Юрий Левитанский - Черно-белое кино (сборник)
Надпись на камне
Джордано Бруно
Даже в малые истины людям не сразу верится.И хотя моя истина так проста и неоспорима,но едва я сказал им, что эта планета вертится,я был тотчас же проклят святыми отцами Рима.Вышло так, что слова мои рушат некие правила,оскверняют душу и тело бросают в озноб.И стал я тогда опасным агентом дьявола,ниспровергателем вечных земных основ.На меня кандалы не надели, чтоб греб на галере,свой неслыханный грех искупая в томительном плаванье,а сложили костер, настоящий костер, чтоб горелимои грешные кости в его очистительном пламени.Я заглатывал воздух еще не обугленным ртом.Сизоватым удушливым дымом полнеба завесило.Поначалу обуглились ноги мои, а потомя горел, как свеча, я потрескивал жутко и весело.Но была моя правда превыше земного огняи святейших соборов, которыми труд мой не признан.О природа, единственный бог мой! Частица меняпребывает в тебе и пребудет отныне и присно!Остаюсь на костре. Мне из пламени выйти нельзя.Вот опять и опять мои руки веревками вяжут.Но горит мое сердце, горит мое сердце, друзья,и в глазах моих темных горячие искорки пляшут.
Ледяная баллада
Из старой тетради
Скоро месяц выйдет. Суля беду,он встанет с левой руки.Обдирая ладони, ползем по льду,по шершавому льду реки.(Дома, наверное, спят давно.Ставень стучит в окно.)Тень часового. Удар клинка.Ракет осторожный свет.Короткий бой, и жизнь коротка,как светящейся пули след.(Дома, наверное, спят давно.Ставень стучит в окно.)А глаза бойца затянуло льдом,и рука холодна, как лед.Похоронная – это будет потом,нескоро она придет.(Дома, наверное, спят давно.Ставень стучит в окно.)
«Промельк мысли. Замысел рисунка…»
Промельк мысли. Замысел рисунка.Поединок сердца и рассудка.Шахматная партия. Дуэль.Грозное ристалище. Подобьеблагородных рыцарских турниров —жребий брошен, сударь, нынче вашвыбор – пистолеты или шпаги.(Нотные линейки. Лист бумаги.Кисточка. Палитра. Карандаш.Холст и глина. Дерево и камень.)Сердце и рассудок. Лед и пламень.Страсть и безошибочный расчет.Шахматная партия. Квадратыбелые и черные. Утратывсе невосполнимее к концуСердце, ты играешь безрассудно.Ты рискуешь. Ты теряешь в темпе.Это уже пахнет вечным шахом.Просто крахом пахнет, наконец.А рассудок – он играет точно(ход конем – как выпад на рапире!),он, рассудок, трезво рассуждает,все ходы он знает наперед.Вот он даже пешку не берет.Вот он даже сам предупреждает:что вы, сударь, что вы, так нельзя,шах, и вы теряете ферзя —пропадает ваша королева!..Но опять все так же где-то слевараздается мерный этот звук —тук да тук, и снова – тук да тук(сердце бьется, сердце не сдается),тук да тук, все громче, тук да тук(в ритме карандашного наброска,в ритме музыкального рисунка,в ритме хореической строки) —чтоб всей силой страсти и порыва,взрыва, моментального прорыва,и, в конце концов, ценой разрывапобедить, рассудку вопреки!
Птицы в Кишиневе
В Кишиневе, зимой, а точней говоря – в декабре,я внезапно услышал, как птицы поют на заре.Где-то снег порошил, и морозы в ту пору крепчали,а у нас под окошком по-летнему птицы кричали.Приходили ко мне, по карнизу смешно семеня,и стучали в окно, и пораньше будили меня.Ах, как птицы галдели! Нисколько они не смущались.И мои представленья о времени года смещались.Все не верилось мне, что в разгаре зимы, в декабре,могут птицы, совсем как в июне, кричать на заре.– Что вы, птицы? – я спрашивал. – Что вы затеяли, птицы?Разве нету у лета границы, где стынут криницы,где грачи не кричат, где мороз продирает галчат?Разве нету у лета границы, где птицы молчат? —Со своей высоты, проявляя ко мне снисхожденье,отвечали мне птицы: – Понятно твое заблужденье!Лишь одно неприятно – что ты недоверчивым стал:даже нам, даже птицам, ты верить уже перестал!Ну, а есть ли у лета граница? Едва ли, едва ли.Просто лето зимою хранится в глубоком подвале.Где-то в темном подвале хранится оно, как вино.Если хочешь – услышишь, как бродит и дышит оно!.. —Так сказали мне птицы. Но, в зимнюю веря погоду,за стеной уже елку готовили к Новому годуи охапками целыми вату носили домой,клали вату на ветки, довольны своею зимой.Я не ватному снегу – я птицам веселым поверил.И сейчас же откуда-то ветер июньский повеял,и трава поднялась, и тутовник зацвел во дворе…Вот что было со мной в Кишиневе зимой в декабре.
«К птичьему прислушиваюсь крику…»
К птичьему прислушиваюсь крику.Вижу только море вдалеке.Море ходит. Море пишет книгу.Книгу о себе. О старике.Сети. Сеть ошибок. Сеть сединок.Медленно стихающий прибой.Что такое старость? Поединок.С берегами. С временем. С судьбой.Днища рассыхаются у лодок.Черный борт ракушками оброс.Призрачность улова. Сеть уловок.Кто кого? Неведомо. Вопрос.Как в корриде, перед мордой бычьей.Та же несущественность улик.Быть с добычей – или стать добычей.Только это. Выбор невелик.Только это. Прочее – подробности.Этим и подробности полны.Ощущенье краткости и дробности.Напряженной сжатости волны.Только волны. Волны, за которыминабегают волны, в свой черед.Это все подчеркнуто повторами.Взад-вперед. И снова – взад-вперед.Белый – синий. Белый цвет и синий.Дни и годы. Годы и века.Та же повторяемость усилий.То же повторение рывка.Поплавок неверен и обманчив.По воде расходятся круги.И тогда на свет выходит мальчик.Он глядит на свет из-под руки.Сети. Сеть ошибок. Сеть сединок.Слабенькая детская рука.Вьется леска. Длится поединок.Лишь вода – темна и глубока.
Как отдыхает вино
Знаете, как отдыхает вино?Сорок дней и ночей, погруженное в сон,то бормочет оно, то вздыхает.Винодел на дубовые бочки глядели почтительно так говорил винодел:– Здесь вино отдыхает!Тише, тише! Здесь дремлет языческий бог!Молодой и веселый языческий богв тесной люльке дубовой вздыхает.До чего ж ему крепко намяли бока!Он еще им покажет себя, а покаон в покоях своих отдыхает.Беспокойные сны его так неясны —сорок дней и ночей он какие-то снынепонятные видит.Но однажды, презрев этот сонный покой,он о днище дубовое двинет ногойи на улицу выйдет.У него вся рубаха расшита огнем,и высокая черная шапка на немиз бараньего меха.Как швырнет он о землю ее сгорячаи пойдет по дорогам бродить, гогочаи шатаясь от смеха.Приступая к язычески щедрым дарам,будут жирных баранов колоть по дворам,и под окнами, шуму наделав,он пройдет, выгибая насмешливо бровь,ощущая, как бьется в нем крепкая кровьвиноградарей и виноделов.А пока в погребах ему зреть – в погребах,где дощатый настил виноградом пропах,он лежит до поры, отдыхает.Тише, тише! Здесь дремлет языческий бог.Молодой и веселый языческий богв тесной люльке дубовой вздыхает.
Женщина, которой ничего не нужно
Что вы с собой делаете? Что вы себе думаете?Ничего не делаете. Ни о чем не думаете.Пусто засыпаете. Пусто просыпаетесь.Да и то лишь кажется, будто просыпаетесь.В накуренном зеркале – ваши руки дремлющие,ваши губы дремлющие, ничего не требующие.И кровать спальная – будто место лобное.Что-то в груди треснуло. Что-то в душе лопнуло.Под упругим свитером все мертво-мертвенно.Сигарета с фильтром дымит, дымит медленно.А много ли истрачено того тепла женского?Давно война кончена, и спросить не с кого.А вы все боль копите, в вине горе топите —то ли горе топите, то ли в море тонете.Тонете, тонете, уже не просыпаетесь,и лишь на дне снится вам, что вы просыпаетесь.
«Вот мною не написанный рассказ…»
Вот мною не написанный рассказ.Его эскиз.Невидимый каркас.Расплывчатые контуры сюжета.А самого рассказа еще нет,хотя его навязчивый сюжетдавно меня томит,повелевая —пиши меня,я вечный твой рассказ,пиши меня(и это как приказ),пиши меняво что бы то ни стало!..Итак, рассказ о женщине.Рассказо женщине,которая летала,и был ее спасительный полетотнюдь не цирковым аттракционом,а поиском опоры и крылав могучем поле гравитационномземных ее бесчисленных тягот…Таков сюжет,уже который годтомящий мою душу неотступно —не оттого ль,что, как сказал поэт,я с давних пор,едва ль не с детских лет,непоправимо ранен женской долей,и след ее,как отсвет и как свет,как марево над утренней рекою,стоит почти за каждою строкою,когда-либо написанною мной?..Таков рассказ. Его сюжет сквозной.О чем же он? О женщине. Одной.(И не одной.)Навязчивый сюжет,томящий мою душу столько лет,неумолимо мне повелевая —пиши меня,я вечный твой рассказ,пиши меня(не просьба, а приказ),я боль твоя,я точка болевая!..И я пишу.Всю жизнь его пишу.Пишу, пока живу. Пока дышу.О чем бы ни писал —его пишу,ни на мгновенье не переставая.
Рубеж
