Александр Артёмов - Имена на поверке
Рассказ о мальчике с бабочкой и девочке Лиле
1Джаз-банд рокотанье мягкоеЛьет из дверей ресторанных.Офицерик умильно тявкает:— Мадам, пройдемся?..— Какой вы странный!..Я не дешевая… —И пошла.— Мадам, мы договоримся, конечно…— Хорошо, голубчик. Идемте. Ша…2Кружится смрад, сизоватый и пряный.Пары, слипаясь, томно тоскуют.У женщин не губы, а свежие раны,И такими они целуют.
Урчит сладострастно туша потная:— Гаспада, взгляните,Какая плотная-я…— А ножки?— Ах, ножки!..Чудные ножкиУ этой крошки…3На перекрестке встретил крошкуМальчик с галстуком-бабочкой.— Лилечка, вы опоздали немножко.Дайте мне вашу лапочку… —Гуляют. Лиля голову склонилаНа плечико, ближе к бабочке.Стонет в кафе голубом тангонила,Сохнут в экстазе парочки.
Бокалы звякают. Пьют за Русь.Кстати, пьют за союзников.Вьется по люстрам синяя грустьСерпантиновой ленточкой узенькой.4Мальчик и Лиля заходят за угол.— Вася, готово?..— Готово.— Идем.5По улице тесной спокойно и сухоСтучат подошвы. Идут вдвоем.Замкнуты крепко кривые ворота.Парень и девушка. Уже и ýжеСереньких тихих домишек окружье.Кружится в улицах тесных дремота.Остановились ребята. Тишь.Молчит величавая полночь, лишьСлышен сердца прерывистый стук.6…Бутылка с клеем в кармане брюк.Кисть протиснулась в горлышко узкое,На камне оставила сочный мазок.Откуда-то из-за ворота блузкиЛиля вытаскивает листок.Застыли серые блики теней,Но вот качнулись, громадные,И дальше пошли. А на черной стенеОсталось пятно квадратное.
Подойдите — и крикнет листок измятый:«Товарищи рабочие!Товарищи солдаты!..»7Патруль опускает шагов кувалды.Идут эшелоны к окраине северной.На Эгершельде глухие залпыПадают в ночь тяжело и размеренно.8Все так же кружится пьяная улица,Дымком сладковатым все так же курится.Гуляют. Лиля головку склонилаНа плечико, ближе к бабочке.Стонет в кафе голубом тангонила,Сохнут в экстазе парочки,И катятся тосты в джазовом грохотеЗа процветание нации…9Утром патрульный, ломая ногти,Под смех рабочих сдирал прокламации.
Поэт
Умри, мой стих,
умри, как рядовой…
В. Маяковский«Буржуйка» чадила опять нестерпимо,Нисколько не грея, шипя и треща.И копоть слоями лилового гримаЛожилась на лицах, бумагах, вещах.В одиннадцать ночи принес телеграммыС Восточного фронта рассыльный ему.И сел он за стол,Молчаливый,Упрямый,Почти задыхаясь в нависшем дыму.И вот уже, ритма ловя нарастанье,Приходит строка,Беспокойна,Строга,И первые строфы прямым попаданьемЛожатся в далеких окопах врага.А следом в развернутое наступленье,Для сабельных рубок,Для конных погоньРисунки резервным идут подкрепленьем,Открыв по противнику беглый огонь,Весомые, злые…Поднялся, сутулясь,Ладонями стиснул пылающий лоб,— Довольно!.. —На стыке заснеженных улицГорел подожженный рассветом сугроб.И легкие,Будто бумажные клочья,И яркие,Будто агитплакат,К востоку от вдаль уползающей ночиЛетели раскрашенные облака.Москва просыпалась обычно и просто.А в мутных витринах,Грозны и крепки,Вставали дежурными «Окнами РОСТА»Стихов,Рядовых и бессмертных,Полки.
Следы
Если на глади морской водывосстановить следывсех кораблей,сколько б морщин увидала тына ней!Сколько при свете полночных звездвновь бы легло бороздморю на грудь,и каждое судно оставило б хвостдлинный, как Млечный Путь.Но море счастливо. Никогдаследов не хранит вода,даже на берегу.А я одного твоего следас жизни стереть не могу!
Февраль 1941 г.
О волнах
Когда вечереет и закатное пламяЗа морем вспыхивает реже и реже,Ты видала, как волны припадают губами,Розовыми и теплыми, к песку на прибрежье?А когда над бухтой распустятся звездыПушистыми почками в вечер пахучий,Слышала ты, как полнится воздухЖалобой моря, что песок неуступчив?Волны тоскуют легко и привычно,Волнам не спится, волнам рокочется.А песок молчит, и ему безразлично,Очень ли морю на берег хочется.Чуть шевелится, млея, огромное,Будто не море, а заводь в корытце.Но однажды вздрогнет, от страсти темное,И берегу некуда будет скрыться.И ты увидишь — такое близкое,Оно налетит, громыхая, шалое,Стиснет в объятьях, сомнет, и выласкает,И уйдет, успокоенное и усталое.
Февраль 1941 г.
Лесовик
Он под вечер приехал, зашел, посидел,Трубку выкурил, новости рассказал,И никто не заметил, что он поседел,Что опутали густо морщинки глаза.Говорил о зверье, убегающем в тьму,О повадках козуль, о забавах лисятИ мельком в разговоре сказал, что емуПо метрической выписи под шестьдесят.Удивились ребята: — Да ты ведь старик,Из тайги уходить бы пора по годам.Не могу, — отвечает, — я к лесу привык,Я родился, и жил, и состарился там.И пока выручает тайга старика,Коли выйдет кабан или прянет коза,Не откажет винтовка, не дрогнет рука,И про слух бы плохого никак не сказал.— Ну, а хворь нападет от людей в стороне? —Улыбнулся, прищурил с хитринкою глаз:— Я, ребятки, кремневой породы, и мнеУмирать не от хвори придется, а враз.И тогда в одночасье не станет кремня… —Пошутил, даже песню с парнями пропел,А под утро, навьючив мешки на коня,Он опять в чернолесье ушел по тропе.И сказал лесоруб: — Сколько он ни старей,Ни к кому не пойдет из тайги на поклон.Чем ни больше дробится кремень, тем острейИ, пожалуй, упорней становится он.
Москва, июнь 1940 г.
Вячеслав Афанасьев
Колхоз Асайвеем
Невысокое солнце в северном небе,В серебряном небе Седьмого ноября.По заснеженной тундре уплывает в небыль,В далекую небыль огневка-заря.
— Эй, смотри: вон пасется стадо,Полтундры заросло кустами рогов.Собаки промчались, собаки — что надо!Даже ветер отстал от косматых дружков.
Надевай кухлянку с красной оторочкой,Золотым янтарем светит крепкий мороз.Под хорошей порошей — россыпь морошки,Вниз по Асайвеему — тундровый колхоз.
Накалился очаг. Качаются чайники,Собирается густо гостей в ярангу.А снаружи — стужа. Такая отчаянная!Заберется тайком под любую кухлянку.
Словно ясные чайки, чайники кружат.Отогрелись гости, разговор смелей.И по кругу ходит беседа-дружба —Великая дружба шестнадцати семей:
— Пришел Совет — злой пропал купчина,При нашем Совете и без них обошлись…— Разрастается стадо, а за нашу пушнинуВ факториях товару — хоть на всю жизнь!..
Невысокое солнце в северном небе,В серебряном небе Седьмого ноября.По завьюженной тундре уплывает в небыль,В далекую небыль огневка-заря.
1935 г.
