Том 2. Лошадь Паллада - Борис Бета
Над Невою вскрики и туманы,
Вдоль каналов газовые нимбы –
Точно театральные обманы
Длятся час и проплывают мимо.
Черная карета проезжает,
Ветер развевает пелерину,
Одиноко горечь выражают
Блеск зонтов и сгорбленные спины…
Падает и ветренность и сырость
На просторы площади Сенатской, –
Жемчугом рассеянным открылась,
Снова поднимается загадка:
Ускакать не может он, капризный,
На коне чудесный император,
Давний герб для мужественной жизни,
Медный лик стремлением объятый!
Сны*
Приснятся под утро порой
Бураны при месячном свете,
А то напряженно-сырой
С разливов сиреневых – ветер…
Раскрытый губернский парк
Так важно гудит, свирепеет,
Под вечер – и зябкость, и пар,
Но полдень на солнце пригреет.
И вы в ежедневном пути
Все та же – с портфелем, в тревоге.
А наши вдвоем «по пути»,
Вы помните? – осенью строгий
Раскрытый, сквозящийся парк
И споры о Бунине, Блоке
И ваше смешное n’est ce pas,
И ласковый зябнущий профиль…
Камея*
Мадонна может исцелить
Всю боль. И сердце – от камней,
И невозможно не любить
Изображение камей.
Резьбы листва, лицо бледно,
Святая опустила взгляд
И розовым сквозит, как дно
Куда все горести глядят:
Держу дрожащею рукой
И на камею щурюсь в свет, –
О, розовеющий покой
Которым я живу во сне,
И о котором тосковать
Раздумия приходит час…
Мои угрюмые слова
С глазами вашими встречались.
Память*
И странно подумать: ты был – будто снился…
Ты был и исчезнул. Я помню сквозь дым,
Как утренний воздух туманно светился
Над садом весенним, высоким, пустым.
И утренний воздух так ясно показывал сучья,
И легкая зелень сквозила в выси…
Ты – умер, ты – память. И было бы лучше
Чтоб памяти образ туман погасил,
Чтоб ты мне не снился. Чтоб я не тужил.
Образ*
Я вижу свет. Я слышу жизни шумы.
Вот блеск стекла. Вот голос за окном.
Я чувствую себя. Я чувствую, за стулом
У занавески край шевелит сквозняком…
Но будет вот что: станет непонятным
И книги шрифт, и кожа на руке.
И я уйду – без подписи, невнятно.
Как запах лип.
На сквозняке.
Соседство*
Тогда лицо повесят в галерее,
А дух возьмут служить в библиотеках,
И будут говорить о Гулливере, –
И на лицо придет смотреть аптекарь.
Но я живу ведь. Просто существую
И так же затрудняюсь каждый день.
А ветер вешний дует и пустует,
И облака плывущие – в слюде…
Вот я, как нищий, стыну без вниманья,
Вот я шофер, который без лица,
И я солдат и по-солдатски ранен, –
И нет героя, нету подлеца.
Ах в жизни все рассеянно и просто –
Соседа замечаешь ли зрачки?
И только иногда движенья рослых,
И только иногда мелькнут очки.
И знаете ли: дух, который спрячут,
Которым будут любоваться строго, –
Он так тоскует и ребенком плачет,
Глазами вашими расстроен!
«Какой-то голос постоянный…»*
Какой-то голос постоянный
Меня зовет по вечерам.
Гляжу на полусвет стеклянный,
На белый крест беленых рам.
Пожалуй, я (иначе кто же?),
Тюремно мрачен и тосклив,
Глядит, так на меня похожий,
Брезгливо рот перекосив…
«И ветер развевает флаги…»*
…И ветер развевает флаги,
Показывая их цвета.
Не город, а какой-то лагерь,
И лагерная суета.
И тут же возле, с ними рядом,
Солдатский косолапый ряд.
Японцы, угольные взглядом,
Опять насмешливо глядят…
Написанное в тайфун*
I
Как же придумать приятные нежности?
Медленный взгляд устремляя на вас?
Ласково смотрится женская вежливость,
Кружится ветренная голова.
Словом, надумал: не стоит влюбляться, –
Как отвечают: увы, не танцую;
Так же когда-то безмолвные прятались
В зелени статуи и статуи…
Горд, как араб, и забавно неловок, –
Да, неудачливый и лицедей!
Лучше забыть о беседках лиловых,
Зелени гипсовых голых людей.
Может, труднее, но все-таки лучше –
Мимо бессонниц и ломанных рук
Лучше пройтись, посмотреть и послушать,
Как занимаются мукой вокруг.
II
В такую погоду,
Изменит походку
Ленивый, и тот.
Но снова красиво
Летящее сивое,
Червленность цветов
В погоду такую
Все дома, тоскуют,
И сонно в домах.
И шорох окрестный,
Ветровые песни
И будто набат, –
Все залпы просторов,
Все жалобы споров
Мы слышим, не злясь.
К диванной подушке,
Дремотно потушен,
Сощурился взгляд.
Доброе сердце*
Пожалуй, буду много лет
Искать забавы в наблюденьях…
А может, старый пистолет
Окажется, как избавленье.
И соберет троих зевак
