31 история отчаяния - Екатерина Рупасова
Не понимаю, что такое сон.
Я вижу лето, солнечные дали,
Беспечную игру прибрежных волн.
Она ступает мокрыми ногами
На пламенный песок. Мерцанье. Звон…
И возвращаясь в мир, лишённый света,
Пытаюсь вспомнить, было ли всё это,
Но я не знаю, к лучшему, возможно.
Бреду к опустошённому метро
(Спускаюсь каждый раз, когда тревожно),
Обшарпанное, волглое нутро
Которого, таит прискорбным прошлым
Изломанный состав, но до того,
Как расцвели коралловые взрывы,
Она сжимала зёрнышко оливы
В ладони тёплой, на перроне стоя,
Не ведая, что оборвётся путь.
Предчувствие беды не паранойя:
Его гораздо проще оттолкнуть.
Закрылись двери. – Доброго покоя.
Когда нет сил, я прихожу взглянуть,
Как из обломков над истлевшим телом
Вздымается оливковое древо.
21.09.18.
Постапокалиптические октавы. Часть III. Три минус два
Рассудок подчинён реестру правил:
Три минус два – не три без одного.
Наивен тот, кто логику поставил
В основу мира, павшего на дно
Вселенской скорби, континенты ранив.
Семь миллиардов в минус. Не дано
Найти ответа – два в уме осталось,
А может двое – эдакая малость
По меркам чисел. Иррационально
Значение числа под спудом тьмы
Людских сердец. Удел живых печальней,
Чем спящих вечным сном. Не слепы мы,
Но бесконечна ночь необычайно,
Хоть бесконечность не вместят умы,
Поэтому здесь многие безумны,
И ритуальные стрекочут бубны,
Субтильной тишине ломая рёбра,
Но лично мне всё чаще всё равно.
Я восстанавливаю зыбкий образ,
Фантомных нитей вязь веретеном
Сознания являя – тусклой охрой.
Три минус два и три без одного
– Одно и то же – для того наука,
Кто с дочкой и женой навек в разлуке.
19.10.18.
Постапокалиптические октавы. Часть IV. Жрица
Ни альтруизма, ни энтузиазма,
Ни ампулы морфина за душой.
Вдобавок, струпья выглядят заразно.
Досадно: молод и неплох собой,
Но чуда от меня он ждёт напрасно.
Придётся отыграть перед толпой
Спектакль с жертвенником и сожженьем.
В его глазах мерцает отраженье
Моё, из прошлого: в лучах томится
Рассветного свеченья у окна
Проклятой хирургической больницы.
Всё так же в белом. Эта белизна
Засела глубоко в печёнках. Длится
Кошмарное виденье. В чём вина
Безмала всемогущей жрицы? Если
Не жертвоприношения, исчезли б
Ослабленные темнотой и стужей
Разнузданной, инертные тела,
Что не назвать людьми. Бездольным нужен
Умелый кукловод. Я не вольна
Вернуть им свет из разноцветных кружев,
Вселить надежду смею же сполна.
На чёрный мрамор россыпь тёплых капель.
Из многих зол я выбираю скальпель.
01.12.18.
Постапокалиптические октавы. Часть V. Утраты
«Утраты пробуждают в людях монстров.
Тревожные, очнувшись ото сна,
Те рвутся изнутри, стремясь с упорством,
Увидеть свет. Тугая пелена
– Людское тело. Благо, зубы остры.
Мешало сердце… разве их вина?
И человек едва ли в том повинен,
Что бессердечным будет он отныне».
– Сказанье это мне читала мама:
Ещё тогда – до вечной темноты.
Я понимаю, отчего багряным
Исходят снега свежие бинты
Под ореолами горящих рьяно
Чугунных баков и, отбросив стыд,
Я знаю, почему любой живущий
Тлетворством упивается всё пуще.
Кто выжил – безнаказанно свободен,
И это наш единственный закон.
Виновных нет. Что ж, в некотором роде
И я был прав… Фамильный медальон
Петлёй саднящей шею мне изводит,
Увы, с тех пор. Рокочут в унисон
Моим утратам, голоса под кожей.
Пируйте! Только света нет здесь тоже.
10.08.19.
Постапокалиптические октавы. Часть VI. Мародёр
Мне нет покоя и среди усопших:
Не смотрят, но язвительно молчат,
Пока перебираю то, в чём больше
Им нет нужды. Который час подряд
(За неименьем смены дня и ночи),
Ловлю себя на мысли, что распад,
Пресытясь червоточным истязаньем
Их тел, однажды и моё сознанье
Изгложет. Очутившись в переулке,
Не столь давно, средь хлама и костей,
Сроднившихся в смердящей груде жуткой,
Я слышал поступь лёгкую, затем
Скользнула тень от лампы прочь, как будто
Отчаянно спасаясь, но за ней,
Не знаю отчего, я устремился.
Загнал в тупик, и бледная юница,
Невинно-чёрным одичалым взглядом,
Смутила и замедлила меня.
«Наш мир живёт кишением распада»
– Я прошептал, дотронувшись плеча,
«И воля, воле сильной – не преграда».
Её ключицы, в отсветах дрожа,
Дразнили… Я не свят. И ей не выжить.
Но я ушёл, отвергнув эту близость.
24.04.21.
Постапокалиптические октавы. Часть VII. Варево
Подобно ведьме в синем свете газа,
За варевом клокочущим следит
Глазами впалыми. Я знала сразу,
Что не за этот шелудивый вид
Мой сын любил её, и был привязан
До одури. Ей, что приворожить,
Что со свету свести – пустяк и только.
Я часто слышу: дух его за шторкой,
Запутавшийся в шелест, изнывает.
Мой милый непутёвый мотылёк.
Не выручить. Сил не найду, бывает,
И приподняться. Видно, недалёк
Прискорбный час. Она меня отравит.
По дну протяжно ложкою скребёт:
За кругом круг, за ним другой, и снова.
И всякий раз, я притворяюсь, словно
Не голодна. В неверном полумраке
Пытаясь уловить в чертах лица
Приметы недовольства. В ноги сядет,
Попросит с интонацией льстеца:
«Поешьте хоть немного, Бога ради».
Я отвернусь, ни слова не сказав.
Мелькают хороводы пёстрой чуши,
Но спать нельзя – она меня задушит.
04.06.21.
Постапокалиптические октавы. Часть VIII. Эпилог
Неведом человечеству и страшен
Планеты, сорванной с орбиты, путь.
Едины в недоверии незрячем,
Разрознены стремленьем обернуть
Себе во благо… гибель – не иначе
– Часов несметных разложенья жуть.
Мы приняли греховность нашей воли,
Несчастны, как и прежде, одиноки
Как никогда. Что ж, вероятно, счастье
Лишь для святых, да тронутых умом,
Пусть и не всех. Свет не по нашей части,
А по сему… цветёт хмельной Содом,
По лепестку изнеженному гаснет
В ладони прелой корчась, как бутон.
Жемчужинами в тухлой хляби зыбкой,
Мы скалим мертвозубые улыбки.
01.08.21.
Вьюга
Поношенный малиновый тулуп,
Курчавый, отдающий мокрой псиной,
Подаренный соседкой тётей Зиной.
Но я же, право, не настолько глуп:
За пять годов я розовой собаки
Так и не встретил, значит соврала.
Искусственный. Спалю избу дотла,
Пусть только ляжет. Не найдут останки.
И будет ветер выть в печной трубе,
Да кто ж ему, шалырнику, поверит,
Что я там был? Как скоро-то темнеет…
Мать не вернулась. Чувствую, к беде.
Уж пальцы зябнут. Лезу по сугробам,
Проваливаюсь (ну, ей Богу, крот),
Ресницы наспех снег сметал, но вот,
Поодаль, скорчившийся от озноба,
Чудной, знакомый с детства мне, старик
У ледяной колонки цедит воду.
– Эх, старый, вот бы мне твою заботу.
Скотину напоить – труд не велик,
Не то, что мать бродить-искать по вьюге.
Меня завидев, дед оторопел,
Замялся. Весь взъерошен, ликом бел
От холода ли или от испуга.
«– Пойдём, несчастный, – говорит, – Со мной.
Баранками попотчую да чаем,
Истории с тобой посочиняем,
Не то застынешь: снег несёт стеной».
Я упирался: не досуг, взаправду,
Чаи гонять, когда пропала мать.
– А вдруг сама пойдёт меня искать,
Когда вернётся? Не бывать с ней ладу.
«– Мы скажем ей, что я в том виноват,
Уж старика бранить она не станет»,
– уверил дед и, тяжело ступая,
Побрёл обратно к дому наугад.
Одна… вторая… в липкие разводы
Упали косточки, бренча о стол,
В вишнёвых клочьях. Старина навёл
К варенью чай на травах. В непогоду
Становится, не то что бы грустней,
Но сердце ноет застарелым флюсом.
«– …а третий брат был хворым да безусым,
Но мудрым слыл среди честных людей».
– Скажи, плешивый, – перебил я деда,
– Что если мать не сладит со станком?
Её в закрытый гроб? А я потом…
Не встречусь с ней до окончанья света?
– позорно слёзы хлынули из глаз.
Я шмыгал носом и не мог уняться.
– Её всё нет и нет. Ведь может статься,
Она уже… – я взвыл на этот раз
И вьюга за окном со мной ревела
Под небом чёрным, мертвенно-бледна.
Дед сжал меня в объятьях. Седина
За ухом щекотала то и дело,
Совсем некстати. «– Что ты? Перестань!
Она жива. Жива, не сомневайся»,
– он повторял назло моей боязни,
Но разве мог наверняка-то знать?
«– И даже если вдруг её не станет,
– с уверенностью продолжал старик,
– Ты выйди в поле и зови. На крик,
Заоблачные оставляя дали,
Её душа
