Джозуэ Кардуччи - Поэты лауреаты Нобелевской премии
в сиянье лета ты улыбнулась мне,
и юное светило июня
целовало нежные ланиты.
Среди отблесков волос каштановых
ее окружали сновидения,
золотым ореолом, сияя
ярче солнца над моей любимой.
Под холодным дождем возвращаюсь я
и хотел бы смешаться с туманами;
шатаюсь, как пьяница, сомненьем
объятый — тенью и я не стал ли?
О, этих листьев безмолвной осени
бесконечное в душу падение!
Мне кажется, что один навеки
царствует ноябрь во всей вселенной.
О, если б чувства жизни рассеялись!
Не лучше ль эти тени, эти призраки?
Я хотел бы навеки истаять
в туманах безысходной печали.
СНЕГОПАДМедленно снежные хлопья падают с хмурого неба,
улицы словно мертвы — гомон живущих умолк.
Криков торговцев не слышно, замер и стук экипажей,
песен веселых любви тоже нигде не слыхать.
С башни высокой плывут над городом сиплые звуки
бьющих часов — стонет мир, людям неведомый днем.
В окна стучатся крылами птицы. То — добрые духи
здесь, на примолкшей земле, ищут меня и зовут.
Скоро уже, дорогие (тише, упрямое сердце!),
в вечную тишь я сойду в тьме гробовой отдохнуть.
НА ДАЧЕАренцано! Прекрасен ты на берегах генуэзских
в круге олив безмолвных, кедров и пальм дрожащих;
прославляет в труде тебя старость, тебя украшает
юности сладкий трепет, грации светлой прелесть;
в тишине вспоминаний мгновенья надежд пролетают,
как дуновенье ветра между холмом и морем.
ВОЙНАРассказывает миф, что Прометей,
прах первобытный одухотворяя,
ему дал силу яростного льва:
возникший человек взревел о брани.
И краснокожий изгнанный Адам
стал первым тружеником. Но ненужным
ему на свете показался брат:
над Авелем убийца посмеялся.
Отсюда кровь, текущая в веках,
плачевная история людская —
от Парфенона до твоих колонн,
о Белый дом, твердыня Вашингтона!
С медведем на земле ведя борьбу,
замахивался троглодит дубиной,
и в мускулах и в сердце ощутив
неистовство клокочущее битвы.
И дети дикарей, ведя игру
в закатном рдяном свете, находили
среди кровавых глыб куски кремня
и заостряли их для смертной схватки.
Затем предмета образ огневой,
пройдя сквозь фосфор мозга отраженьем,
в апрельском испарении сыром
повлек их, упоенных, постепенно
из свайных хижин, из ночных пещер
в пространства. И зазеленели нивы,
когда-то скудные, на высоте,
людскою кровью щедро орошенной.
С холма, который приступом был взят,
живые устремляли взор на реки,
могучие, на гулкий океан,
на мрачные хребты: и, в изумленье,
их груди ощущали властный зов,
ум озарялся тайною далекой.
И был низринут в волны ствол сосны
нагорной, с помощью катков гранитных.
Завыли сумрачные божества,
и в хижине смех женщины раздался,
и вскоре вековечная война
помчалась по земле кобылой дикой.
Задолго до пророка, чей кривой
клинок внушил народам покоренным
единого аллаха строгий культ
и поклонение святой гробнице,
задолго до мятежного креста
пошла в столетьях тягостная распря
Европы с Азией, — и в той борьбе
и свет и жизнь для варваров блеснули.
Со дней, когда Персеполис послал
своих огнепоклонников в сраженье
с кумирами, и грянул Марафон,
как гул, в истории земных народов,
и трон Ахеменидов занял Зевс
(бог пелазгийцев, Фидия, Гомера),
и Александр прекрасный был рожден,
и Аристотель в мысли погрузился;
от лонгобарда, что промчался вскачь
в сраженьях по Ионии священной
лишь для того, чтобы отдать копье
суровому наемному солдату,
который, пересекши океан,
по новым и ужасным волнам несся,
вооруженный шпагой и щитом,
служа своей Испании державной, —
безумная, неистовая страсть
к пустыням и огромным океанам
на племена толкает племена,
с их божествами, с будущим неясным,
с наукой... Возле древних пирамид
о сорока веках твердит солдатам
Наполеон. И там, где в тишине
спят мумии ненужных фараонов,
он пышным мусульманам и немым
рабам-феллахам, скрюченным работой,
кричит о человеческих правах
и машет в воздухе трехцветным флагом!
О, за стеной, построенной в веках
братоубийством, мир — поныне слово
непрочное. Из моря крови — Мир
поднимет белые крыла. Когда же?
Болонья 9 ноября 1891
КАРЛО ГОЛЬДОНИI
У Силы под серебряною ивой
тянулся к делу ты из колыбели;
а в старости, веселой и игривой,
спешила жизнь к тебе под звук свирели
с марионеткою в руках. Ревнивой
ты логики бежал. А музы пели.
С тобою по лагуне молчаливой
ладья комедии плыла в апреле.
Твоя семья — Флоринда, Панталоне.
Розаура в шалях, милая, пугая
нежданной страстью, юношу встречала.
На палубе дымились макароны.
На мачте обезьяна попугая
за хвост тянула. Адрия сияла.
II
Фортуна любит звуки странных арий —
железный Марс Италию затмил,
при блеске молнии преобразил
Ломбардию в батальный свой сценарий,
И ты бежал, скитался словно парий;
убийц наемных ты перехитрил,
чтобы героя слепоту влачил
по лагерям твой нищий Велизарий.
Блуждал с женой среди ночных пожаров,
вокруг шумела буйная стихия,
но страшные заря рассеет сны.
И вот спустился Арлекин с луны
пред бригадиром, и поет Мария-
Тереза для пандуров и гусаров.
III
Средь лож, где знать в партер, смеясь, плевала,
бедняк веселый, с новым разуменьем
народных сцен, исполнясь вдохновеньем,
преобразил виденья карнавала.
Комедия дель арте, ты дремала,
старушка пьяная. Одним движеньем
он спас тебя; ты новым поколеньям
веселою и юною предстала.
Средь Усачей, что спят в домах публичных,
и Книжников, педантов методичных,
из улиц и гондол поэт извлек
плебейское здоровое начало.
К чему? Как стая птиц, все миновало.
«Прощай, Венеция, мой путь далек!»
IV
Туманы вновь над Сеною висят,
и зимняя Лютеция бледнеет,
а там октябрьские лучи блестят,
Сан Марко в золоте заката рдеет.
И памяти страницы шелестят.
Он улыбнулся прошлому. И веет
зефир со сцены, расцветает сад,
средь декораций сердце пламенеет.
В трагическом нет места Пантеоне
для комика великого. Провалы,
Венеция седая, подытожь.
Как донна Катэ хнычешь. Спят каналы.
И, выгнан из дворца, как Панталоне
злодеем Лелием, уходит дож.
ГОРНЫЙ ПОЛДЕНЬВ великом круге гор, среди гранита,
бесцветно-бледны, ледники отвесны,
молчание в тишь безглаголья влито,
полдневное безгласие лучей.
Без ветра сосны словно бестелесны,
подъяты к солнцу, в воздух тот редчайший,
и лишь журчит, как цитры звук тончайший,
вода, златясь чуть зримо меж камней.
***Итальянская литература второй половины XIX в. немыслима без поэта Джозуэ Кардуччи, чей нравственный и литературный авторитет был для современников непререкаем. В его творчестве есть место и гражданской лирике, и раздумьям над историей своей страны и судьбой ее представителей, и чувству восторженного слияния духа с девственно чистой, вечной природой, и многому другому. Безоговорочное признание современниками творчества Кардуччи было увенчано в конце его жизни Нобелевской премией (1906).
Он родился в Вал ди Кастелло в Версилии 27 июля 1835 г. Мальчик рано проявил интерес к литературе и истории. Филологическое образование Кардуччи получил в Пизанском университете. В 1860 г. он возглавил кафедру в Болонском университете, где преподавал всю жизнь вплоть до 1904 г.
Первый сборник «Стихи» был опубликован в 1857 г., когда поэт жил в Сан-Миньято. Кардуччи рассчитывал далеко не в последнюю очередь заработать таким образом денег, чтобы рассчитаться с долгами, которые он наделал по молодости лет, но просчитался. Многие сочинения войдут затем в следующий сборник — «Юношеские стихи», появившийся на свет в 1860 г. В нем — и любовная лирика, в которой заметно влияние Данте и Петрарки, и дружеские послания, и стихотворения на случай; есть и лирика гражданская, в которой Кардуччи обращается, в частности, к славным именам прошлого — Витторио Альфьери, Данте Алигьери, но также Гольдони, Метастазио, Монти, Никколини. Откликаясь на борьбу за объединение Италии (Рисорджименто), Кардуччи создает, в частности, такие произведения, как «Сицилия и революция» (1860), «После Аспромонте» (1861); воспевает Пьемонтского короля Виктора Эммануила и Гарибальди, принадлежавших к двум разным лагерям национально-освободительного движения, воевавшим волей судеб под одним знаменем.