Константин Бальмонт - Будем как солнце. Книга символов

Ты никем не скованная цельность.

Мир земли для сердца мертв и пуст,

Ты же вечно дышишь в беспредельность

Тысячами юно-жадных уст!

Тихий, бурный, нежный, стройно-важный,

Ты как жизнь: и правда, и обман.

Дай мне быть твоей пылинкой влажной,

Каплей в вечном… Вечность! Океан!

БЕЛЫЙ ПОЖАР

Я стою на прибрежьи, в пожаре прибоя,

И волна, проблистав белизной в вышине,

Точно конь, распаленный от бега и боя,

В напряженьи предсмертном домчалась ко мне.

И за нею другие, как белые кони,

Разметав свои гривы, несутся, бегут,

Замирают от ужаса дикой погони,

И себя торопливостью жадною жгут.

Опрокинулись, вспыхнули, вправо и влево,—

И, пред смертью вздохнув и блеснувши полней,

На песке умирают в дрожании гнева

Языки обессиленных белых огней.

ДВОЙНАЯ ЖИЗНЬ

Мы унижаемся и спорим

С своею собственной душой.

Я на год надышался Морем,

И на год я для всех чужой.

Своих я бросил в чуждых странах,

Ушел туда, где гул волны,

Тонул в серебряных туманах,

И видел царственные сны.

В прозрачном взоре отражая

Всю безграничность бледных вод,

Моя душа, для всех чужая,

Непостижимостью живет.

Поняв подвижность легкой пены,

Я создаю дрожащий стих,

И так люблю свои измены,

Как неизменность всех своих.

Недели странствий миновали,

Я к ним вернусь для тишины,

Для нерассказанной печали,

И для сверкания струны.

В тот час, когда погаснет Солнце,

Она забьется, запоет,

Светлее звонкого червонца,

И полнозвучней синих вод.

ЛЬДИНЫ

На льдине холодной

Плыву я один.

Угрюмый, свободный,

Средь царственных льдин

И ветер чуть дышит,

Как смолкнувший зов.

Но сердце не слышит

Родных голосов.

Но сердце не хочет

Отраду найти.

И ветер пророчит

О вечном пути.

Плывут властелины

Угрюмых глубин,

Свободные льдины,

Я в море — один.

Любил я когда-то,

Но смех и печаль

Ушли без возврата

В туманную даль.

Далеко, далеко

Создания сна.

Как мертвое око,

Мне светит Луна.

Над водной равниной

Лишь ветер один.

Да льдина за льдиной

Встает из — за льдин.

СОН

Я спал. Я был свободен.

Мой дух соткал мне сон.

Он с жизнью был несходен,

Но с жизнью сопряжен.

В нем странны были светы,

В нем было все — Луной.

Знакомые предметы

Манили новизной.

Так лунно было, лунно,

В моем застывшем сне,

И что-то многострунно

Звучало в вышине.

Небьющиеся воды

Мерцали неспеша.

В бескровности Природы

Везде была —душа.

И в воздухе застыли,

Захвачены Луной,

Виденья давней были,

Знакомые со мной.

Обрывы и уклоны,

И облака, и сны.

Но снова пели звоны

С воздушной вышины.

И мир был беспределен,

Пронзенный блеском льдин.

Я был свободен, целен.

Я спал. Я был один.

С МОРСКОГО ДНА

На темном влажном дне морском,

    Где царство бледных дев,

Неясно носится кругом

    Безжизненный напев.

В нем нет дрожания страстей,

    Ни стона прошлых лет.

Здесь нет цветов и нет людей,

    Воспоминаний нет.

На этом темном влажном дне

    Нет волн и нет лучей.

И песня дев звучит во сне,

    И тот напев ничей.

Ничей, ничей, и вместе всех,

    Они во всем равны,

Один у них беззвучный смех

    И безразличны сны.

На тихом дне, среди камней,

    И влажно-светлых рыб,

Никто, в мельканьи ровных дней,

    Из бледных не погиб.

У всех прозрачный взор красив,

    Поют они меж трав,

Души страданьем не купив,

    Души не потеряв.

Меж трав прозрачных и прямых,

    Бескровных, как они,

Тот звук поет о снах немых:

    «Усни —усни — усни».

Тот звук поет: «Прекрасно дно

    Бесстрастной глубины.

Прекрасно то, что все равно,

    Что здесь мы все равны».

Но тихо, так тихо, меж дев, задремавших вокруг,

Послышался новый, дотоле неведомый, звук.

И нежно, так нежно, как вздох неподводной травы,

Шепнул он «Я с вами, но я не такая, как вы,

О, бледные сестры, простите, что я не молчу,

Но я не такая, и я не такого хочу.

Я так же воздушна, я дева морской глубины,

Но странное чувство мои затуманило сны.

Я между прекрасных прекрасна, стройна, и бледна.

Но хочется знать мне, одна ли нам правда дана.

Мы дышим во влаге, среди самоцветных камней.

Но что если в мире и любят и дышат полней!

Но что если, выйдя до волн, где бегут корабли,

Увижу я дали, и жгучее Солнце вдали!»

И точно понявши, что понятым быть не должно,

Все девы умолкли, и стало в их сердце темно.

И вдруг побледневши, исчезли, дрожа и скользя,

Как будто услышав, что слышать им было нельзя.

А та, которая осталась,

    Бледна и холодна?

Ей стало страшно, сердце сжалось,

    Она была одна?

Она любила хороводы,

    Меж искристых камней,

Она любила эти воды,

    В мельканьи ровных дней.

Она любила этих бледных

    Исчезнувших сестер,

Мечту их сказок заповедных,

    И призрачный их взор

Куда она идет отсюда?

    Быть может, там темно?

Быть может, нет прекрасней чуда,

    Как это — это дно?

И как пробиться ей, воздушной.

    Сквозь безразличность вод?

Но мысль ее, как друг послушный,

    Уже зовет, зовет

Ей вдруг припомнилось так ясно,

Что место есть, где зыбко дно.

Там все так странно, страшно, красно,

И всем там быть запрещено.

Там есть заветная пещера,

И кто-то чудный там живет

Колдун? Колдунья? Зверь? Химера?

Владыка жизни? Гений вод?

Она не знала, но хотела

На запрещенье посягнуть.

И вот у тайного предела

Она уж молит: «Где мой путь?»

Из этой мглы, так странно красной

В безлично-бледной глубине,

Раздался чей-то голос властный:

«Теперь и ты пришла ко мне!

Их было много, пожелавших

Покинуть царство глубины,

И в неизвестном мире ставших,—

Чем все, кто в мире, стать должны.

Сюда оттуда нет возврата,

Вернуться может только труп,

Чтоб рассказать свое „Когда-то“—

Усмешкой горькой мертвых губ.

И что в том мире неизвестном,

Мне рассказать тебе нельзя.

Но чрез меня, путем чудесным,

Тебя ведет твоя стезя».

И вот колдун, или колдунья,

Вещает деве глубины:

«Сегодня в мире новолунье,

Сегодня царствие Луны.

Есть в Море скрытые теченья,

И ты войдешь в одно из них,

Твое свершится назначенье,

Ты прочь уйдешь от вод морских.

Ты минешь море голубое,

В моря зеленые войдешь,

И в море алое, живое,

И в вольном воздухе вздохнешь.

Но, прежде чем в безвестность

                            глянешь,

Ты будешь в образе другом.

Не бледной девой ты предстанешь,

А торжествующим цветком.

И нежно-женственной богиней,

С душою, полной глубины,

Простишься с водною пустыней,

Достигнув уровня волны.

И после таинств лунной ночи,

На этой вкрадчивой волне,

Ты широко раскроешь очи,

Увидев Солнце в вышине!»

Прекрасны воздушные ночи,

    Для тех, кто любил и погас,

Кто знал, что короче, короче

    Единственный сказочный час.

Прекрасно влиянье чуть зримой,

    Едва нарожденной Луны,

Для женских сердец ощутимой

    Сильней, чем пышнейшие сны.

Но то, что всего полновластней,

    Во мгле торжества своего,—

Цветок нераскрытый,— прекрасней,

    Он лучше, нежнее всего.

Да будет бессмертно отныне

    Безумство души неземной,

Явившейся в водной пустыне,

    С едва нарожденной Луной.

Она выплывала к теченью

    Той вкрадчивой зыбкой волны.

Незримому веря влеченью,

    В безвестные веруя сны.