Мишель Уэльбек - Оставаться живым

Вы богаты. Вы знаете, что есть Добро и что есть Зло. Не смешивайте их никогда; не дайте себе увязнуть в толерантности - это печальный признак старости. Поэзия в силах установить непреходящие моральные истины. И свободу от них вы должны ненавидеть всей душой.

Истина скандальна. Но без нее ничего не выйдет. Наивная и честная картина мира - уже шедевр. В свете этого требования оригинальность мало что значит. Не заботьтесь о ней. В любом случае оригинальность неизбежно проявится через сумму ваших недостатков. А ваше дело - просто говорить правду, вот и все.

Невозможно любить одновременно правду и наш мир. Но вы уже сделали выбор. Теперь проблема в том, чтобы от него не отступать. Призываю вас не сдаваться. Не потому, что вам есть на что надеяться, нет. Наоборот, предупреждаю: вы будете очень одиноки. Люди, как правило, приспосабливаются к жизни, иначе они умирают. Вы - живые самоубийцы.

По мере приближения к истине ваше одиночество будет все более и более полным. Прекрасный, но безлюдный дворец. Вы ходите по пустым залам, где эхом отдаются ваши шаги. Воздух чист и неподвижен, все вещи словно окаменели. Временами вы начинаете плакать, настолько четкость очертаний невыносима для глаз. Вам хотелось бы вернуться назад, в туман неведения, но в глубине души вы знаете, что уже поздно.

Продолжайте. Не бойтесь. Худшее позади. Конечно, жизнь еще потерзает вас, но вас с ней уже мало что связывает. Помните: вы, в сущности, уже умерли. Теперь вы один на один с вечностью.

Погоня за счастьем

Я плюхнулся сперва в прилавок морозильный;Расплакался, струхнул, конечно, но не сильно.Мне кто-то пробурчал, что от меня разит;Я двинулся вперед, приняв нормальный вид.

Весь пригородный люд, разряженный и злой,Сновал туда-сюда вдоль стеллажей с водой.Плыл над рядами гул арен и мрачных оргий;Я мирно брел себе походкою нетвердой.

Потом я вдруг упал у сырного отдела;Купившие сардин две женщины в летахШли мимо, и одна другой сказала: «Ах,Такой молоденький, ну разве это дело?»

Две грозные ступни мне заслонили зал:Явился продавец блюсти порядок купли.Людей смущал мой вид и дорогие туфли;Последний раз я вел себя как маргинал.

Мой отец, неотесанный злой идиот,Пьяно грезил, уставившись в телеэкран,С торжеством наблюдая, как прахом идетЗа несбыточным планом несбыточный план.

Обращался он с сыном, как с крысой чумной;Я ему никогда не умел угодить:Он хотя бы за то недоволен был мной,Что имел я все шансы его пережить.

Умирал он в апреле, метался, стонал,Взглядом бешеным гневно пространство сверлил,Был весной недоволен, похабно шутил,Три минуты дерьмом мою мать поливал.

Перед самым концом, одинокий как волк,На мгновение вдруг перестал он стонать.Улыбнувшись, сказал: «Я наделал в кровать».А потом захрипел и навеки умолк.

* * *

Я умников боюсь и их дрянных затей,Лишающих меня моих амфетаминов.Зачем же отнимать единственных друзей?Я так устал, я - прах, и жизнь распалась, минув.

Все эти лекари, подобно гнойникам,Мой иссосали мозг - кто их нудить заставил?Но я-то жил и жив помимо норм и правил.Плевать! Такую жизнь задаром вам отдам.

Порою по утрам от ломки так корячит,Что впору завопить. Но боль пройдет. Плевать!А уж на здравоохранение тем паче.

По вечерам, один, я падаю в кровать,Я Канта перечту, а день свой вспоминать -Как вскрыть нарыв. Плевать! И не могу иначе.

* * *

Мое тело - наполненный кровью мешок.Чуть глаза приоткрыв, я лежу в темноте.Я боюсь приподняться - в моем животеЧто-то гнусное булькает между кишок.

Будь ты проклята, плоть, что взяла меня в пленБеспокойства и боли. Постель вся в поту.Между ног бесполезно торчит в пустоту,Словно губка набрякшая, вздувшийся член.

Будь ты проклят, Христос, для чего, мне ответь,Ты нам тело непрочное это даешь?Все уходит в трубу, ничего не вернешь.Мне не хочется жить, я боюсь умереть.

* * *

Люблю лечебницы, вместилища мученья,Где чахнут старики, студентам напоказ,Бездушным циникам, исполненным презренья,Жующим свой банан с тупым прищуром глаз.

В палатах чистых, но привычных к вечной драме,Их ждет небытие, несчастных стариков,Когда, синюшные, они встают утрами,И каждый все отдать за курево готов.

Они встречают день почти беззвучным охом,Забыв, что значит мысль, забыв, что значит смех,Их ожидает то, что ожидает всехВ конце последних дней, перед последним вздохом,-

Слова, знакомые уже наперечет:Я сыт… Спасибо… Сын придет в конце недели…Как все внутри горит… Мой сын еще придет…А сын все не идет. А пальцы побелели.

* * *

Какое множество сердец на свете билось!В обшарпанных шкафах шушукаются вещи,И так печальны их рассказы и зловещиО людях, чья любовь разбилась и забылась.

Там холостяцкая посуда притулилась,Здесь наводящие невольную унылостьОсколки юности вдовиц и старых дев -То, чем живут шкафы, минувшим завладев.

Пожитки прибраны, и жизнь подобна спячке:Прогулки, магазин - все та же череда,Ни телевизор не утешит, ни еда.

А старость все гнусней, и все тошней болячки -И вот уже с землей смешался прах случайный,Любовью преданный и обойденный тайной.

* * *

В свои семнадцать лет была моя сестрицаДурнушкой, и ее прозвали в школе Будкой.Однажды в ноябре она пошла топиться.Ее спасли; вода была гнилой и мутной.

Как крыса жирная под жаркою периной,Она свернулась и мечтала о бесплотной,О беззаботной, целомудренной, невинной,О тихой жизни, о почти что мимолетной.

Наутро тень она увидела - то ближе,То дальше на стене, и, как во сне, в тревогеПробормотала мне: побудь со мной, я вижуИсуса, он идет, он стер, бедняга, ноги.

Шепнула: я боюсь, побудь со мной, присядь.Ведь это вправду он? Дай мне скорей одеться.Взгляни-ка, там дома… Народ… Как бьется сердце!Там так красиво. Для чего же мне страдать?

* * *

С нелегким сердцем мрут богатые старухи.«Ах, мамочка!..» Снуют невестки, точно мухи,Батистовым платком с ресниц слезу смахнув,Оценивают стол, и шкаф, и модный пуф.

По мне, милее смерть в обычном «ашелеме», [2]Где верят старики, что так любимы всеми,Что будут близкие по ним рыдать взахлебИ что приедет сын и купит крепкий гроб.

На тихом кладбище окончат жизнь богачки,Там, где гуляют старички и их собачки,Меж кипарисами и кустиками, там,Где воздух чист и нет раздолья комарам.

Ждет крематорий стариков из «ашелема»,А в колумбарии и тихо все, и немо:По воскресеньям здесь, как в будни, тишь да гладь,И спит охранник-негр, всем старикам под стать.

* * *

Я легкость потерял. Я кожей чую мглу,От вспышек и зарниц ночами сводит скулы.И город всаживает в вену мне иглуВплывающего в дом бессмысленного гула.

Отсюда завтра я спущусь, помятый, наБезжизненный бульвар, где снова повторятсяИ эти женщины, и эта их веснаСреди оскомину набивших декораций.

В наполненных кафе опять пойдут молотьСалат и чепуху - соль этой жизни скудной.Сегодня выходной. Хвала тебе, Господь!Я коротаю ночь с пластмассового куклой.

Кровавый звездный дождь горит огнем, летя,И взгляды мертвецов скользят ему навстречу.Мать Богородица, храни мое дитя!Ночь, как порочный зверь, мне бросилась на плечи.

* * *

На углу, у «Фнака»[3], бурлила толпа. То и делоКого-то пихали, ругались и сатанели.Нерасторопного голубя пес терзал без затей.За углом, на панели,Старая нищенка у стены молчаливо сидела,Съежившись под плевками орущих детей.

Я шел по улице Ренн. Вывески и рекламыМанили туда, где таких, как я, поджидают дамы:- Привет, меня зовут Амандина.-Однако мой член совершенно не трогала эта картина.Толпились какие-то отморозки, листая страницыПорножурналов, и с угрозой следили, как мимо идут порядочные девицы.Функционеры обедали. И с каким аппетитом, взгляни-ка!Но тебя там не было. Я люблю тебя, Вероника!

* * *