Так Гусев… Было это в прошлом.
Куда он делся вдруг, исчез?
Москва у нас не чёрный лес
Куда пропал, такой хороший
В какую армию залез?
Художник бодрый молодой
Сторонник прогрессивных взглядов
О, джентльмен страны родной
Которой вряд ли это надо…
На демонстрации друг с дружкой
На демонстрациях ходил
С приёмным сыном свежей стружкой
Повязка, серп и молот был…
Затем прошли куда-то годы…
Я спрашивал – мне донеслось
Растит он сына для народа
И сына вроде удалось…
Затем трагедия: сын выпал
Под утро выпал из окна
Не пил, ни водки, ни вина
И всё. Судьбы ужасный выпад…
Я не осмыслить здесь пытаюсь
Я здесь в смятении души
Зачем трагедия такая
Ведь сколько ты не тормоши,
Всё ж нам останется в остатке
Могучий юный ангел-труп
А Гусев оказался шаткий
Создатель оказался груб…
Жениться заново, добиться
Рожденья сына своего.
И в сына этого вцепиться
Как будто он большая птица
И не отдать уже его…
Но это так бы сделал я бы…
А он лежит а он молчит…
Вокруг сидят безмолвно бабы.
Валерку помнит и дрожит…
Всё. Дом Художников закрыт…
«А старый солдат свои рёбра смотрел…»
А старый солдат свои рёбра смотрел
И песню такую сквозь зубы он пел
«Нам, старым солдатам, пекинская пыль
По вкусу и цвету знакома
А через границу мы шли в полный штиль,
И лишь полыхала солома»
А старый солдат, облучённый не раз
Нашарил рукой свой невидящий глаз
Студёные воды, байкальский баркас
Очнулся. Палата. Мы дома…
Ты в клинике подлой, засранец, лежишь
А ведь ожидает Валгалла
Там место есть тёплое, что ты дрожишь,
Валькирия даст одеяло
«Валяться нам мокрым и хмурым днём…»
Валяться нам мокрым и хмурым днём
Вполне вперемешку с нечистым бельём
Мгновенно бы Господи, умирать
А не бы ворочаться, чтоб не страдать…
Патроны! Патроны! А что от них толку
Когда нет руки и устроил прополку
Стоящий вдоль нас, как комбайн БТР
Ну вот тебе, парень, и музыка сфер!
«Я не знаю, мне нет духа…»
Я не знаю, мне нет духа,
Вертикального пространства
Чтобы в небеса забраться
Где и солнечно и сухо
Где летают авионы,
Где Господь проходит бодро,
Облаками его бёдра
Камуфляжно заслонёны…
«К пальмам! Хотя бы в последние месяцы…»
К пальмам! Хотя бы в последние месяцы!
Здесь с отвращения можно повеситься!
Мне перед тем как в последний voyage,
Нужны вы пальмы и ласковый пляж
Еду я в «Форде» в ужасный Центр
По улицам серым от ноября
Нет, не таким вы хотите меня
В эти последние несколько cent
Сотен, ну дней моих с вами
Всё же хотите чтоб я мою ногу
Бы опускал бы в Карибов берлогу
«А Джона Сильвера пиджак…»
А Джона Сильвера пиджак
И деревянная нога
Он на подростков давит так,
бегут, как тараканов стая
По всей России разъезжая!
У Джона Сильвера серьга
И попугай; в могучем ухе
Топчи английские луга
В них делай дырки как в гросс-бухе
Тампоня выстраданный путь
А мог болтаться он на рее!
А мог служить бы как-нибудь
Он коком в Яффе иль Пирее
Однако бродит ветчиной
Известный в дюнах Сильвер-окорок
Косичкой грязной и седой
Испанский флот пугая около
Английские, как дикий зверь
Пираты пьют на цепь посажены
Про их жестокости, поверь,
Не зря баллады эти слажены…
«– Ты не боишься слова «рак»…»
– Ты не боишься слова «рак»?
Ну как же так!
Ну как же так!
Хотя б из языка эзопова
Не выбрал слово дядестёпово
С длинножирафьей головой
А выбрал вон трёхчлен какой!
– Да я его не выбирал
Его Создатель мне послал
Как кошке нудной, обосравшейся
Иль слишком высоко забравшейся…
«Я готовился
