Владимир Набоков - Стихи

1921?

У входа в парк, в узорах летних днейскамейка светит, ждет кого-то.На столике железном перед нейгрибы разложены для счета.Малютки русого боровика —что пальчики на детской ножке.Их извлекла так бережно рукаиз темных люлек вдоль дорожки.

И красные грибы: иголки, слизьна шляпках выгнутых, дырявых;они во мраке влажном вознеслисьпод хвоей елочек, в канавах.И бурых подберезовиков ряд,таких родных, пахучих, мшистых,и слезы леса летнего горятна корешочках их пятнистых.

А на скамейке белой — посмотри —плетеная корзинка бокомлежит, и вся испачкана внутричерничным лиловатым соком.

13 ноября 1922

Ясноокий, как рыцарь из рати Христовой,на простор выезжаю, и солнце со мной;и последние стрелы дождя золотогошелестят над истомой земной.В золотое мерцанье, смиренный и смелый,выезжаю из мрака на легком коне:Этот конь — ослепительно, сказочно белый,словно яблонный цвет при луне.И сияющий дождь, золотясь, замираяи опять загораясь — летит, и звучитто земным изумленьем, то трепетом рая,ударяя в мой пламенный щит.И на латы слетает то роза, то пламя,и в лазури живой над грозой бытиявольно плещет мое лебединое знамя,неподкупная юность моя!

1. 12. 22.

Один, в рождественскую ночь, скулити ежится волчонок желтоглазый.В седом лесу лиловый свет разлит,на пухлых елочках алмазы.Мерцают звезды на ковре небес,мерцая, ангелам щекочут пятки.Взъерошенный волчонок ждет чудес,а лес молчит, седой и гладкий.Но ангелы в обителях своихвсе ходят и советуются тихо,и вот один прикинулся из нихбольшой пушистою волчихой.И к нежным волочащимся сосцамзверек припал, пыхтя и жмурясь жадно.Волчонку, елкам, звездным небесам —всем было в эту ночь отрадно.

8 декабря 1922

Как объясню? Есть в памяти лучисокрытые; порою встрепенетсядремавший луч. О, муза, научи:в понятный стих как призрак перельется?Проезжий праздный в городе чужом,я, невзначай, перед каким-то домом,бессмысленно, пронзительно знакомым…Стой! Может быть, в стихах мы только лжем,темним и рвем сквозную мысль в угодуразмеру? Нет, я верую в свободуразумную гармонии живой.

Ты понимаешь, муза, перед домоммне, вольному бродяге, незнакомым,и мне — родным, стою я сам не свойи, к тайному прислушиваясь пенью,все мелочи мгновенно узнаю:в сплошном окне косую кисею,столбы крыльца, и над его ступеньюя чувствую тень шага моего,иную жизнь, иную чую участь(дай мне слова, дай мне слова, певучесть),все узнаю, не зная ничего.

Какая жизнь, какой же век всплывает,в безвестных безднах памяти звеня?Моя душа, как женщина, скрываети возраст свой, и опыт от меня.Я вижу сны. Скитаюсь и гадаю.В чужих краях жду поздних поездов.Склоняюсь в гул зеркальных городов,по улицам волнующим блуждаю:дома, дома; проулок; поворот— и вот опять стою я перед домомпронзительно, пронзительно знакомым,и что-то мысль мою темнит и рвет.

Stettin, 10. 12. 22.

Ты снишься миру снова, снова, —весна! — я душу распахнул;в потоках воздуха ночногоя слушал, слушал горний гул!Блаженный блеск мне веял в очи.Лазурь торжественная ночитекла над городом, и там,как чудо, плавал купол смуглый,и гул тяжелый, гул округлыйвсходил к пасхальным высотам!

Клубились бронзовые волны,и каждый звук, как будто полныйгустого меда, оставлялв лазури звездной след пахучий,и Дух стоокий, Дух могучийвосторг земли благословлял.Восторг земли, дрожащей дивноот бури, бури беспрерывнойеще сокрытых, гулких вод…

Я слушал, в райский блеск влюбленный,и в душу мне дышал бездонныйзолотозвонный небосвод!И ты с весною мне приснилась,ты, буйнокудрая любовь,и в сердце радостном забиласьглубоким колоколом кровь.Я встал, крылатый и высокий,и ты, воздушная, со мной…

Весны божественные сокио солнце бредят под землей!И будут утром отраженья,и световая пестрота,и звон, и тени, и движенье,и ты, о, звучная мечта!И в день видений, в вихре синем,когда блеснут все купола, —мы, обнаженные, раскинемчетыре огненных крыла!

<1922>

В саду, где по ночам лучится и дрожитлуна сквозь локоны мимозы,ты видел ли, поэт? — живой сапфир лежитмеж лепестков блаженной розы.Я тронул выпуклый, алеющий огонь,огонь цветка, и жук священный,тяжелый, гладкий жук мне выпал на ладонь,казалось: камень драгоценный.В саду, где кипарис, как черный звездочет,стоит над лунною поляной,где соловьиный звон всю ночь течет, течет, —кто, кто любезен розе рдяной?Не мудрый кипарис, не льстивый соловей,а бог сапфирный, жук точеный;с ним роза счастлива… Поэт, нужны ли ейтвои влюбленные пэоны?

<1922>

Домик мой, на склоне, в Назарете,почернел и трескается в зной.Дождик ли стрекочет на рассвете, —мокну я под крышею сквозной.Крыс-то в нем, пушистых мухоловок,скорпионов сколько… как тут быть?Плотник есть: не молод и не ловок,да, пожалуй, может подсобить.

День лиловый гладок был и светел.Я к седому плотнику пошла;но на стук никто мне не ответил,постучала громче, пождала.А затем толкнула дверь тугую,и, склонив горящий гребешок,с улицы в пустую мастерскуюшмыг за мной какой-то петушок.

Тишина. У стенки дремлют доски,прислонясь друг к дружке, и в углудремлет блеск зазубренный и плоскийтам, где солнце тронуло пилу.Петушок, скажи мне, где Иосиф?Петушок, ушел он, — как же так? —все рассыпав гвоздики и бросивкожаный передник под верстак.

Потопталась смутно на пороге,восвояси в гору поплелась.Камешки сверкали на дороге.Разомлела, грезить принялась.Все-то мне, старухе бестолковой,вспоминалась плотника жена:поглядит, бывало, молвит слово,улыбнется, пристально-ясна;

и пройдет, осленка понукая,лепестки, колючки в волосах, —легкая, лучистая такая, —а была, голубка, на сносях.И куда ж они бежали ныне?Грезя так, я, сгорбленная, шла.Вот мой дом на каменной вершине, —глянула и в блеске замерла…

Предо мной, — обделанный на диво,новенький и белый, как яйцо,домик мой, с оливою радивой,серебром купающей крыльцо!Я вхожу… Уж в облаке лучистомразметалось солнце за бугром.Умиляюсь, плачу я над чистым,синим и малиновым ковром.

Умер день. Я видела осленка,петушка и гвоздики во сне.День воскрес. Дивясь, толкуя звонко,две соседки юркнули ко мне.Милые! Сама помолодеюза сухой, за новою стеной!Говорят: ушел он в Иудею,старый плотник с юною женой.

Говорят: пришедшие оттудапастухи рассказывают всем,что в ночи сияющее чудопролилось на дальний Вифлеем…

<1922>

Жду рыцаря, жду юного Ивэйна,и с башни вдаль гляжу я ввечеру.Мои шелка вздыхают легковейно,и огневеет сердце на ветру.Твой светлый конь и звон его крылатыйв пыли цветной мне снится с вышины.Твои ли там поблескивают латыиль блеска слез глаза мои полны?Я о тебе слыхала от трувэра,о странствиях, о подвигах святых.

Я ведаю, что истинная верадушистей роз и сумерек моих.Ты нежен был, — а нежность так жестока!Одна, горю в вечерней вышине.В блистанье битв, у белых стен Востока,таишь любовь учтивую ко мне.Но возвратись… Пускай твоя кольчугасомнет мою девическую грудь…Я жду, Ивэйн, не призрачного друга, —я жду того, с кем сладостно уснуть.

<1922>