Чёрный снег: война и дети - Коллектив авторов
успеть бы снова,
как завет его,
перечесть.
У него так поставлено слово —
сможет сердце твоё согреть!
Где искать Николая Рубцова?.
«Да где же ты есть, Коля?..»
Василий Белов – у могилы Николая Рубцова
Вопрос на первый взгляд нелеп,
хотя в нём – боль отчаянья.
Нет больше Коли на земле,
найти его не чаем мы.
Стихов на том не наберёшь.
Всё остальное – в замыслах.
И всё же, Коля, ты живёшь
врагам своим на зависть!
Идёт стихов твоих отбор,
чтобы запомнить лучшее,
и нескончаем разговор
с тем, что легко заучено.
Есть монументы там и сям,
полотна живописные…
Ты, Коля, вновь приходишь к нам
в словах, как росы чистые.
Вот в этом ты, конечно, есть
и навсегда останешься,
пронзительного счастья весть,
весь – радостное таинство.
Н. Н. Сотников
Став ленинградцем, им остался навсегда
Учились мы на одном факультете журналистики, но на разных курсах. Я знал, что он серьёзно увлечён поэзией и периодически публикуется, но нечасто. В ту пору знакомы мы уже были, но каких-то деловых и сугубо творческих контактов у нас не просматривалось. К тому же вскоре Виктор Максимов оставил учёбу и стал солдатом Группы советских войск в Германии. Жизненных впечатлений у него накопилось много, как я потом узнал, он постепенно готовил к печати свою вторую книгу, а первая уже увидела свет в «Лениздате».
В Германии он серьёзно заболел, пришлось делать операцию, после которой возвратился домой досрочно. На факультет не вернулся и принял решение сосредоточить всё внимание на личном литературном творчестве.
На него обратили внимание в Комиссии по работе с молодыми литераторами, а самое главное – его стихи положительно оценил первый секретарь Правления Ленинградкой писательской организации Олег Шестинский. В ту пору он как раз искал кандидата на должность референта по работе с начинающими авторами. И вот парадокс, для послевоенной поры редчайший: без диплома о высшем образовании он был принят на эту должность.
Так мы с ним стали коллегами. Диплом и почти четырёхлетний редакционно-издательский опыт у меня был, и после продолжительного собеседования с Олегом Шестинским, который искал такого сотрудника, у которого было бы сочетание журналистского труда с трудом редакционно-издательским, он пригласил меня на должность литературного консультанта по общим и организационным вопросам, а фактически – своего помощника. Так мы с Максимовым стали коллегами. Появились и общие дела и совместные задания, общее участие в некоторых организационных делах. Перед нами – примеры небывалых ранее исключений из правил: у него не было диплома, но уже был членский билет Союза писателей, а у меня наоборот – диплом был, но авторские книжки ещё даже не просматривались.
Отношения у нас были доброжелательные, но вкусы разные, ибо он тяготел к изданиям с подчёркнуто сельской ориентацией. Как я понял, из всей учебной программы он предпочёл историю древнерусской литературы. Эта тематика у него стала со временем преобладающей. Второй тематический пласт – современная армия, но без восторженных песнопений и одновременно без нагнетания трудностей и разного рода негативных впечатлений. А это как раз устраивало издателей!
Что же касается сугубо ленинградской, блокадной тематики, то она возникла и оформилась не сразу. Дело в том, что Виктор не был коренным ленинградцем, жил в пригороде, в городе бывал только по делам и многих сторон жизни просто не знал, не ведал. А тут руководство писательской организации приняло решение: поскольку «заработала» жилищная цепочка, иначе говоря, продвинулась очередь на жильё, предоставить ему комнату в коммунальной квартире на Петроградской Стороне. Вот тут-то он впервые окунулся в чисто ленинградскую атмосферу. В результате родился удачный цикл стихов о людях с блокадными судьбами. Сейчас вы эти стихи прочитаете.
В дальнейшем он к блокадной теме уже не возвращался, печатался преимущественно в Москве, но, несомненно, свой яркий и во многом необычный вклад в развитие блокадной темы он сделал.
Виктор Григорьевич Максимов (1942–2005)
Стихи о блокаде, войне, Петроградской Стороне
Горит печурка детских дней
Мы книгами печку топили…
За окнами выло, мело.
Мы книги на рынке купили
по тридцать копеек кило.
Печная утроба ворчала.
А помнится,
были средь книг
в виньетках роман без начала
и фрейлины царской дневник.
И чьё-то собрание в коже
коробилось дымно в огне.
И таяла дива на ложе,
пылал есаул на коне!
Но самые драные с виду,
которых на рынке хоть воз,
отец, отобрав деловито,
на книжную полку отнёс.
Варился в кастрюле картофель,
и вечер тенями мудрил,
и Пушкин, рисованный в профиль.
губами отца говорил…
И вился над миром шалавый,
и таял, метелью гоним,
как демон признанья и славы,
изящной словесности дым…
Этот дом на Петроградской Стороне
Т. В. Бычатиной
Этот двор,
где утром шаркает метла,
где бессмертный драный кот живёт в подвале,
где траву асфальтом вывели дотла,
интуристам демонстрируют едва ли.
Этот дом —
на Петроградской Стороне,
штукатуренный и крашенный с фасада,
со двора
в снарядной сыпи по стене
не отыщешь на рекламах Ленинграда.
Эта лестница —
куда уж там старей:
камень вытерся,
ступеньки окосели,
шесть одышек
(будь неладна!)
до дверей —
помнит больше похорон,
чем новоселий!
Эти хитрые задвижки и замки!..
Час настанет —
их приезжий раскурочит.
…Вяжет седенькая женщина носки,
и в отдельную с удобствами
не хочет!
Ни в какую не покинет свой чердак.
Где уж там?
Чего уж там!
Не сладко!..
Потому, что это так
и только так:
ЛЕНИНГРАДЦЫ,
ЛЕНИНГРАДЕЦ,
ЛЕНИНГРАДКА!
Комната с часами
