Михаил Лермонтов - Аул Бастунджи
IX
«Там ложе есть из моха и цветов,Там есть родник, меж камней иссеченный;Его питает влага облаков,И брызжет он журча струею пленной.Беги со мной!.. никто твоих следовНе различит в степи, мой друг бесценный!И только месяц с солнцем золотымУзнают, как и кто тобой любим!..»
X
Обнявши стан ее полунагой,Едва дыша, склонившись к ней устами,Он ждал ответа с страхом и тоской:Она молчала – шаткими ветвямиШумел над ними ветер полевой,И тени листьев темными рядамиБродили по челу ее: она,Как мраморный кумир, была бледна.
XI
«Решись же, Зара: ждать я не могу!..Ты побледнела?.. что такое?.. слезы?Но разве здесь ты предана врагу?Иль речь любви похожа на угрозы?Иль ты меня не любишь? нет! я лгу...Твои уста нежней иранской розы:Они не могут это произнесть!..Пусть нет в тебе любви... но... жалость есть!
XII
«О, как я был бы счастлив, как богат,Под звездами аллы, один с тобою!..Скажи: тебя не любит Акбулат?Он зол, ревнив, он пасмурен душою,И речь его хладнее, чем булат?..Он для тебя постыл... беги со мною...Но ты качаешь молча головой...Не он тобой любим!!.. но кто ж другой?
XIII
«Скорей: откуда? где он? назови —Я вытвержу зловещее названье...Я обниму как брата – и в кровиЗапечатлею братское лобзанье.Кто ж он, счастливый царь твоей любви?Пускай придет дразнить мое страданье,При мне тебя и нежить и ласкать...Я рад смотреть, клянусь... и рад молчать!..»
XIV
И он склонил мятежную главу,И он закрыл лицо свое руками,И видно было ей, как на травуУпали две слезы двумя звездами.Без смысла и без звука, на яву,Как бы во сне, он шевелил устамиИ наконец припал к земле сырой,Как та земля, и хладный и немой.
XV
Ей стало жаль; она сказала вдруг:«Не плачь!.. ужасен вид твоей печали!Отец мой был великий воин: югИ север и восток об нем слыхали.Он был свирепый враг, но верный друг,И низкой лжи уста его не знали...Я дочь его, и честь его храню:Умру, погибну – но не изменю!..
XVI
«Оставь меня! Я счастлива с другим!» —«Неправда!» – «Я люблю его!» – «Конечно!!!Он мой злодей, мой враг!!» – «Селим! Селим!Кто ж виноват?» – «Он прав?» – «Ужели вечноНе примиритесь вы?» – «Мириться? с ним?Да кто же я, чтоб злобой скоротечнойДразнить людей и небо!» – «Ты жесток!» —«Как быть? такую душу дал мне рок!
XVII
«Прощай! уж поздно! Бог рассудит нас!Но если я с тобой увижусь снова,То это будет – знай – в последний раз!..»Он тихо встал, и более ни слова,И тихо удалился. День угас;Лишь бледный луч из-за Бешту крутогоЕдва светил прощальною струейНа бледный лик черкешенки младой!
XVIII
Селим не возвращался. АкбулатСпокоен. Он не видит, что пороюЕго жены доселе ясный взглядТуманится невольною слезою.Вот, раз, с охоты ехал он назад:Аул дремал в тени таясь от зною;С мечети божей лишь мулла седойЕму смеясь кивает головой
XIX
И говорит: «Куда спешишь, мой сын!Не лучше ли гулять в широком поле?Черкес прямой – всегда, везде один,И служит только родине да воле!Черкес земле и небу господин,И чуждый враг ему не страшен боле;Но, если б он послушался меня,Жену бы кинул – а купил коня!»
XX
«Молись себе пророку, злой мулла,И не мешайся так в дела чужие.Твой верен глаз – моя верней стрела:За весь табун твой не отдам жены я!»И тот в ответ: «Я не желаю зла,Но вспомнишь ты слова мои простые!»Смутился Акбулат – потупил взорИ скачет он скорей к себе на двор.
XXI
С дрожащим сердцем в саклю входит он,Глядит: на ложе смятом и разрытомКинжал знакомый блещет без ножон.Любимый конь не ржет, не бьет копытом,Нейдет навстречу Зара: мертвый сонПовсюду. Лишь на очаге забытомСверкает пламень. – Он не взвидел дня:Нет ни жены! ни лучшего коня!!!..
XXII
Без сил, без дум, недвижим, как мертвец,Пронзенный сзади пулею несмелой,С открытым взором встретивший конец,Присел он на порог – и что кипелоВ его груди, то знает лишь творец!Часы бежали. Небо потемнело;С росой на землю пала тишина;Из туч косматых прянула луна.
XXIII
Бледней луны сидел он недвижим.Вдруг слышен топот: всё ясней, яснее,Вот мчится в поле конь. Как легкий дымВолною грива хлещет вдоль по шее;И вьется что-то белое над нимКак покрывало... Конь летит быстрее...Знакомый конь!.. вот близко, прискакал...Но вдруг затрясся, захрипел – и пал.
XXIV
Издохший конь недвижимо лежит,На нем колеблясь блещет покрывало;Черкесской пулей тонкий холст пробит:Кровь запеклась на нем струею алой!К коню в смущенье Акбулат бежит;Лицо надеждой снова заблистало:«Спасибо, друг, не позабыл меня!»И гладит он издохшего коня.
XXV
И покрывала белого конецНетерпеливой поднял он рукою;Склонился – месяц светит: о творец,Чей бледный труп он видит пред собою?Глубоко в грудь, как скорпион, свинецВпился, насытясь кровью молодою;Ремень, обвивший нежный стан кругом,К седлу надежным прикреплен узлом.
XXVI
Как ранний снег бела и холодна,Бесчувственно рука ее лежала,Обрызганная кровью... и лунаПо гладкому челу, скользя, играла.С бесцветных уст, как слабый призрак сна,Последняя улыбка исчезала;И опустясь ресницы бахромойБездушный взор таили под собой.
XXVII
Узнал ли ты, несчастный Акбулат,Свою жену, подругу жизни старой?Чей сладкий голос, чей веселый взглядБыл одарен неведомою чарой,Пленял тебя лишь день тому назад?..Всё понял он – стоит над мертвой Зарой;Терзает грудь и рвет одежды он,Зовет ее – но крепок мертвый сон!
<XXVIII>
Да упадет проклятие людейНа жизнь Селима. Пусть в степи палящейОт глаз его сокроется ручей.Пускай булат руке его дрожащейИзменит в битве; и в кругу друзейТоска туманит взор его блестящий;Пускай один, бродя во тьме ночной,Он чей-то шаг всё слышит за собой.
<ХХIХ>
Да упадет проклятие аллыНа голову убийцы молодого;Пускай умрет не в битве – от стрелыНеведомой разбойника ночного,И полумертвый на хребте скалыТри ночи и три дня лежит без крова;Пусть зной палит и бьет его грозаИ хищный коршун выклюет глаза!
<ХХХ>
Когда придет, покинув выси гор,Его душа к обещанному раю,Пускай пророк свой отворотит взорИ грозно молвит: «Я тебя <не> знаю!»Тогда, поняв язвительный укор,Воскликнет он: «Прости мне! умоляю!..»И снова скажет грешнику пророк:«Ты был жесток – и я с тобой жесток!»
<XXXI>
И в ту же ночь за час перед зарейС мечети грянул вещий звук набата.Народ сбежался: как маяк ночнойПылала ярко сакля Акбулата.Вокруг нее огонь вился змеей,Кидая к небу с треском искры злата;И чей-то смех мучительный и злойСквозь дым и пламя вылетал порой.
<XXXII>
И ниц упал испуганный народ.«Молитесь, дети! это смех шайтана!» —Сказал мулла таинственно – и вотКакой-то темный стих из алкоранаЗапел он громко. Но огонь реветИ мечется сильнее ураганаИ, не внимая жалобным мольбам,Расходится по крышам и стенам.
<XXXIII>
И зарево на дальних высотахТрепещущим румянцем отразилось;И серна гор, лежавшая в кустах,Послышав крик, вздрогнула, пробудилась.Ее невольно обнял тайный страх:Стряхнув с себя росу, она пустилась,И спавшие под сению скалыВзвилися с криком дикие орлы.
<XXXIV>
Сгорел аул – и слух об нем исчез;Его сыны рассыпаны в чужбине.Лишь иногда в туманный день черкесОб нем, вздохнув, рассказывает нынеПри малых детях. И чужих небесПитомец, проезжая по пустыне,Напрасно молвит казаку: «Скажи,Не знаешь ли аула Бастунджи?..»
Примечания
Печатается по автографу – ИРЛИ, оп. 1, № 22, лл. 1—10.
Впервые опубликовано в отрывках (стихи «Между Машуком и Бешту, назад… Не знаешь ли аула Бастунджи?») в Соч. под ред. Дудышкина (т. 2, 1860, стр. 290—292), полностью – в «Русск. мысли» (1883, т. 2, стр. 3—23) опубликовано П. А. Висковатовым с неточностями и отступлениями от текста.
Датируется предположительно 1832—1833 годами.
Обычно принято считать, что поэма написана раньше «Измаил-Бея». В. X. Хохряков считает дату 1832 года, стоявшую на имеющемся у него списке, вполне достоверной. Автограф позволяет несколько уточнить время создания поэмы. На обороте последнего листа рукописи находится черновик стихотворения «На серебряные шпоры». Стихотворение «На серебряные шпоры» относится к юнкерским годам. Следовательно, «Аул Бастунджи» можно датировать концом 1832—началом 1833 года.
