Бенедикт Лившиц - Полутораглазый стрелец
155. ЗАТМЕНИЕ
Порой сомнение земной объемлет шар.В глазах у всех темно; туман иль странный пар.Не знаешь: сумерки ли это иль похмелье?Куда ни глянь — ни в ком ни гнева, ни веселья.Исчезновение уже смущает нас.Впивается во тьму совиный желтый глаз.Все виды молнии на небесах змеятся.Алтарь склоняется, и черви в нем роятся.Во мраке Ирменсул — почти Иегова.Мудрец роняет вслух бессвязные слова.Все спутано: добро со злом, и правда с ложью;У лестницы Числа чуть видимо подножье,И вверх по ней никто, отважный, не скользит.Там — в Гефсимании Додонин глас звучит;Там — где гремит Синай — дымится рядом Этна;Толпятся, ссорятся, дивятся безответно.Указывает путь один слепой другим.Неправы небеса пред разумом людским.Мыслитель верует, мудрец уже не верит,А совесть слушает, и пробует, и мерит,И, сбитая с пути, ощупывает мрак:Где Веда чистая? Где вымыслы писак?Всех добродетелей исчезли очертанья.Разгул чудовищных теней — на дне сознанья,И в глубине небес, где скрылось божество, —Ни клятв, ни честности, ни веры — ничего.Вершина чуть видна, а маяка следа нет,И отсвет факела тиару всю багрянит.Блуждают, ждут, глядят в смятении кругом.Любовь во всех сердцах, волнуясь, бьет крылом,Не ведая, верна ль природа ей людская.Зги не видать. Кричат, друг друга окликая:«Кто там? Ответь!» Сосед не узнает поройСоседа. Вся толпа — сплошной пчелиный рой.Друг к другу тянутся, глядят в глаза, но все жеРазобщены, и зло и ночь средь царства дрожиВоздвигли свой престол. Несчастная толпаВ глубокой пропасти беспомощно слепа.Как будто ледоход на дне пучин грохочет.Все близко и темно; мрак надо всем хохочет.Дождит: небесный свод сокрыли облака.
Ребенок малый стал похож на старика.И кажется, что нет отныне жизни вечной.
Зловещая душа зрит в муке бесконечнойЗатменье господа, внушающее страх.
Рожденье ли? Иль смерть? Когда? В каких мирах?Народы сумрачны и трепетом объяты,Слились в единый гул и горны, и набаты;Холодный ветр с земли сорвал последний грим,И демон говорит с улыбкой: «Я — незрим».
156. Я ВИДЕЛ ГЛАЗ ТЕЛЬЦА
Я видел Глаз Тельца. И я сказал ему:— О ты, пронесший к нам сквозь адскую ли тьму,Сквозь светы ль райские, огонь неизмеримый,Ты знаешь свой закон, как я — твой облик зримый.От тайны к тайне нам немыслим переход.Все — сфинкс. Как знать, когда, робея, небосводКометы яростной принять обязан пламя,Чтó в нем сотрет она своими волосами?В сем мире бытия, где все имеет смысл,Ответь, ты кто — маяк иль ночи черной мыс?Быть может, ты маяк, зажженный на бугшприте,И жизнь вокруг тебя — водоворот событий?Светило! В час, когда все было рождено,Подобное другим, вошло ты, как звено,В цепь страшных судорог и шквалов бурой пеныСлепого хаоса, что стать желал вселенной.Как все живущее: полип иль алкион,Ты в ритме творческом свой обрело закон;Ты горних ужасов — лежишь — печать большаяИ пламенной строфой искришься, завершаяОгромный звездный гимн, что небом мы зовем:Природа — вечный Пан — должна в свой окоем,Остолбенев, принять тебя, как сновиденье!Альдебаран! Брегов неведомых свеченье,Ты не вполне горишь на дне пучин ночном,Как те, что солнцами нарек нам астроном.Склонив блестящий лик над пропастью незримой,Ты не вполне похож собой на херувима.О призрак! О мираж! Ты все же не вполнеЛишь зрительный обман в зловещей вышине.Но что в тебе признать должны мы дивом дивным:Ты — света колесо, вращеньем непрерывным —Расцветши навсегда — наш услаждаешь глаз:То жемчуг, то сапфир, то оникс, то алмаз.Обвитый молнией и ею светел, чудомТы вдруг становишься из лала изумрудом.Тобой был некогда смятен ливийский маг,При виде радуги твоей. Но знай, что такБлестишь ты не один, преград себе не зная:Душа людей, как ты, — планета четверная.В нас — чудеса твои. Светило, вот они!Поэзия с тобой сравнилась искони:Орфей, Гомер, Эсхил и Ювенал — четыреЕе глашатая. Когда в затихшем мире,На утренней заре иль в сумеречный час,Поют кузнечики и птичий слышен глас,Где Арно, где Авон, где Инд — повсюду музыМы зрим присутствие. Тягчайшие обузыСнимая с наших плеч, она ни на одинНе покидает миг своих святых вершин.За Каллиопою, Полимнией, ЭратоИ Немезидою — гармонии крылатой,И дик и радостен, предвечный лик сквозит;Она идиллию громами разрешит.Светило! В ней — любовь, и смех, и гнев, и бездныСкорбей, как и в тебе, великий вихорь звездный.Глагол и луч, она кротка к своим рабам,Советы подает народам и царям,Поет благим сердцам, льет свет добра — злонравным,Речет — и тайное соделывает явным.В ней человечество находит тот размах,Что, сбросив цезарей, взнесенных на щитах,Развенчивает их, идею лишь лелея.В ней — Франция и Рим, Эллада и Халдея.Полюбит драмою, сатирою сразит,Псалмом иль песнею печально зазвучит,А в эпопее зрят властители дурныеПоследствия слепой и глупой тирании,Неотвратимый всход всех сеятелей зла:Карету в золоте, что их во храм везлаНа увенчание, и тут же, рядом — спицыЕдва приметные позорной колесницы.Она свершает здесь, где плачется Адам,Что в бесконечности ты совершаешь сам.Но если, следуя высокому завету,Приводишь к цели ты безумную кометуИ выправляешь звезд блуждающих пути,Мы силой разума умеем обрести,Где — бог, где — ад, где — цель и счастья и страданий,Вертящийся маяк на звездном океане!
157. АЛЬБРЕХТУ ДЮРЕРУ
В густых лесах, где ток животворящей мглыПитает крепостью древесные стволы,Неправда ль, сколько раз, добравшись до просéки,Испуган, побледнев, поднять не смея веки,Ты ускорял, дрожа, свой судорожный шаг,О Дюрер, пестун мой, о живописец-маг!По всем твоим холстам, которым мир дивится,Нельзя не угадать, что взором духовидцаТы ясно различал укрывшихся в тениИ фавнов лапчатых, и лешего огни,И Пана, меж цветов засевшего в засаду,И с пригоршней листвы бегущую дриаду.Ты в лесе видел мир, нечистый испокон:Двусмысленную жизнь, где все — то явь, то сон.Там — сосны льнут к земле, здесь — на огромном вязеВсе ветви скрючились в замысловатой вязиИ в чаще, движимой, как водоросль на дне,Ничто не умерло и не живет вполне.Кресс тянется к воде, а ясени на кручахПод страшным хворостом, в терновниках ползучихСгибают черных стоп узластые персты;Лебяжьешеие глядят в ручей цветы,И, пробужденное шагами пешехода,Встает чудовище и, пальцами уродаСжимая дерева широкие узлы,Сверкает чешуей и мечет взор из мглы.О прозябание! О дух! О персть! О сила!Не все ль равно — кора иль кожа вас покрыла?Учитель, сколько раз я ни бродил в лесах,Мне в сердце проникал тебе знакомый страх,Чуть дунет ветр, и я увижу, как повислиНа всех ветвях дерев их сбивчивые мысли.Творец, единственный свидетель тайных дел,Творец, который все живущее согрелСокрытым пламенем, он знает: неслучайноЯ всюду чувствую биенье жизни тайнойИ слышу в сумраке и смех и голосаЧудовищных дубов, разросшихся в леса.
158.
Когда все вишни мы доели,Она насупилась в углу.— Я предпочла бы карамели.Как надоел мне твой Сен-Клу!
Еще бы — жажда! Пару ягодКак тут не съесть? Но погляди:Я, верно, не отмою за годНи рта, ни пальцев! Уходи!
Под колотушки и угрозыЯ слушал эту дребедень.Июнь! Июнь! Лучи и розы!Поет лазурь, и молкнет тень.
Прелестную смиряя буку,Сквозь град попреков и острот,Я ей обтер цветами рукуИ поцелуем — алый рот.
159—162. ИСКУПЛЕНИЕ
