Эмиль Верхарн - Стихи
Перевод В. Шора
Воскресное утро
О, пробужденье на заре в янтарном свете!Веселая игра теней, и тростники,И золотых стрекоз полеты вдоль реки,И мост, и солнца блик на белом парапете!
Конюшни, светлый луг, распахнутые клети,Где кормят поросят; уже несут горшки,В кормушки пойло льют. Дерутся кабанкиИ руки скотницы румяный луч отметил.
О, пробужденье быстрое! Уже вдалиКрахмальные чепцы и блузы потекли,Как овцы, — в городок, где церковка белеет.
А вишни шпанские и яблоки алеютТам, над оградами, сверкая поутру,И мокрое белье взлетает на ветру.
Перевод Е. Полонской
Крытый ток
Широко разлеглась вдали громада тока.Там стены толстые сияли белизной,А кров из камыша с соломой — навеснойИ с одного уже осыпавшийся бока.
Обвился старый плющ вокруг него высоко.На крыше голубей гостит залетный рой.Две скирды высятся твердынею двойнойПо сторонам ворот, распахнутых широко.
Летел оттуда гул, как бы от взмаха крыл,И прерывался он ударом молотил, —Так слышен шаг солдат под грохот барабанный.
Звук падал и взмывал. Казалось по ночам,Что сердце мощное всей фермы бьется там,Баюкая поля той песней непрестанной.
Перевод Е. Полонской
Плодовые сады
Здесь пели иволги, дрозда звучал напев,Деревья старые, встав двадцатью рядами,Подъяли ветви ввысь, этаж за этажами,С апрельским солнышком опять помолодев.
Побеги, чувствуя живительный нагрев,Как будто клейкими покрылись леденцами,И пчелы медленно летали над цветами;Коровы по траве брели, отяжелев.
Ложилась поутру, в лучах зари сверкая,На яблони роса пахучая, густая,Полдневный зной листву в дремоту погружал,
А к вечеру, когда пылало солнце в тучах,Лучи блестели так среди ветвей могучих,Как будто бы огонь по хворосту бежал.
Перевод Е. Полонской
Нищие
Их спины нищета лохмотьями оделаОни в осенний день из нор своих ушлиИ побрели меж сел по ниве опустелой,Где буки вдоль дорог алеют издали.
В полях уже давно безмолвие царило,Готовился покрыть их одеялом снег,Лишь длился в темноте, холодной и унылой,Огромных мельничных белесых крыл разбег.
Шагали нищие с сумою за плечами,Обшаривая рвы и мусор за домами,На фермы заходя и требуя еды,
И дальше шли опять, ища своей звезды,По рощам и полям, как будто псы, слоняясь,Порой крестясь, порой неистово ругаясь.
Перевод Е. Полонской
Хлебопечение
Служанки белый хлеб готовят к воскресенью,Все лучшее у них — мука и молоко…Их локти голые в стремительном движенье,И каплет пот в квашню — работать нелегко.
От спешки их тела как будто бы дымятся,Вздымается волной в тугом корсаже грудь…И теста рыхлый ком их кулаки стремятсяВ упругие, как грудь, шары хлебов свернуть.
В пекарне углей блеск, багровый и угарный…Служанки, на доске шары сложив попарно,Швыряют в пасть печей плоть мягкую хлебов.
А языки огня, стараясь ввысь пробиться,Как свора страшная огромных рыжих псов,Рычат и рвутся к ним, чтоб в щеки злобно впиться.
Перевод Б. Томашевского
Шпалеры
Во всю длину шпалер тянулся веток ряд.На них зажглись плодов пунцовые уборы,Подобные шарам, что в сумерки манятНа сельских ярмарках завистливые взоры.
И двадцать долгих лет, хотя стегал их град,Хотя мороз кусал в предутреннюю пору,Цепляясь что есть сил за выступы оград,Они вздымались вверх, все выше, выше в гору.
Теперь их пышный рост всю стену обволок.Свисают с выступов и яблоки и груши,Блестя округлостью румяных сочных щек.
Пускает ствол смолу из трещинок-отдушин,А корни жадные поит внизу ручей,И листья — как гурьба веселых снегирей.
Перевод Е. Полонской
Крестьяне
Работники (их Грез[4] так приторно умелРазнежить, краскою своей воздушной тронувВ опрятности одежд и в розовости тел,Что, кажется, они средь сахарных салоновНачнут сейчас шептать заученную лесть) —Вот они, грязные и грубые, как есть.
Они разделены по деревням; крестьянинСоседнего села — и тот для них чужой;Он должен быть гоним, обманут, оболванен,Обобран: он им враг всегдашний, роковой.Отечество? О нет! То выдумка пустая!Оно берет у них в солдаты сыновей,Оно для них совсем не та земля родная,Что их труду дарит плод глубины своей.Отечество! Оно неведомо равнинам.Порой там думают о строгом короле,Что в золото одет, как Шарлемань[5], и в длинномПлаще своем сидит с короной на челе;Порой — о пышности мечей, щитов с гербами,Висящих по стенам в разубранных дворцах,Хранимых стражею, чьи сабли — с темляками…
Вот все, что ведомо о власти там, в полях,Что притупленный ум крестьян постигнуть в силах.Они бы в сапогах сквозь долг, свободу, честьШагали напролом, — но страх окостенил их.И можно мудрость их в календаре прочесть.А если города на них низвергнут пламя —Свет революции, — их проницает страх,И все останутся они средь гроз рабами,Чтобы, восстав, не быть поверженными в прах,
1Направо, вдоль дорог, избитых колеями,С хлевами спереди и лугом позади,Присели хижины с омшенными стенами,Что зимний ветер бьет и бороздят дожди.То фермы их. А там — старинной церкви башня,Зеленой плесенью испятнанная вкруг;И дальше, где навоз впивает жадно пашня,Где яростно прошел ее разъявший плуг, —Землица их. И жизнь простерлась, безотрадна,Меж трех свидетелей их грубости тупой,Что захватили в плен и держат в луже смраднойИх напряженный труд, безвестный и немой.
2Они безумствуют, поля обсеменяя,Под градом мартовским, что спины им сечет.И летом, средь полей, где, зыблясь, рожь густаяГлядит в безоблачный и синий небосвод,—Они опять в огне, дней долгих и жестокихСклоняются, серпом блестя средь спелых нив;Струится пот по лбам вдоль их морщин глубокихИ каплет, кожу рук до мяса напоив,А полдень уголья бросает им на темя,И зной так яростен, что сохнут на поляхХлеба, а сонный скот, слепней влачащий бремя,Мычит, уставившись на солнце в небесах.Приходит ли ноябрь с протяжной агонией,Рыдая и хрипя в кустарнике густом, —Ноябрь, чей долгий вой, чьи жалобы глухиеКак будто кличут смерть, — и вот они, трудомОпять согбенные, готовясь к жатве новойПод небом, взбухнувшим от туч, несущих дождь,Под ветром — роются в земле полей суровойИль просеку ведут сквозь чащу сонных рощ, —И вянут их тела, томясь и изнывая;Им, юным, полным сил, спины не разогнуть;Зима, их леденя, и лето, их сжигая,Увечат руки им и надрывают грудь.Состарившись, влача груз лет невыносимый,Со взором пепельным, с надломленной спиной,С печатью ужаса на лицах, словно дымы,Они уносятся свирепою грозой.Когда же смерть им дверь свою откроет, каждыйИх гроб, спускаясь в глубь размякшую земли,Скрывает, кажется, скончавшегося дважды.
3Когда роится снег и в снеговой пылиБьет небеса декабрь безумными крылами,В лачугах фермеров понурый ряд сидит,Считая, думая. Убогой лампы пламяВьет струйку копоти. Какой унылый вид!Семья за ужином. Везде — лохмотьев груда.Объедки детвора глотает второпях;Худой петух долбит облизанное блюдо;Коты костистые копаются в горшках;Из прокаженных стен сочится мразь; в каминеЧетыре головни сомкнули худобу,И тускло светится их жар угарно-синий.И дума горькая у стариков на лбу.Хотя они весь год трудились напряженно,Избыток лучших сил отдав земле скупой,Хотя сто лет землей владели неуклонно,—Что толку: будет год хороший иль дурной,А жизнь их, как и встарь, граничит с нищетою.И это их сердца не устает глодать,И злобу, как нарыв, они влачат с собою —Злость молчаливую, умеющую лгать.Их простодушие в себе скрывает ярость:Лучится ненависть в их ледяных зрачках;Клокочет тайный гнев, что молодость и старостьСтраданья полные, скопили в их сердцах.Барыш грошовый им так люб, они так жадны;Бессильные трудом завоевать успех,Они сгибаются под скаредностью смрадной;Их ум неясен, слаб, он мелочен у всех,И не постичь ему явлений грандиозных,И мнится: никогда их омраченный взорНе подымался ввысь, к огням закатов грозных,Багряным озером пролившихся в простор.
4Но дни лихих кермесс они встречают пиром,Все, даже скареды. Их сыновья идутТуда охотиться за самками. И жиромПропитанный обед, приправы грузных блюдСолят гортани им, напиться призывая.Толкутся в кабачках, кричат наперебой,Дерутся, челюсти и скулы сокрушаяКрестьянам ближних сел, которые поройВлепляют поцелуй иной красотке местной,Имущество других стараясь утащить.
Все, что прикоплено, пригоршней полновеснойШвыряют, чтоб пьянчуг на славу угостить.И те, чья голова покрепче, горделиво,С осанкой королей, глотают разом жбан —Один, другой, еще! — клубящегося пива.Им в лица бьет огонь, вокруг густой туман.Глаза кровавые и рот, блестящий салом,Сверкают, словно медь, во мраке от луча. —Пылает. оргия. На тротуаре впаломКипит и пенится горячая моча.Валятся пьяницы, споткнувшись вдруг о кочку;Другие вдаль бредут, стараясь не упасть.И праздничный припев горланят в одиночку,Смолкая, чтоб икнуть иль выблеваться всласть.Оравы крикунов сбиваются кружкамиНа главной площади, и парни к девкам льнут,Облапливают их, в них тычась животами,Им шеи жирные звериной лаской жгут,И те брыкаются, свирепо отбиваясь.В домах же, где висит у низких потолковУгрюмый, серый чад, где пот, распространяясьТяжелым запахом от грязных тюфяков,Осел испариной на стеклах и кувшинах, —Там пар танцующих толчется тесный рядВдоль расписных столов и шатких лавок длинных,И стены, кажется, от топота трещат.Там пьянство, яростней и исступленней вдвое,Топочет, вопиет и буйствует сквозь войПетушьих, тонких флейт и хриплый стон гобоя.Подростки щуплые, пуская дым густой,Старухи в чепчиках, детины в синих блузах —Все скачут, мечутся в безумной плясовой,Икают. Каждый миг рои пьянчуг кургузых,Сейчас ввалившихся, вступают в грузный стройКадрили, что точь-в-точь напоминает драку,И вот тогда всего отчаянней орут,И каждый каждого пинает, как собаку,В готовности поднять на самых близких кнут.Безумствует оркестр, нестройный шум удвояИ воплями покрыв ревущий гомон ссор;Танцуют бешено, без лада и без строя;Там — попритихли, пьют, глуша вином задор.И тут же женщины пьянеют, горячатся,Жестокий плотский хмель им зажигает кровь,И в этой буре тел, что вьются и клубятся,Желанья пенятся, и видно вновь и вновь,Как парни с девками, сшибаясь, наступая,Обороняясь, мчат свой исступленный пляс,Кричат, беснуются, толкаясь и пылая,Мертвецки пьяные, валятся и подчасПереплетаются какой-то дикой пряжейИ, с пеною у губ, упорною рукойСвирепо платья мнут и потрошат корсажи.И парни, озверев, так поддают спиной,Так бедра прыгают у девушек, что мнится:Здесь свального греха вздымаются огни.
5Пред тем как солнца жар багряно разгорится,Спугнув туман, что встал в предутренней тени,В берлогах, в погребах уже стихает пьянство.Кермесса кончилась, опав и ослабев;Толпа домой идет и в глубине пространстваСкрывается, рыча звериный свой напев.За нею старики, струей пивного потаОдежду грязную и руки омочив,Шатаясь, чуть бредут — сковала их дремота —На фермы, скрытые в широком море нив.Но в бархатистых мхах оврагов потаенных,В густой траве лугов, где блеск росы осел,Им слышен странный шум, звук вздохов приглушенных —То захлебнулась страсть на алом пире тел.Кусты как бы зверьми возящимися полны.Там случка черная мятется в мягких льнах,В пушистом клевере, клубящемся как волны;Стон страсти зыблется на зреющих полях,И хриплым звукам спазм псы хором отвечают.О жарких юных днях мечтают старики.И те же звуки их у самых ферм встречают:В хлеву, где возятся испуганно телки,Где спит коровница на пышной куче сена,Там для случайных пар уютный уголок,Там те ж объятия и тех же вздохов пена,И та же страсть, пока не заблестит восток.Лишь солнце развернет своих лучей кустарникИ ядрами огня проломит кругозор —Ржет яро жеребец проснувшийся; свинарникШатают кабаны, толкаясь о запор,Как охмеленные разгулом ночи пьяным.Помчались петушки, алея гребешком,И утро все звенит их голосом стеклянным.И стая жеребят брыкается кругом.Дерущиеся псы льнут к сукам непокорным;И грузные быки, взметая пыль хвостом,Коров преследуют свирепо и упорно.Тогда, сожженные желаньем и вином,Кровь чуя пьяную в сердцах, в висках горящих,С гортанью, сдавленной тугой рукой страстей,Нашаря в темноте стан жен своих храпящих,Они, те старики, опять плодят детей.
Перевод Г. Шенгели
