Алина Литинская - Акварели

После прогулки на корабле

Прогулочный корабль — как женщина для лёгких отношений,Прогулочный корабль — высокий частокол псалмов,Запрятанное в трюм глухое песнопениеИ шквальные призывы берегов.Прогулочный корабль — матросы блещут медью,Синкопы рвут движенье мерных строчек,Прогулочный корабль — высокое возмездиеЗа тоненькую линию отсрочек.Налево за бортом — неистовство огней,Направо — тьма, что сбрызнута извёсткой,Корабль что-то знает о судьбе своейИ что-то в ней от участи актёрской.И с нею заодно мальчишка — лицедей,Что прибыл нынче утром из Зимбабве:Бродяче-цирковая поросль затейОт древнего служения забавам.Прогулочный корабль — смиренье и каскад,На три часа откупленное детство,Прогулочный корабль, повёрнутый назад,Он всякий раз уходит, словно в бегство.

«Досадую на воздух и на пыль…»

Л. Ленчику

Досадую на воздух и на пыль,В которые гляжу, проскальзывая мимо,Как множественный жест невидящего мимаУ небыли одалживает быль.

Досадую, что и не оглянусьНа пустоту асфальтовой равнины,И где-то на краю застигнет грустьОт ею же придуманной картины.

Я вслушиваюсь в паузы меж слов —Они слышнее голосов раската –Всплывает на поверхность давних сновДвижение, застывшее когда-то.

Сумерки

А сумерки ложатся в ложе дня,Как дань для утешения ухода,И с песней колыбельной погодя,Себя даруют вечеру в угоду.

Тихонечко подрагивает быль —Качели детские в давно уснувшем сквере,И сон остановить их позабыл,Чтоб не вселять опасное безверье.

Уходит день. Качаются качели.Качаются, как маятник средь ночи,А где-то далеко, на самом деле,День держится за небо, что есть мочи.

Лицом к Востоку

Я стала на красную глинуПод полуобморочное солнце,А мимо плывут бедуиныИероглифами на горизонте.Связкой невольников — гроздь винограда,Лица — маслины под серым прикрытьем,В воздухе сонно стрекочут цикады,Будто и нет здесь иных событий.

Полдень, дорога, гортанный намаз,Ветер плетет из песка свои косы,Я здесь, мне кажется, в тысячный раз,Но не смогу объяснить, если спросят:— Что это?                Камень. А из него,Прямо из камня, а не из расщелины,Крепко упершись упрямой ногой,Выпростал с силой себя крутошеий,Бог весть откуда явившись, цветок.Слов я других не ищу и не знаю,Лучше его так никто и не смогМне рассказать, что такое Израиль.

Бог умудрил, да не слишком, наверное…

Руку тяну свою, руку безмерную,Тянется, тянется, сослепу, ощупьюТо ли ветрами, а может быть осыпьюТо ли сквозь щели, щеколды и запертиНе дотянуться до ближней мне папертиЧтоб постоять там без имени-званияИ попросить бы за тех, на окраине,Что на окраине пальцев несмеженныхОторопь-оторопь, поле бесснежное,Поле сухое, от ветра оглохшее,Свей из руки мне шнурок, да потоньше бы,Да подлинней, чтобы морем и сушамиМог протянуться, а время бы слушало,Хоть на мгновенье, землею и недрами…

Бог умудрил, да не слишком, наверное.

«На ветках снег лежит…»

На ветках снег лежит немым благословеньем.Цветы из снега — знак преподношеньяСвоей же белизне и тишине.

Вишневый цвет, что буйствует веснойНа небе ночи кажется на мигРисунком изморози неподвижным.

Деревья вспомнили себя во сне.

«Вьюга. Зима…»

Вьюга. Зима. И над вьюжною пропастьюЖенщина вяжет. Не сети для промыслаИ не одежду, что греет ей тело –Женщина вяжет без умысла-дела.Вяжется что-то вязания для,Зимнею толщей покрыта земля,Веки приникли к стеклу мотыльками,Взгляд неподвижен, а пальцы мелькали,Не через окна и не чрез порогСпицы-синицы ведут диалог,Что говорят меж собою — не знаю,Им и безмолвного жеста хватаетЖеста извечного: каждый в черед,И самотканой рекою течетИз-под руки, из-под пальцев снующихУтро и дом, дверца печки и вьюшка,Дерево рядом за спинкою стула,Птица крылом, встрепенувшись, взмахнула,Птица на дереве — в воздухе посвисты…Женщина вяжет и вяжет над пропастью,Все для того, чтоб на сотой петелькеВыросло дерево в комнате-клетке,Птица над крышей свой круг описала,Птица на дереве — круга начало.

Весна

Рождению внучки Настасьи

…И ворвалась, ликуя,Как после ожидания за дверью,Как детская предпраздничная вераИз тёплых снов в позолоченной сбруе,И заглянула в окна, как дитяНа празднике, где празднует себя же,Снопы лучей, обламывая, вяжетИх в зелень говорливую кладя.Сосед-трубач — он долго ждал намедни,Когда начнётся этот карнавал,И пригоршнями звуки раздавал,Заимствуя из пролитой им меди.

И в путанице неба и земли,В беспамятстве весенней круговерти,Как пятаки, просыпавшись из тверди,Оранжевые солнца расцвели,И нет зимы, и больше зим не будет,Планета празднует все вёсны напролёт,И птичьи стрелы сонный воздух будят, И тёплый дух из недр земли встаёт.

«Я хожу по ухабам…»

Я хожу по ухабам — по вдохам Земли.По безмолвию жестов — тихим пригоркам,Я повязана с ними — дыханием ли,Или вкусом травы на губах чуть прогорклым,Или общей дорогой — дорогою в Быль.Где здесь Быль, а где вымысел — не разберусь я.Окунусь в пожелтевший от ветра ковыль,А почудится мне родниковое устье.

Каждым шагом — невидимым шагом в ночиПодкрепляю лишь всеодиночное пение.У меня под руками остались ключиИ один колосок отпечатался в зрении.

«Вы скажете: такого не бывает…»

Вы скажете: такого не бывает…Пластинка старая — и день, и год, и век,От самых ранних дней и до смеженья век,От кончика ногтей до отраженья в стеклах,До лиц на фотографиях поблеклых,До запахов и звуков слышных еле –Вращаются на диске-карусели.Вы скажете: ну что же здесь такого?Пластинка старая и все давно не ново.Я не о том. Был день. Была тревога,Не то какие-то ненужные дела,Скорей всего все вместе понемногу,А может быть, чего-то я ждала.Пластинка старая — привычное движенье,Молчанье, вдох, и жест благословенья,Ступенька за ступенькою — и вдруг(Вы скажете: такого не бывает) –И вдруг — другое, музыка другая.Ее здесь не было. Быть может, это другЕе досочинил вчера иль нынче ночью.И отослал ему лишь одному известной почтой.Его перо и дух так узнаваем,И новый текст с листа прочитан краемПрищуренного глаза. Нотный листНа вычурном пюпитре. И повисАккорд последний многоточьем –Прием испытанный и временем отточен,Вопросы вечные “зачем?” и “почему?”,Ответы, видно, не пришли к нему.Ответов нет, и слава, слава Богу.Пластинка старая — поэт и недотрога,В ней что-то расступилось, чтобы снова…Вы скажете, не может быть такого.Ну, нет, так нет. И все же нынче раноСовсем иной была “Крейслериана”.Пластинка старая без призвуков и шумаКлянется этикеткой: Роберт Шуман.

Evanston

Я живу в Амстердаме             Стокгольме и Осло,За окном не спеша             ходят зимы и весны.Их походка на слух мой             едва различимаС веток падает пух             безо всякой причины.У меня за окном             шпили-башни да небо,Мы друзей позовем             в карандашную небыль.Кто со мной не ходил             не в Стокгольм и не в ОслоПриходите — пойдем,             Все так просто, так просто.За моим за окном             Мичиган вверх спиною,Утром утки кричат             говорят не со мною.Они думают, что             их язык не для взрослых.Приходите скорей,             погуляем по Осло,где деревья зимой             обнажились до голи.Приходите скорей,             погуляем в Стокгольме.

«Со мною музыка…»