Александр Пушкин - Евгенiй Онѣгинъ

XXXII.

Діаны грудь, ланиты ФлорыПрелестны, милые друзья!Однако ножка ТерпсихорыПрелестнѣй чѣмъ-то для меня.Она, пророчествуя взглядуНеоцѣненную награду,Влечетъ условною красойЖеланій своевольный рой.Люблю ее, мой другъ Эльвина,Подъ длинной скатертью столовъ,Весной на муравѣ луговъ,Зимой на чугунѣ камина,На зеркальномъ паркетѣ залъ,У моря на гранитѣ скалъ.

XXXIII.

Я помню море предъ грозою:Какъ я завидовалъ волнамъ,Бѣгущимъ бурной чередоюСъ любовью лечь къ ея ногамъ!Какъ я желалъ тогда съ волнамиКоснуться милыхъ ногъ устами!Нѣтъ, никогда средь пылкихъ днейКипящей младости моейЯ не желалъ съ такимъ мученьемъЛобзать уста младыхъ Армидъ,Иль розы пламенныхъ ланитъ,Иль перси, полныя томленьемъ;Нѣтъ, никогда порывъ страстейТакъ не терзалъ души моей!

XXXIV.

Мнѣ памятно другое время:Въ завѣтныхъ иногда мечтахъДержу я счастливое стремя,И ножку чувствую въ рукахъ;Опять кипитъ воображенье,Опять ея прикосновеньеЗажгло въ увядшемъ сердцѣ кровь,Опять тоска, опять любовь...Но полно прославлять надменныхъБолтливой лирою своей:Онѣ не стоятъ ни страстей,Ни пѣсенъ, ими вдохновенныхъ;Слова и взоръ волшебницъ сихъОбманчивы какъ ножки ихъ.

XXXV.

Что жъ мой Онѣгинъ? ПолусонныйВъ постелю съ бала ѣдетъ онъ:А Петербургъ неугомонныйУжъ барабаномъ пробуждёнъ.Встаетъ купецъ, идетъ разнощикъ,На биржу тянется извощикъ,Съ кувшиномъ Охтенка спѣшитъ,Подъ ней снѣгъ утренній хруститъ.Проснулся утра шумъ пріятный,Открыты ставни, трубный дымъСтолбомъ восходитъ голубымъ,И хлѣбникъ, Нѣмецъ акуратный,Въ бумажномъ колпакѣ, не разъУжъ отворялъ свой васисдасъ.

XXXVI.

Но шумомъ бала утомленной,И утро въ полночь обратя,Спокойно спитъ въ тѣни блаженнойЗабавъ и роскоши дитя.Проснется за полдень, и сноваДо утра жизнь его готова,Однообразна и пестра,И завтра тоже, что вчера.Но былъ ли счастливъ мой Евгеній,Свободный, въ цвѣтѣ лучшихъ лѣтъ,Среди блистательныхъ побѣдъ,Среди вседневныхъ наслажденій?Вотще ли былъ онъ средь пировъНеостороженъ и здоровъ?

XXXVII.

Нѣтъ: рано чувства въ немъ остыли;Ему наскучилъ свѣта шумъ;Красавицы не долго былиПредметъ его привычныхъ думъ:Измѣны утомить успѣли;Друзья и дружба надоѣли,Затѣмъ, что не всегда же могъBeef-steaks и Стразбургскій пирогъШампанской обливать бутылкойИ сыпать острыя слова,Когда болѣла голова:И хоть онъ былъ повѣса пылкой,Но разлюбилъ онъ наконецъИ брань, и саблю, и свинецъ.

XXXVIII.

Недугъ, котораго причинуДавно бы отыскать пора,Подобный Англійскому сплину,Короче: Русская хандраИмъ овладѣла по немногу;Онъ застрѣлиться, слава Богу,Попробовать не захотѣлъ:Но къ жизни вовсе охладѣлъ.Какъ Child-Horald, угрюмый, томныйВъ гостиныхъ появлялся онъ;Ни сплетни свѣта, ни бостонъ,Ни милый взглядъ, ни вздохъ нескромный,Ничто не трогало его,Не замѣчалъ онъ ничего.

XXXIX. XL. XLI.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XLII.

Причудницы большаго свѣта!Всѣхъ прежде васъ оставилъ онъ.И правда то, что въ наши лѣтаДовольно скученъ высшій тонъ.Хоть, можетъ быть, иная дамаТолкуетъ Сея и Бентама;Но вообще ихъ разговоръНесносный, хоть невинный вздоръ.Къ тому жъ онѣ такъ непорочны,Такъ величавы, такъ умны,Такъ благочестія полны,Такъ осмотрительны, такъ точны,Такъ неприступны для мужчинъ,Что видъ ихъ ужъ раждаетъ сплинъ7.

XLIII.

И вы, красотки молодыя,Которыхъ позднею поройУносятъ дрожки удалыяПо Петербургской мостовой,И васъ покинулъ мой Евгеній.Отступникъ бурныхъ наслажденій,Онѣгинъ дома заперся,Зѣвая, за перо взялся,Хотѣлъ писать: но трудъ упорныйЕму былъ тошенъ; ничегоНе вышло изъ пера его,И не попалъ онъ въ цехъ задорныйЛюдей, о коихъ не сужу,Затѣмъ, что къ нимъ принадлежу.

XLIV.

И снова преданный бездѣлью,Томясь душевной пустотойУсѣлся онъ съ похвальной цѣльюСебѣ присвоить умъ чужой;Отрядомъ книгъ уставилъ полку,Читалъ, читалъ, а все безъ толку:Тамъ скука, тамъ обманъ и бредъ;Въ томъ совѣсти, въ томъ смысла нѣтъ;На всѣхъ различныя вериги;И устарѣла старина,И старымъ бредитъ новизна.Какъ женщинъ, онъ оставилъ книги,И полку, съ пыльной ихъ семьей,Задернулъ траурной тафтой.

XLV.

Условій свѣта свергнувъ бремя,Какъ онъ отставъ отъ суеты,Съ нимъ подружился я въ то время.Мнѣ нравились его черты,Мечтамъ невольная преданность,Неподражательная странностьИ рѣзкій, охлажденный умъ.Я былъ озлобленъ, онъ угрюмъ;Страстей игру мы знали оба:Томила жизнь обоихъ насъ;Въ обоихъ сердца жаръ погасъ;Обоихъ ожидала злобаСлѣпой Фортуны и людейНа самомъ утрѣ нашихъ дней.

XLVI.

Кто жилъ и мыслилъ, тотъ не можетъВъ душѣ не презирать людей;Кто чувствовалъ, того тревожитъПризракъ не возвратимыхъ дней:Тому ужъ нѣтъ очарованій,Того змія воспоминаній,Того раскаянье грызетъ.Все это часто придаетъБольшую прелесть разговору.Сперва Онѣгина языкъМеня смущалъ; но я привыкъКъ его язвительному спору,И къ шуткѣ, съ желчью пополамъ,И злости мрачныхъ эпиграммъ.

XLVII.

Какъ часто лѣтнею порою,Когда прозрачно и свѣтлоНочное небо надъ Невою8,И водъ веселое стеклоНе отражаетъ ликъ Діаны,Воспомня прежнихъ лѣтъ романы,Воспомня прежнюю любовь,Чувствительны, безпечны вновь,Дыханьемъ ночи благосклоннойБезмолвно упивались мы!Какъ въ лѣсъ зеленый изъ тюрьмыПеренесенъ колодникъ соннойТакъ уносились мы мечтойКъ началу жизни молодой.

XLVIII.

Съ душою, полной сожалѣній,И опершися на гранитъ,Стоялъ задумчиво Евгеній,Какъ описалъ себя Піитъ9.Все было тихо; лишь ночныеПерекликались часовые;Да дрожекъ отдаленный стукъСъ Мильонной раздавался вдругъ;Лишь лодка, веслами махая,Плыла по дремлющей рѣкѣ:И насъ плѣняли вдалекѣРожекъ и пѣсня удалая.Но слаще, средь ночныхъ забавъ,Напѣвъ Торкватовыхъ октавъ!

XLIX.

Адріатическія волны,О, Брента! нѣтъ, увижу васъ,И, вдохновенья снова полный,Услышу вашъ волшебный гласъ!Онъ святъ для внуковъ Аполлона;По гордой лирѣ АльбіонаОнъ мнѣ знакомъ, онъ мнѣ родной.Ночей Италіи златойЯ нѣгой наслажусь на волѣ;Съ Венеціянкою младой,То говорливой, то нѣмой,Плывя въ таинственной гондолѣ, —Съ ней обрѣтутъ уста моиЯзыкъ Петрарки и любви.

L.

Придетъ ли часъ моей свободы?Пора, пора! — взываю къ ней;Брожу надъ моремъ10, жду погоды,Маню вѣтрила кораблей.Подъ ризой бурь, съ волнами споря,По вольному распутью моряКогдажъ начну я вольный бѣгъ?Пора покинуть скучный брегъМнѣ непріязненной стихіи,И средь полуденныхъ зыбей,Подъ небомъ Африки моей11,Вздыхать о сумрачной Россіи,Гдѣ я страдалъ, гдѣ я любилъ,Гдѣ сердце я похоронилъ.

LI.