Александр Блок - Поэмы
А. Турков
Поэмы
Ночная фиалка[2]
Сон
Миновали случайные дниИ равнодушные ночи,И, однако, памятно мнеТо, что хочу рассказать вам,То, что случилось во сне.
Город вечерний остался за мною.Дождь начинал моросить.Далеко, у самого края,Там, где небо, устав прикрыватьПоступки и мысли сограждан моих,Упало в болото, —Там краснела полоска зари.
Город покинув,Я медленно шел по уклонуМалозастроенной улицы,И, кажется, друг мой со мной.Но если и шел он,То молчал всю дорогу.Я ли просил помолчать,Или сам он был грустно настроен,Только, друг другу чужие,Разное видели мы:Он видел извощичьи дрожки,Где молодые и лысые франтыОбнимали раскрашенных женщин.Также не были чужды емуДевицы, смотревшие в окнаСквозь желтые бархатцы…Но все посерело, померкло,И зренье у спутника – также,И, верно, другие желаньяЕго одолели,Когда он исчез за углом,Нахлобучив картуз,И оставил меня одного.(Чем я был несказáнно доволен,Ибо что же приятней на свете,Чем утрата лучших друзей?)
Прохожих стало все меньше.Только тощие псы попадались навстречу,Только пьяные бабы ругались вдали.Над равниною мокрой торчалиКочерыжки капусты, березки и вербы,И пахло болотом.
И пока прояснялось сознанье,Умолкали шаги, голоса,Разговоры о тайнах различных религий,И заботы о плате за строчку, —Становилось ясней и ясней,Что когда-то я был здесь и виделВсе, что вижу во сне, – наяву.
Опустилась дорога,И не стало видно строений.На болоте, от кочки до кочки,Над стоячей и ржавой водойПерекинуты мостики были,И тропинка виласьСквозь лилово-зеленые сумеркиВ сон, и в дрему, и в лень,Где внизу и вверху,И над кочкою чахлой,И под красной полоской зари, —Затаил ожидание воздухИ как будто на страже стоял,Ожидая расцветаНежной дочери струйВодяных и воздушных.
И недаром все было спокойноИ торжественной встречей полнó:Ведь никто не слыхал никогдаОт родителей смертных,От наставников школьных,Да и в книгах никто не читал,Что вблизи от столицы,На болоте глухом и пустом,В час фабричных гудков и журфиксов,В час забвенья о зле и добре,В час разгула родственных чувствИ развратно длинных беседО дурном состояньи желудкаИ о новом совете министров,В час презренья к лучшим из нас,Кто, падений своих не скрывая,Без стыда продает свое телоИ на пыльно-трескучих троттуарахС наглой скромностью смотрит в глаза, —Что в такой оскорбительный часВсем доступны виденья.Что такой же бродяга, как я,Или, может быть, ты, кто читаешьЭти строки, с любовью иль злобой, —Может видеть лилово-зеленыйБезмятежный и чистый цветок,Что зовется Ночною Фиалкой.
Так я знал про себя,Проходя по болоту,И увидел сквозь сетку дождяНебольшую избушку.Сам не зная, куда я забрел,Приоткрыл я тяжелую дверьИ смущенно встал на пороге.
В длинной, низкой избе по стенамНеуклюжие лавки стояли.На одной – перед длинным столом —Молчаливо сидела за пряжей,Опустив над работой пробор,Некрасивая девушкаС неприметным лицом.Я не знаю, была ли онаМолода иль стара,И какого цвета волосы были,И какие черты и глаза.Знаю только, что тихую пряжу пряла,И потом, отрываясь от пряжи,Долго, долго сидела, не глядя,Без забот и без дум.И еще я, наверное, знаю,Что когда-то уж видел ее,И была она, может быть, крашеИ, пожалуй, стройней и моложе,И, быть может, грустили когда-то,Припадая к подножьям ее,Короли в сединáх голубых.
И запомнилось мне,Что в избе этой низкойВеял сладкий дурман,Оттого, что болотная дремаЗа плечами моими текла,Оттого, что пронизан был воздухЗацветаньем Фиалки Ночной,Оттого, что на праздник вечернийЯ не в брачной одежде пришел.Был я нищий бродяга,Посетитель ночных ресторанов,А в избе собрались короли;Но запомнилось ясно,Что когда-то я был в их кругуИ устами касался их чашиГде-то в скалах, на фьордах,Где уж нет ни морей, ни земли,Только в сумерках снежныхЧуть блестят золотые венцыСкандинавских владык.
Было тяжко опять приступитьК исполненью сурового долга,К поклоненью забытым венцам,Но они дожидались,И, грустя, засмеялась душаЗапоздалому их ожиданью.
Обходил я избу,Руки жал я товарищам прежним,Но они не узнали меня.Наконец, за огромною бочкой(Верно, с пивом), на узкой скамьеЯ заметил сидящихСтарика и старуху.И глаза различили венцы,Потускневшие в воздухе ржавом,На зеленых и древних кудрях.Здесь сидели веками они,Дожидаясь привычных поклонов,Чуть кивая пришельцам в ответ.Обойдя всех сидевших на лавках,Я отвесил поклон королям;И по старым, глубоким морщинамПробежала усталая тень;И привычно торжественным жестомКороли мне велели остаться.И тогда, обернувшись,Я увидел последнюю лавкуВ самом темном углу.
Там, на лавке неровной и шаткой,Неподвижно сидел человек,Опершись на колени локтями,Подпирая руками лицо.Было видно, что он, не старея,Не меняясь, и думая думу одну,Прогрустил здесь века,Так что члены одеревенели,И теперь, обреченный, сидитЗа одною и тою же думойИ за тою же кружкой пивной,Что стоит рядом с ним на скамейке.
И когда я к нему подошел,Он не поднял лица, не ответилНа поклон и не двинул рукой.Только понял я, тихо вглядевшисьВ глубину его тусклых очей,Что и мне, как ему, сужденоЗдесь сидеть – у недопитой кружки,В самом темном углу.Суждена мне такая же дума,Так же руки мне надо сложить,Так же тусклые очи направитьВ дальний угол избы,Где сидит под мерцающим светом,За дремотой четы королевской,За уснувшей дружиной,За бесцельною пряжей —Королевна забытой страны,Что зовется Ночною Фиалкой.
Так сижу я в избе.Рядом – кружка пивнаяИ печальный владелец ее.Понемногу лицо его никнет,Скоро тихо коснется колен,Да и руки, не в силах согнуться,Только брякнут костями,Упадут и повиснут.Этот нищий, как я, – в старинуБыл, как я, благородного рода,Стройным юношей, храбрым героем,Обольстителем северных девИ певцом скандинавских сказаний.Вот обрывки одежды его:Разноцветные полосы тканей,Шитых золотом краснымИ поблекших.
Дальше вижу дружинуНа огромных скамьях:Кто владеет в забвеньиРукоятью меча;Кто, к щиту прислонясь,Увязил долговязую шпоруПод скамьей;Кто свой шлем уронил, – и у шлема,На истлевшем полу,Пробивается бледная травка,Обреченная жить без весныИ дышать стариной бездыханной.
Дальше – чинно, у бочки пивной,Восседают старик и старуха,И на них догорают венцы,Озаренные узкой полоскойОтдаленной зари.И струятся зеленые кудри,Обрамляя морщин глубину,И глаза под навесом бровейОгоньками болотными дремлют.
Дальше, дальше – беззвучно прядет,И прядет, и прядет королевна,Опустив над работой пробор.Сладким сном одурманила нас,Опоила нас зельем болотным,Окружила нас сказкой ночной,А сама все цветет и цветет,И болотами дышит Фиалка,И беззвучная кружится прялка,И прядет, и прядет, и прядет.
Цепенею, и сплю, и грущу,И таю мою долгую думу,И смотрю на полоску зари.И проходят, быть может, мгновенья,А быть может, – столетья.Слышу, слышу сквозь сонЗа стенами раскаты,Отдаленные всплески,Будто дальний прибой,Будто голос из родины новой,Будто чайки кричат,Или стонут глухие сирены,Или гонит играющий ветерКорабли из веселой страны.И нечаянно Радость приходит,И далекая пена бушует,Зацветают далёко огни.
Вот сосед мой склонился на кружку,Тихо брякнули руки,И приникла к скамье голова.Вот рассыпался меч, дребезжа.Щит упал. Из-под шлемаПобежала веселая мышка.А старик и старуха на лавкеПрислонились тихонько друг к другу,И над старыми их головамиБольше нет королевских венцов.
И сижу на болоте.Над болотом цветет,Не старея, не зная измены,Мой лиловый цветок,Что зову я – Ночною Фиалкой.
За болотом остался мой город,Тот же вечер и та же заря.И, наверное, друг мой, шатаясь,Не однажды домой приходилИ ругался, меня проклиная,И мертвецким сном засыпал.
Но столетья прошли,И продумал я думу столетий.Я у самого края земли,Одинокий и мудрый, как дети.Так же тих догорающий свод,Тот же мир меня тягостный встретил.Но Ночная Фиалка цветет,И лиловый цветок ее светел.И в зеленой ласкающей мглеСлышу волн круговое движенье,И больших кораблей приближенье,Будто вести о новой земле.Так заветная прялка прядетСон живой и мгновенный,Что нечаянно Радость придетИ пребудет она совершенной.
И Ночная Фиалка цветет.
18 ноября 1905 – 6 мая 1906
