Николай Алл - Русская поэзия Китая: Антология

СВЕТИЛЬНИК

Темной ночью я вышел в дорогу,Ты сама мне светильник зажгла.За теплом и уютом порогаСжала горло мне цепкая мгла.

Долго звал я средь гулкого мракаТех, что раньше и дальше ушли,Я искал сокровенного знакаНа дорогах заклятой земли.

Как пойму? На вершине ли горнойОн снегами сверкнет в вышине,Или вязью иероглифов чернойПробежит по дворцовой стене?

Или, может быть, ночью, до света,Вдаль проскачет испуганный конь?Или звонкие строфы сонетаВсколыхнут мой заветный огонь?

Пробираясь путями чужими,Я не помню, кто враг мне, кто друг,Я забыл твое тихое имяИ касания ласковых рук.

Но когда в обветшалой одеждеЗадержу я у цели свой шаг —Твой светильник, зажженный, как прежде,Мне покажет обещанный знак.

ХИМЕРА

Химера из серого грузного камняНа старой китайской изогнутой крыше,Печаль свою древнюю ты отдала мне,И сердце стучит заглушенней и тише.Ты в той же застыла жестокой гримасе,Как в светлой Элладе, средь песен и смеха.Не ждешь ли, что витязь на легком ПегасеПримчится на бой в окрыленных доспехах?

Не ты ли в надменном и пышном ПарижеГюго вдохновляла причудливый гений?Сквозь ветхие ткани прошедшего вижуТвое настоящее в горьком прозреньи.

Мутно бледнеет ночь,Тонет в крови рассвет.Кто нам сумеет помочь?Мира на свете нет.

С темных откосов крышСмотрят глаза химер.Пленный погасший ПарижСумрачен, скучен и сер.

Крадется площадью ложь,Идет по площади враг.Прячет невольную дрожьЧеткий военный шаг.

Нет, не настал еще мигДобычу отнять у судьбы.Город, как прежде, велик.Слабы, как прежде, рабы.

Заперта тяжкая дверь,Страшен безмолвный рок.Каменный пленный зверьЖадно глядит на Восток.

И вновь расплетаются ткани тумана,И снова весна на просторах Китая.Химера молчит про мечты и обманы.Молчит и не скажет. Не скажет — но знает.

ДЖИОКОНДА

Не портрет, не виденье — чудесней.Не богиня, не муза — сильнее.Не красавица — странное счастье,Мона Лиза — свершенье и рок.Джиоконда, чье имя, как песня,Ты, кого описать не умею,Колдовской одаренная властью,Пережившая время и срок.

Ты, кого созерцал Леонардо,Опуская задумчиво кисти,И, в мечтах забываясь бессвязных.Думал, как передать полотнуЭто облако амбры и нарда,Это ржавое золото листьев,Прелесть пальцев надменных и праздныхИ улыбки твоей тишину.

А теперь в негасимом полуднеЗатаенно и мудро-лукавоТы из рамы глядишь сквозь столетья,На тебе только ведомый день.Джиоконда, легенда и будни,Воплотившая горечь и славу,Вижу я при изменчивом светеЗа плечом твоим мастера тень.

НИНА ИЛЬНЕК

В КИНО

Намеком знакомых страданий —чужая больная любовь,а Грета Гарбо на экраненахмурила тонкую бровь.

Ты в сумраке голову свесили сгорбился даже слегка.Белеет на поручне кресел,как мрамор, бесстрастно рука.

С простуженных клавиш роялятечет неподдельная грусть,но ты разгадаешь едва ли,что я на тебя не сержусь.

И только желанием страннымдуша моя брошена в плен:оплакать с героем экраннымполынную горечь измен.

У ТЕАТРА

У театра я стою покорнос тихою усталостью в груди.Ты пошел проститься с дамой в черном,с тою, что сидела впереди.

А теперь ты с ней стоишь поодаль.Не подметил так, как я, никто,как любовно ты в дверях ей подалшелковое легкое манто.

Ветер ли, сорвавшись по капризу,сбросил вниз перчатку, закружив,и, подняв, спросил ты: «Это вызов?»и ответом вспыхнуло: «Призыв».

Поцелуй же руку ей в запястье,взглядом взгляд поймай, останови!Ведь всегда — ворованное счастьекажется заманчивей любви.

В ПОЕЗДЕ

Печали тайные укоры…А из вагонного окназовут в бескрайние просторызакат, поля и тишина…

То взреяв, то снижаясь вместе,ныряют струны-провода,неся волнующие вестив невидимые города.

И кротки так необъяснимодеревья, мчащиеся прочь,и клубы тающего дыма,и наступающая ночь.

Но с грустью горькою и едкойне отрываясь смотришь ты,как вянут жалостно за сеткойего прощальные цветы…

Как осознать, что скрыт в скитаньисвободы сладостный исток,когда белеет на диванеслезами смоченный платок?

А темнота под свод небесныйуже вползла, и твой вагонуносит в даль и в неизвестностьбескрылый огненный дракон.

О МОЕЙ СОБАКЕ

Пчелы снежные жалят лицо —разлетевшийся по ветру улей.Разукрасили наше крыльцоледенцы остеклевших сосулек.

В небе, взлетом означив дугу,ворон плещется черною тряпкой.Застудил на холодном снегуты мохнатую рыжую лапку;

звонко лаешь на мерзлом мостке,роешь вспухший сугроб на пригорке,на собачьем своем языкевыражая наивно восторги.

А потом, возвратившись домой,перед жарко затопленной печьюя забуду тебя за тоскойи печалью моей человечьей!

Лишь когда отуманит зола уголь,тлеющий пепельным мохом,ты встревожишь меня из угладеликатным задумчивым вздохом.

Там, свернувшись мохнатым клубком,ты за мною следишь неустанно,как грущу над последним письмом,для тебя непонятным и странным.

ФЕДОР КАМЫШНЮК

НЕИЗБЫВНОЙ ПАМЯТИ А. БЛОКА

…Ты в поля отошла без возврата…Да святится имя Твое…

Ты в поля отошел без возврата —Да святится имя Твое!Небо кровью пожарищ объято,Закровавлено зорь острие.

Ты в поля отошел, светлоликий,В снеговые поля тишины.Здесь безумятся черные крики,Пляшут молнии жуткой весны.

Ты в поля отошел без возвратаК нареченной, последней мечте —Но смеялся и плакал, распятый,До последней зари, на кресте.

Ты — в полях, но Твой голос над нами,Над Голгофой звенел и не стих.Не сгорает чудесное знамя.Не избыть светогимнов Твоих.

Ты в поля отошел. Но не замер,Не померк Твой сияющий лик.В полыхающем зареве — мраморБелогрезовый — вестью возник.

Томился в темных перепутьях,Впивал немые голосаИ знал: на облачных лоскутьях,Пылая, расцветет гроза.

И так внезапно, и так вешнеЗагромовела высота!Еще светлее, белоснежнейРаспятый славил высь с креста.

И пусть восторг внезапных молнийРазлился кровью на горе —Он в жуткий миг не стал безмолвней,Он даже кровь простил заре!

Когда ж костровое безумье,Мертвя, коснулося его,Звенящим гимном в алом шумеЕго сверкнуло торжество.

СВЯТАЯ РУСЬ